– У тебя отличное послание, – сказал Аллен. – И ты невероятно красноречив. Ты сможешь.
И он смог. Победил. Аллен устроил для него победную вечеринку. С пиццей. Пришли все ребята.
Ах, Аллен.
Добрейший человек. Брал его с собой плавать. Учил его декупажу. А как Аллен терпеливо его расчесывал, когда он пришел домой со вшами в волосах. Ни одного грубого слова и т. д., и т. п.
И совсем по-другому, когда зачались страдания. Начались. Черт побери. Все чаще и чаще его слова. Куда-то набекрень. Все чаще и чаще его слова совсем не те, которые хотеть.
Хотел.
Когда начались страдания, Аллен взбесился. Говорил такие вещи, каких никто не должен говорить. Матери, Эберу, парню, который приносил воду. Из застенчивого человека, который всегда одобрительно похлопывал тебя по спине, превратился в высохшую бледную фигуру на кровати, кричащую ПИЗДА!
Только у него получалось с каким-то жутковатым новоанглийским акцентом – ПЕЗДА!
Когда Аллен в первый раз прокричал ПЕЗДА! за этим последовал забавный миг, во время которого они с мамой смотрели друг на друга, пытаясь понять, кого он назвал ПЕЗДА. Но тут Аллен поправился для ясности: ПЁЗДЫ!
Стало ясно, что он имеет в виду обоих. Какое облегчение.
Они от смеха чуть животы не надорвали.
Черт возьми, сколько он тут простоял? День шел на увалень.
Убыль.
Я честно не знал, что делать. Но он все сильно упростил.
Взял все на себя.
Так что ничего новенького?
Вот именно.
А теперь Джоди и Томми.
Привет, ребята.
Сегодня большой день.
Я что говорю, конечно, было бы неплохо иметь возможность попрощаться по-людски.
Но какой ценой?
Вот именно. И смотрите-ка: он ведь знал.
Он был отцом. И поступил как отец.
Отец облегчает бремя тех, кого любит.
Избавляет тех, кого любит, от мучительных сцен прощания, которые могут сниться потом до конца дней.
Вскоре Аллен стал ЭТОТ. И никто никого не собирался винить, если кто-то избегал ЭТОГО. Иногда они с матерью сидели на кухне, опасались вызвать гнев ЭТОГО. Даже ЭТОТ понимал правила игры. Ты приносил стакан воды, ставил его, говорил очень вежливо, Что-нибудь еще, Аллен? И ты видел, ЭТОТ думает, Все эти годы я был так добр с вами, а теперь я стал всего лишь ЭТОТ? Иногда там внутри присутствовал и прежний добрый Аллен, указывая глазами, Слушай, уходи, пожалуйста, уходи, я изо всех сил креплюсь, чтобы не назвать тебя ПЕЗДА!
Тощий, как жердь, ребра торчат.
В члене катетер.
В воздухе запах говна.
Ты не Аллен, и Аллен не ты.
Так ему сказала Молли.
Что касается доктора Спайви, то он не мог сказать. Не хотел. Рисовал маргаритку на бумажке. Потом наконец сказал, Ну, если откровенно? По мере того как эти штуки растут, они могут делать странные вещи. Но необязательно ужасные. Был у меня один пациент. Все время требовал спрайта.
И Эбер тогда подумал, Ты, дорогой доктор/избавитель/спасательный круг, сказал, что тот только все время требовал спрайта?
Вот так ты и попался. Ты думал, может быть, я только и буду что требовать спрайта. А потом ты вдруг – раз, и ты превращаешься в ЭТОГО, начинаешь кричать ПЕЗДА! срать в кровать, лупить по людям, которые пытаются тебя подмыть.
Нет, сэр.
Вот уж хер, любезный сэр.
В среду он снова свалился с медицинской кровати. И там на полу в темноте его осенило: я могу избавить их от этого.
Избавить нас? Или избавить себя?
Отойди от меня.
Отойди от меня, детка[36].
Пару раз откуда-то сверху дохнул ветер, и вниз по прямой полетели снежинки. Красота. Почему мы созданы такими, что многое из того, что происходит каждый день, считаем прекрасным?
Он снял куртку.
Милостивый боже.
Он снял шляпу и перчатки, засунул шляпу и перчатки в рукав куртки, оставил куртку на скамье.
Так они поймут. Найдут машину, пойдут по тропинке, найдут куртку.
Настоящее чудо. Что он добрался до этого места. Он всегда был крепким. Один раз пробежал полумарафон со сломанной ногой. После вазэктомии он очистил гараж, и никаких проблем.
Он лежал на медицинской кровати и ждал, когда Молли уйдет в аптеку. Это была самая трудная часть. Сказать ей пока-пока, будто не навсегда.
Его мысли теперь склонялись к ней, и он дал им укорот, взмолившись: Позволь мне сделать это. Господи, не дай мне просрать этот шанс. Позволь мне не стать причиной бесчестья. Позвонь мне закончить курсивом.
Позволь. Позволь мне закончить курсивом.
Красивый.
Красиво.
Оценочное время на то, чтобы догнать Преисподника и передать ему его куртку? Около девяти минут. Шесть минут на обход пруда по тропинке, еще три минуты, чтобы взбежать вверх по склону, словно призрак-посыльный или ангел милосердия, несущий простой дар в виде куртки.
Это только оценка, НАСА. Я, в общем, взял цифру с потолка.
Мы знаем, Робин. Мы теперь уже прекрасно знаем, как грубо ты работаешь.
Как в тот раз, когда ты пердел на Луне.
Или когда ты обманом вынудил Мела сказать: «Мистер президент, каким приятным сюрпризом было обнаружить астероид на орбите Урана».
Последняя оценка была совсем уж неточной. Преисподник оказался на удивление резвым. А Робин был не тот прострел, который везде поспел. Некоторый объем талии у него был. И отец прогнозировал, что скоро он триумфально обретет лайнбекерский[37] вес. Он так на это надеялся. Потому что пока, кроме цыплячьей груди, ничем похвастаться не мог.
Робин, поторопись, сказала Сюзанна. Я так сочувствую этому несчастному старику.
Он дурак, сказал Робин, потому что Сюзанна была молода и пока не понимала, что если человек глуп, то он создает трудности для других людей, которые поумнее его.
У него мало времени, сказала Сюзанна чуть не истерическим голосом.
Ну-ну, попытался успокоить ее он.
Я так боюсь, сказала она.
И в то же время ему повезло иметь кого-то вроде меня, кто горбатится – тащит ему куртку на этот сраный холм, у которого такой крутой склон, что просто мама не горюй, сказал Робин.
Я полагаю, это определение «героя», сказала Сюзанна.
Пожалуй, сказал он.
Я не хочу и дальше быть навязчивой, сказала она. Но он, кажется, вырывается вперед.
И что ты предлагаешь? сказал он.
При всем моем уважении, сказала она, и поскольку, как мне известно, ты считаешь нас равными, хотя и разными и не отказываешь мне в некотором уме, способности делать открытия и много еще в чем…
Да, да, продолжай, сказал он.
Если подходить чисто математически в рамках простой геометрии…
Он понял, к чему она ведет. И она была абсолютно права. Неудивительно, что он ее любил. Он должен срезать путь через пруд, уменьшив аксиоматический угол и, соответственно, сокращая время догона на драгоценные секунды.
Постой, сказала Сюзанна. Это не опасно?
Нет, сказал он. Я делал это много раз.
Пожалуйста, будь осторожен, взмолилась Сюзанна.
Ну, если ты просишь, сказал он.
Ты всегда так уверен в себе, с сомнением в голосе проговорила Сюзанна.
Вообще-то никогда, сказал он себе под нос, не желая ее тревожить.
Твоя храбрость от запальчивости, сказала Сюзанна.
Он пошел через пруд.
Вообще-то ходить по воде было довольно стремно. Летом здесь плавали каноэ. Если бы мама могла его видеть, у нее случилась бы истерика. Мама относилась к нему как к куску стекла. Из-за безосновательных операций в детстве. Она настораживалась, даже если он брал в руки степлер.
Но мама была молодчина. Надежный советник и твердая направляющая рука. У нее была изюмительная копна серебряных волос и хрипловатый голос, хотя она не курила и даже была веганом. Она никогда не была байкерской чиксой, хотя некоторые из школьных кретинов заявляли, что она довольно похожа.
Вообще-то, он очень любил маму.
Он уже преодолел приблизительно три четверти пруда или, считая иначе, около шестидесяти процентов.
Между ним и берегом виднелось сероватое пятно. Здесь летом тек ручей. Выглядело оно чуток сомнительно. На краю серого пятна он постучал по льду прикладом ружья. Крепкий, как и везде.
Он пошел дальше. Лед под ногами чуть-чуть шевелился. Возможно, он здесь был потоньше. Во всяком случае, он на это надеялся. Черт.
Как дела? с дрожью в голосе сказала Сюзанна.
Бывает и лучше, сказал он.
Может, тебе лучше повернуть назад сказала Сюзанна.
Но разве такое же чувство не переживали все герои на заре жизни? Разве преодоление этого страха не выделяло храбрых из всех остальных?
Назад пути не было.
Или путь все же был? Может, и был. Вообще-то, должен быть.
Лед треснул, и мальчик полетел в воду.
В «Уничижительной степи» тошнота не упоминалась.
Благодатное чувство овладело мной, когда я у основания расщелины соскользнул в сон. Без страха, без неудобства – только туманная печаль при мысли о том, сколько осталось несделанным. Это смерть? подумал я. Ничем другим и быть не может.
Автор, чьего имени не помню, я хочу сказать тебе словечко.
За***нец.
Дрожь безумная. Похоже, тремор. Голова тряслась на шее. Он замер, и его стошнило на снег, бело-желтым на бело-синее.
Ему стало страшно. Теперь уже стало страшно.
Каждый шаг давался ему с трудом. Он должен это запомнить. С каждым шагом он удалялся очень и очень. Отче, отче. Отчим. Какую победу он пытался вырвать. В последнее мановение.
Он почувствовал потребность в глубине горла сказать это правильно.
В последнее мгновение. В последнее мгновение.
Ах, Аллен.
Даже когда ты стал ЭТОТ, для меня ты оставался Алленом.
Прошу тебя, знай об этом.
Падаешь, сказал отец.
Какое-то время он ждал, хотел увидеть, где приземлится и насколько это будет больно. Потом он почувствовал дерево внутри себя. Он обнаружил, что принял форму плода и сложился вокруг этого дерева.