Потом мы поехали к Рени.
Я чувствовал: вот будет потеха.
Хотя и да и нет. Таким было одно из моих чувств.
Другое было: ах, мама, я помню, когда ты была молодой и носила косички, и я бы умер, увидев, как низко ты пала.
Еще одно: ты старая спятившая идиотка, вчера ты на меня настучала. Это еще зачем?
Еще одно: мам, мама, дай я встану перед тобой на колени и скажу, что я, Смелтон и Рики Г. сделали в Аль-Разе, а ты погладишь меня по голове и скажешь, что любой сделал бы то же самое.
Когда мы прошли по мосту Ролл-Крик, я понял, что думает мама: пусть Рени мне откажет, и я поднесу этой маленькой бип ее бип-бипаного бипа разделанным на тарелочке.
Но потом – тра-та-та, – когда мы перешли на другую сторону и ветер с прохладного речного сменился на обычный, ее лицо изменилось: бог мой, если Рени откажет мне в присутствии родителей Райана и они снова сочтут меня швалью, я умру, я просто умру.
Рени отказала ей в присутствии родителей Райана, которые смотрели на нее как на шваль.
Но мама не умерла.
Нужно было видеть их лица, когда мы вошли.
У Рени был шокированный вид. У Райана был шокированный вид. Отец и мать Райана так пытались скрыть шок, что роняли вещи. Отец Райана уронил вазу, когда чуть не вслепую пошел вперед, пытаясь напустить на себя жизнерадостный/дружелюбный вид. Мать Райана наткнулась на картину; дело кончилось тем, что она замерла, держа ее в скрещенных руках в красном свитере.
– Это младенец? – сказал я.
Мама снова на меня напустилась.
– А ты что подумал? – сказала она. – Карлик, который не умеет говорить?
– Да, это Мартни, – сказала Рени, протягивая мне ребенка.
Райан откашлялся, стрельнул в Рени взглядом: типа мне казалось, мы это с тобой обсудили, детка.
Рени на ходу изменила движение рук, подняла ребенка, словно если он будет достаточно высоко, то тогда мне не нужно будет брать его, поскольку дите так близко к свету над головой и все такое.
Обидно.
– В жопу, – сказал я. – Что, по-твоему, я собираюсь делать?
– Пожалуйста, не говори «в жопу» в нашем доме, – сказал Райан.
– Ты не говори моему сыну, какую бип-бип он может бип-бип говорить, – сказала мама. – Он воевал, и вообще.
– Спасибо вам за службу, – сказал отец Райана.
– Мы легко можем переехать в отель, – сказала мать Райана.
– Ни в какой отель вы не переедете, ма, – сказал Райан. – В отеле могут пожить и они.
– Мы не пойдем в отель, – сказала мама.
– Ты легко можешь пожить в отеле, мама. Тебе понравится хороший отель, – сказала Рени. – Особенно когда мы платим.
Даже Харрис занервничал.
– Отель, мне кажется, неплохо, – сказал он. – Давненько я не отдыхал в таком приятном месте, как отель.
– Ты хочешь отправить в какой-то клоповник свою мать, которая работает в церкви, вместе с твоим братом, героем Серебряной звезды, только что вернувшимся с войны? – сказала мама.
– Да, – сказала Рени.
– Могу я, по крайней мере, подержать ребенка? – сказал я.
– Нет, я этого не допущу, – сказал Райан.
– Мы с Джейн хотим, чтобы вы знали, что мы всегда были и остаемся сторонниками вашей миссии, – сказал отец Райана.
– Многие люди не знают, сколько школ вы все вместе там построили, – сказала мать Райана.
– Люди склонны сосредоточиваться на негативе, – сказал отец Райана.
– Как эта пословица? – сказала мать Райана. – Для того, чтобы что-то построить, сначала нужно что-то разрушить?
– Я думаю, он может подержать ребенка, – сказала Рени. – Я что говорю – мы ведь стоим рядом.
Райан поморщился, отрицательно покачал головой.
Ребенок корчился, словно тоже верил, что решается его судьба.
Поскольку все эти люди вокруг думали, что я искалечу ребенка, я не мог не представить себе, что калечу ребенка. Если я в своем воображении представлял, что калечу ребенка, не означает ли это, что я и в самом деле покалечу ребенка? Хочу ли я покалечить ребенка? Нет, конечно. Но: означает ли то, что я не хочу покалечить ребенка, что я, если ситуация критически обострится, его не покалечу? Разве в недавнем прошлом со мной не случалось так, что я, не имея ни малейших намерений совершать поступок А, вдруг ловил себя на том, что совершаю поступок А?
– Я не хочу держать ребенка, – сказал я.
– Я благодарен тебе за это, – сказал Райан. – Это классно с твоей стороны.
– Я хочу подержать этот кувшин, – сказал я, взял кувшин, подержал его как ребенка, а лимонад закапал изнутри. Дождавшись, когда лимонад потечет устойчивой струйкой на паркет, я шарахнул кувшином об стол.
– Вы меня сильно обидели! – сказал я.
И вышел из дома, быстро зашагал по дорожке.
Потом вернулся в тот магазин.
Увидел там двоих других ребят, моложе прежних. Эти, может, еще и школу не окончили. Я протянул им бирку МииВОКСМАКС.
– О черт, ну и дела! – сказал один. – А мы гадали, куда она делась.
– Мы уже собирались ее отозвать, – сказал второй, принося эспрессо с печеньем.
– Ценная? – сказал я.
– Ха, ну и вопрос, – сказал первый, вытащил из-под прилавка какую-то специальную салфетку, протер бирку и вернул ее на прилавок.
– Что это? – сказал я.
– Я бы скорее сказал, не что, а для чего, – сказал первый.
– Для чего это? – сказал я.
– Вообще-то, – сказал он, – вот эта подойдет вам больше, – сказал он и протянул мне такую же бирку со словом «МииВОКСМИН».
– Я долго отсутствовал, – сказал я.
– Мы тоже, – сказал второй.
– Только что вернулись из армии, – сказал первый.
Потом мы по очереди рассказали о том, где были.
Оказалось, мы с первым парнем были практически в одном месте.
– Постой, так ты был в Аль-Разе? – сказал я.
– Конечно, я был в Аль-Разе, – сказал первый.
– Я в этом сральнике никогда не был, признаю, – сказал второй. – Хотя один раз я переехал пса погрузчиком.
Я спросил первого, не помнит ли он козленка, стену в щербинах, плачущего малыша, темный аркообразный дверной проем, голубей, вдруг выпорхнувших из-под шелушащегося серого свеса.
– Меня там не было, – сказал он. – Я был скорее у реки и перевернутой лодки. Близ немногочисленного семейства, облаченного во все красное; они постоянно торчали перед тобой, куда бы ты ни повернулся?
Я точно понял, где он был. Не сосчитать, сколько раз до и после выпархивающих голубей мне на горизонте попадалась в поле зрения какая-то молящая, или стоящая на коленях, или бегущая фигура в красном.
– А с тем псом классно кончилось, – сказал второй. – Он остался в живых, норм. Перед моим отъездом он типа уже бегал рядом, когда я ехал в автопогрузчике.
Вошло семейство из девяти индейцев, и второй парень принес им эспрессо и печенье.
– Вау, Аль-Раз, – сказал я, забрасывая пробный камень.
– Для меня? – сказал первый. – Аль-Раз был худшим дней из всех.
– Да, и для меня тоже, именно так, – сказал я.
– Я охуеть как облажался в Аль-Разе, – сказал он.
Мне вдруг стало трудно дышать.
– Мой дружок Мелвин, – сказал он. – Ему шрапнель залетела прямо в пах. Из-за меня. Я слишком долго ждал, чтобы по ним шарахнуть. Там что-то типа девичника было совсем рядом. В магазине на перекрестке – человек пятнадцать женщин. И дети с ними. И вот я ждал. Беда для Мелвина. Для его паха.
Теперь он ждал, чтобы я рассказал ему, как облажался я.
Я положил бирку МииВОКСМИН, поднял ее, положил.
– Но с Мелвином все о’кей, – сказал он и постучал тихонько двумя пальцами по собственному паху. – Он вернулся домой, сейчас в аспирантуре. И ебется вовсю.
– Рад слышать, – сказал я. – Может, он даже иногда едет рядом с тобой на автопогрузчике.
– Что-что? – спросил он.
Я посмотрел на часы на стене. На них, похоже, не было стрелок. Просто какой-то подвижный узор из белого и желтого.
– Ты не знаешь, который час? – сказал я.
Парень посмотрел на часы.
– Шесть, – сказал он.
На улице я нашел таксофон и позвонил Рени.
– Извини, – сказал я. – Извини за этот кувшин.
– А, да, – сказала своим бесстрастным голосом. – Купишь мне новый.
Я слышал: она пытается закрыть ту ссору.
– Нет, – сказал я. – Я этого не стану делать.
– Ты где, Майки? – сказала она.
– Нигде, – сказал я.
– И куда идешь? – сказала она.
– Домой, – сказал я и повесил трубку.
Я шел по Глисон, и тут меня охватило это чувство. Мои ноги и руки не знали точно, чего хотят, но они стремились: прорваться через то/тех, что стоит на пути, войти внутрь, начать громить все, расшвыривать, кричать, что в голову взбредет, посмотреть, что будет.
Я соскальзывал в пропасть стыда. Понимаете, о чем я? В школе еще когда, один чувак заплатил мне, чтобы я очистил его пруд от осадка. Берешь грабли, подцепляешь ими осадок, а потом кидаешь в кучу. В какой-то момент грабли вылетели у меня из рук, и рукоятка вонзилась в набранную кучу. Когда я подошел, чтобы вытащить грабли, то увидел просто миллион головастиков, мертвых и умирающих в том возрасте, когда у них такие распухшие животики, как у беременных женщин. Вот что было общего у мертвых и умирающих: их нежные белые животики разорвались от тяжести осадка, неожиданно падавшей них сверху. А разница вот в чем: это умирающие трепыхались со страшной силой.
Я попытался спасти нескольких, но они были такие нежные, что, беря их руками я лишь усугублял их страдания.
Может быть, кто другой и сказал бы чуваку, который меня нанял: «Нет, я теперь должен остановиться. Мне стыдно, что я убил столько головастиков». Но я не смог. И потому продолжил выгребать осадок из пруда.
С каждым броском я думал, как разрываются все новые животики.
Я продолжил работу и разозлился на лягушек.
Вариантов было два: (А) я отвратительный тип, который намеренно делает эту мерзость снова и снова, или (Б) никакая это на самом деле не мерзость, и доказать, что это нормально, можно, повторяя снова и снова то, что я делаю.