Оно принадлежит своему собственному субъекту?
Именно так. Его собственный субъект объектно отождествляется с феноменальной концепцией.
Но разве это не относится к любому личному наблюдению?
Да, а также к любому использованию местоимения «ты».
Мне кажется, что всякое объектное суждение должно в таком случае стать неприменимым!
Вовсе нет! Его применение возвращается туда, где ему место, – то есть к мыслящему субъекту, а не к объекту, к которому его пытаются неразумно приложить.
Почему неразумно?
Потому что этот объект как таковой не может существовать независимо и, таким образом, неспособен обладать какими-либо качествами и характеристиками.
Что может только означать, что никакой объект не может существовать независимо или обладать какими-либо качествами и характеристиками!
Конечно, конечно! Разве не очевидно, что может быть только так?
Но это еще более разрушительно, чем любая водородная бомба, даже придуманная писателем-фантастом!
Разве бомбы, основанные на ядерном делении, – не феноменальные игрушки, шум и дым, пытающиеся разрушить то, чего никогда не существовало?
Включая примерно пятьсот тысяч человеческих существ…
А также примерно миллион жуков и примерно десять миллионов других (различных) воспринимающих существ. Смешанный набор взаимных видимостей. Ты же не рассматриваешь их как имеющих какое бы то ни было существование?
Очевидно, не как что-то, что может быть «уничтожено», но ведь эта твоя «бомба» сотрет все знание.
Объективное знание, гипотетическое знание гипотетических объектов, неизбежно окажется подверженным такому воздействию, но это не полное уничтожение, ведь если бы это было оно, мы не должны были бы колебаться ни секунды, чтобы нажать на кнопку, поскольку необходимо увидеть, что это такое на самом деле. То знание, о котором ты говоришь, ограниченно и применимо лишь в узкой сфере. Оно может использоваться лишь там, где ему место, – в относительной области феноменального проявления.
А какая связь между этими двумя сферами?
Никакой. Существует разрыв непрерывности, «с феноменальной точки зрения», между феноменальностью и ноуменом.
Почему это так?
Потому что «с ноуменальной точки зрения» они неделимы, а где нет разделения, не может быть и непрерывности, которая могла бы разорваться.
То есть то, что есть ноуменально, феноменально не существует? И то, что кажется существующим феноменально, отсутствует ноуменально?
Так должно быть, пока Безвременность проявляется как Время.
70 Дедушка Время
Концептуализированное сознание условно характеризуется различными парами взаимозависимых противоположностей, например «Небо (Царство небесное)» и «Земля», «нирвана» и «самсара», «ноумен» и «феномен», где две первые пары – древние и имеющие религиозный оттенок, а последняя – современная и относящаяся к философии. Метафизически мы можем добавить четвертую: «безвременность» и то, что «временно», то есть подвержено времени.
То, что мы есть, на базе сознания и восприятия, безвременно, а то, чем мы кажемся, то есть наша объектная видимость, с которой мы, к сожалению, обусловлены отождествляться, – временно. Другими словами, то, что «мы» представляем собой субъективно, – «безвременно», а то, чем мы себя считаем, – это «время».
Есть ли время? Да, поскольку мы считаем себя чем-то в действии, деланием, то есть тем, что мы делаем, физически или психологически как психосоматический аппарат. Это карма: иллюзорное действие волеизъявления и соответствующая ему иллюзорная реакция волеизъявления. Каждое такое иллюзорное действие – это «событие», а феноменальный мир – это структура, состоящая из таких «событий», растянутых во времени, поскольку каждое событие должно иметь видимую длительность, чтобы проявляться в иллюзорном пространстве и быть доступным восприятию.
Это движение, однако, не превращает нас в сущностей, действующих во «времени», или подверженных «времени». Оно оставляет нас как есть: мы не движемся сквозь некую вещь, чуждую тому, что мы есть, под названием «время», и никакая вещь под названием «время» не проходит сквозь нас. Нет такой объективной вещи, или объекта, как «время» или «длительность». Эта концепция представляет собой кажущуюся длительность, которая позволяет воспринимать кажущиеся движения или действия, в результате чего мы объективируем себя как деятелей, или авторов действий. И на этом основывается наше предположение, что мы существуем как независимые сущности.
У «Времени» нет иного существования, оно не существует само по себе, оно неотделимо от чувственного восприятия. Поэтому «Время» – это просто термин, обозначающий последовательный аспект того, чем мы себя считаем или чем кажемся как феномены. А на самом деле мы – безвременность.
Вторичный аспект Времени
«Время», концептуализированное как объект, не имеет смысла, поскольку оно не существует объективно. Это просто наше последовательное проживание. Возможно, это – само проживание жизни. Мы объективируем его с помощью часов и убеждаем себя, что часы измеряют «его», хотя на самом деле они измеряют нашу жизнь. Когда мы опаздываем или успеваем на поезд, мы на самом деле опаздываем или успеваем за часами. Когда мы измеряем длительность дня и ночи, детства и зрелости, мы на самом деле измеряем нашу собственную последовательность и называем ее «временем». Время не бежит, это наше последовательное проживание кажется убегающим. «Время» – это изобретение, гипотеза, придуманная нашим стремлением объективировать субъективное. Слово «время» отражает аспект нашего желания утвердиться в качестве сущностей, функционирующих во вселенной объектов, для которых мы – независимые субъекты. Мы придумали его как звено самоутверждения. Но такой «вещи» нет, не было и не может быть. Это объективизация аспекта последовательности нас самих. Это просто наша кажущаяся длительность, которую мы пытаемся отделить от себя и превратить в самостоятельную «вещь». Мы выдаем его за нечто независимое, мы придумали ему образ Дедушка Время, поместили его на пьедестал и иногда поклоняемся ему, как золотому теленку, а иногда считаем его врагом и растрачиваем впустую. Ни при каких обстоятельствах нашей жизненной последовательности оно никогда не становится чем-то отличным от самой этой кажущейся последовательности.
Отсюда следует, что первичный аспект времени, или длительности, посредством которого все феномены становятся доступными восприятию, – это некий элемент, встроенный в нашу собственную субъективность, и что бы мы ни приписывали «времени» – неотъемлемая часть нашего восприятия. Значит, это неизбежно должно быть некое измерение того, что мы есть, и оно должно отличаться от трех измерений, которые производят видимость формы (длина, ширина и высота), то есть объема? Чем еще оно может быть, кроме как четвертым измерением, интерпретируемым не пространственно, как три остальных, а доступным восприятию лишь как последовательность, или длительность, то есть как неотъемлемый элемент нашей феноменализации, благодаря которой мы проявляемся как объекты – как объекты, которые кажутся длящимися?
Но такие измерения, пространственные или интерпретируемые как последовательность, не являются объектами как таковыми. Они – это, так сказать, измерения того, что мы есть, исходящие из центра того, что мы есть, «центра», который, будучи бесконечным, вездесущ. Концептуально, они представляют собой то, что мы есть, измеряющее себя, чтобы проявиться, ноумен, становящийся феноменальным посредством трехмерного объема и длительности. Они превращаются в концепцию, для того чтобы то, что мы есть безвременно, можно было проанализировать и понять, но они не существуют объективно как «вещи в себе». Они – просто схема, с помощью которой мы можем понять, насколько это возможно, эту нашу безвременность в процессе ее проявления в качестве тех временных феноменов.
Позволь мне повторить: совершенное понимание не может быть результатом визуализации объектов, потому что субъект объектов сам является объектом. Такое понимание временно, то есть вторично, ограниченно, и в нем присутствует разрыв непрерывности между пониманием ума, разделенного на субъект и объект, и осознаванием целостного ума. Также не существует «ума» как объективной сущности, есть лишь Безвременность, которая вообще не является «вещью», и она – все, что мы есть.
Пытаться определить Безвременность было бы де-факто абсурдом, поскольку временность пыталась бы определить то, чем она не является, но субъект не может определяться своим объектом, так как тогда субъект определял бы сам себя и превращал бы себя в объект, которым он не может быть никогда.
Когда «Я», которого ищут, исчезает в процессе поиска, говорил Рамана Махарши, само по себе возникает «Я— Я», и это – Бесконечность. Это также Безвременность. Пытаться сказать нечто настолько же простое и ясное, как сказал Рамана, возможно, абсурдно, но – как ему, конечно же, было известно – это должно быть сказано снова и снова и как можно более разными способами.
«Время» как длительность – это элемент того, чем мы кажемся, подобно длине и ширине, вместе составляющим «плоскую поверхность», с высотой, добавляющей «объем», но само по себе оно является интерпретацией ноуменальности, то есть того, что мы есть. Его проявление – временность, но его основа безвременна, подобно тому как видимость объема (или формы) конечна, но основа бесконечна.
Поэтому то, что мы называем пространством-временем, проявляется как феноменальность, но в непроявленном виде есть ноуменальность. Безвременность, бесконечность и ноуменальность – концепции, чье единственное непостижимое выражение есть «Я».