Из химической лаборатории профессор всегда возвращался довольным результатами прошедшего дня. Да и чувствовал он себя бодрым и жизнерадостным. Вокруг него на работе и в семье царило полное спокойствие. Он и дочь всем обеспечены, точно и войны никакой нет. В доме достаточно слуг, Регина теперь свободна от хлопотливых забот по хозяйству. Правда, и ему она стала меньше помогать. Девушка была в центре внимания веселой офицерской компании, молодые люди стали постоянными гостями дома Шмидтов. Регина часто выезжала с ними в лес на пикники или веселилась на приятельских вечеринках. Профессор не стеснял дочь, хотя ему и неприятны были некоторые из ее гостей — например, эсэсовец Грюндлер. Понимал: Регина в зрелых годах, ей надо искать спутника жизни. Возможно, среди этой компании и окажется тот, кому она отдаст свое сердце. Желание профессора иметь своим зятем любимого ученика Юргена Лаутербаха теперь не сбудется. Регина не переписывается с ним, даже не ответила на три письма, присланные Юргеном.
Регину в последнее время словно подменили. Она сделалась взрослой, серьезной, перестала принимать гостей, ссылаясь на недомогание, исключение составлял лишь доктор Штайниц. Их отношения казались Шмидту странными. Профессор слышал, как неделю назад его дочь резко за что-то отчитала руководителя бактериологического центра, запретив ему появляться в доме. Тот пришел на другой день с белыми розами, был немедленно прощен и обласкан. А Регина так и светилась от радости.
Быстрые смены настроения дочери пугали и настораживали Шмидта. Он по-прежнему мечтал выдать Регину за своего любимого ученика, умного и доброго Юргена Лаутербаха. Тогда и умирать можно спокойно — дочери обеспечена счастливая жизнь.
16
Этот день Настя запомнит навсегда как самый счастливый за все время войны. Пани Елена сказала, что ее, Настю, срочно отзывают в партизанскую бригаду. Она радовалась, как ребенок. Наконец-то сбывается ее мечта и она будет драться против фашистских оккупантов с оружием в руках.
Толстому Хушто, директору могилевской конторы по вербовке рабочей силы в Германию, который после отъезда в фатерланд своего помощника Циммермана стал постоянным клиентом заведения пани Елены, хозяйка ларька по продаже поношенных вещей сообщила, что Настя уезжает в Минск. Девушка очень любит Генриха Циммермана и постарается выпросить у главных немецких оккупационных властей Белоруссии разрешение на право въезда в Германию…
Командир партизанской бригады Ефимчук встретил Настю как самую дорогую и желанную гостью, усадил на самодельную табуретку, стал расспрашивать о работе в Могилеве.
— Да какая уж там работа! Надоели мне эти грязные тряпки, во! — девушка провела рукой по горлу. — Спасибо вам, что вспомнили обо мне.
Из-под густых, нависших над темными глазами бровей с отцовской теплотой смотрел Ефимчук на юную партизанку. Настя со своей привлекательной внешностью — находка для Ефимчука. И родит же белорусская земля таких красавиц! Глаз не оторвешь! Этой бы дивчине гулять сейчас с хлопцем до зари, слушать горячие, вдохновенные слова о своей красоте, о любви, а она вынуждена жить среди врагов, подвергаясь смертельному риску быть разоблаченной. И вот теперь ей предстоит более сложное задание.
— Бабушку давно не видела?
— Два года скоро будет.
— Хочешь побывать у нее?
— Война же идет! Какие могут быть поездки?
Ефимчук замолчал, не решаясь сразу же заговорить о причине отзыва Насти из Могилева в партизанскую бригаду. Девушка рвется в бой, а ее опять посылают в логово врага.
— Вот что, дочка, — начал он, — фашиста нам одного треба взять. Капитана. Целого и невредимого. Только ты его, сукина сына, можешь привести к нам. Его, почитай, целый взвод охраняет.
— Я? Одна? — Настя даже привстала с табуретки.
— Зачем же одна! Вдвоем. — Ефимчук лукаво улыбнулся: — Вдвоем… со своей красотой.
В первое мгновение старая Василиса не могла поверить своим подслеповатым глазам: не привидение ли какое? Перед ней стояла ее любимая внучка Настенька. Старушка трижды перекрестилась:
— Свят, свят, свят…
— Бабушка! — закричала Настя и кинулась ей на шею.
Василиса залилась счастливыми слезами, все еще не веря в неожиданно привалившее счастье. Значит, бог все же услышал ее молитву и привел внучку к ней в дом.
— Настенька, ты ли это? — без конца причитала старушка.
— Да она же, она, Василисушка, — утешала подругу Наталия Тихоновна, вытирая слезы.
На шум из своей комнаты вышел Альберт Шмидт.
— Ой, — растерялась Настя и торопливо стала поправлять сбившийся на плечи платок.
— Это наш квартирант, — шепнула ей бабушка.
Девушка торопливо начала рыться в кармане юбки, извлекла из него помятый лист бумаги и протянула немецкому офицеру. Капитан развернул документ. В нем удостоверялась личность Насти и говорилось, что она после долгих скитаний по Белоруссии возвращается к своей бабушке в деревню Сосновичи. Внизу стояла подпись старосты какой-то непонятной, с длинным названием деревни, гербовая печать и отметка немецкой гарнизонной комендатуры города Борисова.
Шмидт, читая документ, все время смотрел на девушку. Она просто ошеломила его своей красотой. На ней был деревенский дешевый платок, вылинявшая ситцевая кофточка, юбка из серой рогожки, стоптанные старые башмаки, и тем не менее даже в этом неприглядном наряде девушка выглядела привлекательной.
Капитан вернул Насте документ.
— Необходимо зарегистрироваться в комендатуре, — сказал он. — Каждый, кто появляется в Сосновичах, должен немедленно встать на строгий учет. Это приказ коменданта.
— Я завтра же пойду к господину коменданту, герр офицер, — на немецком языке ответила Настя.
— О, вы прилично говорите по-немецки?! — удивился и в то же время обрадовался Шмидт.
— Что вы, у меня такой страшный акцент…
Наталия Тихоновна вышла вперед и с гордостью по-немецки произнесла:
— Настя окончила Борисовскую среднюю школу. Была круглой отличницей. Там и ваш немецкий учила.
— Гимназия — это хорошо! — изрек капитан. — С таким образованием я могу предложить вам работу у себя в строительной конторе.
Василиса упала в ноги явно опешившему Шмидту.
— Умоляю вас… Оставьте внучку дома. Намаялась, бедняжка, скитаючись. Христом-богом прошу… Настенька помощницей моей станет. Куда нам, старым, вдвоем с Натальюшкой, справиться со всем…
Капитан бросил взгляд на девушку, терпеливо ожидавшую решения своей участи, смилостивился.
— Пусть остается, — сказал он и ушел в свою комнату.
Старушки зашептались с Настей, то и дело с тревогой посматривая на дверь комнаты немецкого офицера. Из их слов Настя узнала, что кроме роты солдат-строителей в деревню прибыли три машины эсэсовцев в черных мундирах. Они усиленно охраняют строящийся объект, создали для этого специальную комендатуру. Въезд и выезд из Сосновичей находится под их строжайшим контролем и допускается только с личного разрешения коменданта, противного рыжего офицера. Эсэсовцы почти ежедневно делают обыски в домах, проверяют у всех документы. Особенно они оберегают капитана, днем двое как тени ходят за ним по пятам, а ночью дом охраняют часовые. Очевидно, их квартирант считается важной птицей у фашистов.
Строят гитлеровцы дом отдыха для своих летчиков, ведь места в Сосновичах привольные, воздух чистый, душистый, сосновый бор за околицей, быстрая речка, заливные луга. Все взрослое население деревни согнали на работы. Да еще из других мест пригнали рабочих, соорудили для них барак возле старой мельницы, а сторожем в нем хромой старик Фома, побирушка. Он в Сосновичах недавно. Фашисты хотели сначала его прогнать, а потом сжалились и оставили при казарме. Видно, и у этих супостатов сохранилось еще что-то человеческое. А старик-то добрый, набожный, любому углу рад.
— Да вон он, легок на помине, — показала Василиса на сгорбленного бородатого старика в латаном-перелатаном кожухе, мелко вышагивающего по улице. — Каково ему, сердешному! Мы с Натальюшкой тоже подаем ему чего бог послал.
Настя с трудом сдержала улыбку, узнав хромого старика. Ефимчук за полмесяца до ее прихода к бабушке послал его в Сосновичи. Фома являлся помощником Насти. Через него она осуществляла связь со штабом партизанской бригады «Авангард». Вот бы удивились бабушка и Наталия Тихоновна, если б узнали, что убогому старику не так уж много лет. Фома — так действительно звали «старика» — являлся лучшим разведчиком у партизан. Он обладал редкой способностью быстро перевоплощаться.
— Прямой тебе путь в артисты, Фома, — говорил обычно Ефимчук. — Кончится война — давай на сцену.
Но Фома не хотел быть артистом. Для такого ответственного дела, по его мнению, надо иметь особый талант, а он такого таланта в себе не находил. Парень мечтал быть учителем математики. В те немногие дни, когда ему доводилось бывать в партизанской бригаде, Фома не расставался с тетрадями, решая в них самые сложные задачи по программе средней школы. Он донимал учительницу Тамару Федоровну, знавшую немецкий язык и выполнявшую обязанности переводчика у партизан, просил проэкзаменовать его. Молодой разведчик сразу же после войны мечтал поступить на физико-математический факультет лучшего в стране, да и во всем мире, Московского государственного университета имени Ломоносова, а для этого надо было хорошо знать любимый предмет, чтобы не завалиться на приемных экзаменах.
Утром Настя поднялась чуть свет вместе с бабушкой и стала помогать ей по хозяйству. Нагрела воды для квартиранта, вычистила железный таз, выгладила свежее полотенце. Шмидт вставал рано. Делал у себя в комнате легкую физическую зарядку и выходил на кухню мыться. Он обрадовался, когда с полотенцем на плече увидел Настю, собиравшуюся подать ему воды. Девушка была еще прекрасней, чем вчера. На ней ладно сидело простенькое полотняное платье с белым фартуком, должно быть перешитым из старых бабушкиных нарядов. Вечером Шмидт слышал, как за дверью стрекотала швейная машинка.