— Нам известно, что имя профессора Шмидта, его гений используются для недостойных целей. Вы должны помочь ему, — убеждал профессор.
Прежде Альберт и не задумывался о том, что здесь, в стане врагов, могут оказаться друзья его отца. Он, конечно, сознавал, что вся беседа с советским профессором могла быть специально подстроена заинтересованными людьми. Но вместе с тем Альберт отчетливо понимал, что находиться в плену у русских и у немцев — не одно и то же. Если бы он, будучи русским, оказался вдруг у фашистов, там бы с ним так гуманно не обращались, а если бы даже и захотели его использовать в своих целях, то это было бы сделано в форме шантажа, угроз и пыток.
— Неужели все пленные немецкие офицеры живут в таких же условиях, как и я? — задал он давно мучивший его вопрос.
Григорьев понимающе улыбнулся, упредив вопросительный взгляд профессора.
— Если господин Шмидт пожелает, он сможет осмотреть лагерь для военнопленных немецких офицеров и встретиться, с кем захочет, — ответил он.
— В самом деле?! — удивился Альберт, обескураженный согласием Григорьева.
— Завтра же вам будет предоставлена такая возможность.
— Буду вам очень признателен…
Профессор крепко пожал на прощание руку Альберта.
— Мне приятно сознавать, что я не ошибся в сыне моего коллеги профессора Шмидта, — произнес он.
Григорьев сдержал свое слово и на другой же день повез молодого Шмидта в лагерь военнопленных офицеров. Альберта удивила чистота в бараках, поразили удобные на четыре — шесть человек комнаты с аккуратно заправленными железными койками, тумбочки, коврики, тапочки. Пленные выходили на работы добровольно, без какого-либо принуждения со стороны лагерной администрации. Кормили их вполне удовлетворительно, три раза в день. Григорьев завел Шмидта в столовую и буквально заставил попробовать гороховый суп и гречневую кашу. Но больше всего удивил Альберта лазарет. Да, русские полностью выполняют Женевскую и Гаагскую конвенции об отношении к военнопленным, чего не скажешь о немцах. Ему довелось видеть в Борисове пленных советских солдат, которых согнали в старый коровник и держали там в грязи несколько недель. Правда, офицеров среди них уже не было, эсэсовцы расстреляли их в первый же день.
Самым удивительным для Альберта при осмотре лагеря было то, что он случайно лицом к лицу столкнулся со своим бывшим университетским учителем полковником фон Айзенбахом. Оба были настолько удивлены неожиданной встречей, что в первые минуты растерялись, не могли поприветствовать друг друга. Потом они долго вспоминали Берлинский университет, Вальтхоф, профессора Шмидта и Регину и радовались, что для них война уже благополучно закончилась. Григорьев не мешал их разговору. Он ушел в административное здание и вернулся за Альбертом лишь под самый вечер.
В свой следующий приход к Альберту Григорьев принес немецкие газеты, журналы и книги, а потом даже притащил старенький радиоприемник, чтоб Альберт мог послушать музыку.
Григорьев показал ему фотоснимки, изъятые у пленных эсэсовцев. На них изображались зверства фашистов над мирными советскими людьми — женщинами, стариками, детьми, массовые расстрелы пленных советских солдат, изуверская казнь партизан и им сочувствующих. Никогда раньше Альберт и не предполагал, что его соотечественники могли пойти на такое варварство.
Познакомил его Григорьев и с копиями чудовищных документов, разработанных фашистской верхушкой. Навсегда врезалась в память директива от 7 декабря 1941 года под названием «Нахт унд небель эрласс» — «Мрак и туман». В ней предписывалось уничтожение на месте всех, независимо от национальности, кто выступает против оккупационного фашистского режима. Если же по каким-либо причинам казнь на месте нельзя осуществить, то эти люди должны были тайно вывезены в Германию и там уничтожены.
Альберт, раньше снисходительно относившийся к нацистам, теперь уже ненавидел их. Он понял, в каком сложном положении оказался отец. Ведь, по сути дела, он работает на нацистов ради сына и дочери. Поэтому надо поскорее уведомить отца, что он, Альберт, находится в безопасности.
6
Рука Грюндлера потянулась к радиоприемнику, пальцы торопливо перевели рукоятку громкости на полную мощь. Радостный голос берлинского диктора заполнил весь кабинет. Он взахлеб говорил о первых удачах солдат фюрера в новом летнем наступлении на восточном фронте.
5 июля 1943 года войдет в историю третьей империи как день начала великой битвы под Курском, в которой немецкие танковые и моторизованные дивизии нанесут сокрушительный удар по советским войскам, а затем перейдут в общее наступление по всему фронту и вновь погонят противника на восток, к Волге и Уралу. Без сомнения, такой знаменательный день надо отметить.
Грюндлер потер ладони. А почему бы не устроить в Шварцвальде, например, конные состязания для всех желающих? У него в бригаде эсэсовцев, да и у подполковника Рюделя в строительной бригаде, найдутся любители скачек. Лошади имеются в подсобном хозяйстве бактериологического центра и баронессы Тирфельдштейн.
Вечером Грюндлер заехал в Вальтхоф, предварительно известив баронессу о предстоящем конном состязании. Ирма фон Тирфельдштейн была в восторге от затеи оберштурмбанфюрера и обещала предоставить в его распоряжение всех лошадей. Узнал он также у себя в штабе, что один из его эсэсовцев был жокеем, до войны, участвовал в скачках на берлинском ипподроме, а несколько других работали кто конюхом, кто тренером-наездником и превосходно держались в седле.
— Я, собственно, к вам, дорогой Лебволь, — поцеловав руку молодой хозяйке Вальтхофа, сказал Грюндлер.
— Весьма польщен вашим вниманием, оберштурмбанфюрер, — ответил Лебволь.
— В честь начала наступления под Курском мы решили провести состязания конников…
— Милый Рудольф, вы просто чудо! — не удержалась от восторга Регина, догадавшаяся, чего хочет от кузена Грюндлер. — Это будет так интересно, так интересно!
— Как мне стало известно, вы с конем на «ты». Недаром же вы у себя на родине каждое лето проводили в деревенском имении дяди среди его пастухов-наездников, — уверенно продолжал Грюндлер. — Поэтому ваше участие в состязаниях, дорогой Лебволь, украсит наш скромный праздник. Хочу лишь предупредить: соперники у вас достойные.
— Благодарю за приглашение, оберштурмбанфюрер, — склонил голову Лебволь.
— Баронесса Ирма фон Тирфельдштейн предоставляет вам первому выбрать любую лошадь. Как гостю.
Лебволь растерянно пожал плечами:
— Право же, мне как-то неловко вмешиваться в европейскую школу верховой езды. Пожалуй, лучше быть в числе зрителей, вместе с кузиной…
Регина подошла к Лебволю, положила свои руки на его плечи:
— Леби, родной мой! Прошу тебя. — Лебволь беззвучно засмеялся, обнял Регину, посмотрел на вытянутое, напряженное лицо Грюндлера. — Разве можно отказать такой чудесной девушке! Не правда ли, оберштурмбанфюрер?
Регина, которая горела страстным желанием похвалиться ловкостью своего кузена, привстала на носки и поцеловала брата в щеку, потом подала руку Грюндлеру.
— Милый Рудольф, я уверена, праздник превзойдет ваши ожидания! — сказала она.
После ухода Грюндлера Регина упросила двоюродного брата немедленно отправиться в имение баронессы и выбрать себе коня.
Баронесса обрадовалась неожиданному визиту молодых Шмидтов. Она тут же повела их в конюшню, которую подметал высокий бородатый мужчина.
— Подберите самую лучшую лошадь для господина Шмидта, — приказала она Ладушкину.
— Слушаюсь, госпожа баронесса. — Великан покорно склонился и повел гостей по конюшне.
Откровенно говоря, Лебволь не знал, по каким признакам отбирается лошадь на скачки. Внешне понравился ему красновато-темной масти с густой гривой рослый жеребец. Ведь лошади баронессы не предназначены для скачек, а этот жеребец хоть выглядит красиво.
— По-моему, подойдет…
— Советую молодому господину взять вот этого пегого жеребчика, — сказал бородач, показывая на лошадь в противоположном стойле. — Пегий резвее темно-красного и лучше ходит под седлом.
— Да, да, герр Шмидт, мой зоотехник отлично разбирается в лошадях, — подсказала баронесса. — Можете поверить ему.
— Хорошо, — согласился Лебволь, невольно оглядываясь на бородача-великана. Откуда только баронесса раздобыла такого?
Ладушкин вывел жеребчика во двор, дабы показать его молодому господину. Пегий по внешнему виду проигрывал гривастому жеребцу, но зато был более поджар и подвижен, весь так и ходил ходуном, беспрестанно перебирая тонкими ногами.
— Давайте сразу же подберем для вас и седло, — предложил Ладушкин.
— Дорогая моя, пока они подгоняют седло, идемте ко мне, выпьем чашечку кофе, — предложила баронесса и увела Регину в дом.
Ладушкин вынес седло, положил его на спину жеребчика, плотно затянул подпругу. Лебволь одним махом вскочил в седло, сунул ноги в стремена. Пегий завертелся на месте, готовый по первой же команде пуститься вскачь.
— Низковато опущены стремена, — пробасил бородач, быстро осмотрелся и вдруг добавил по-русски: — Низкий поклон вам от тети Даши и дяди Никанора.
— А… а разве они еще живы? — тотчас удивленно спросил Лебволь.
— Коптят небо!
— Но ведь им далеко за восемьдесят!
— Почитай за девяносто тому и другому перевалило! — Тихо засмеялся Ладушкин и легонько похлопал по ноге Лебволя. — Меня зовут Федор Иванович Ладушкин. У баронессы в почете. Помощник управляющего, зоотехник и кучер. О вас я все знаю, сообщил уже в Центр. Связь со мной через племянницу управляющего Габи, горничную Регины. Она носит Шмидтам молоко и овощи. Управляющий Фехнер наш человек. Пока все. А ездить-то верхом на коне вы хоть умеете?
— Попробую! — радостно сверкнув глазами, воскликнул Лебволь и пришпорил жеребчика. Пегий взвился на дыбы и ринулся вперед. Лебволь осадил его возле выведших на террасу Регины и баронессы, бросил поводья подбежавшему русскому богатырю и, стыдясь своей несдержанности, склонил голову перед хозяйкой имения.