«Не повторяй мне имя той,
Которой память мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной…»
А осветитель Игорь включил ту самую звезду, на которую всегда пела Ольга, и все, кто хоть что-то про «Детдом» знали, поняли, к кому он обращается, и передали тем, кто не знал. А Владимиру Кай на весь романс позволил всего один единственный жест – в самом конце он развязывает галстук, который у него был на шее повязан по-старинному (Настя два дня по картинке из старого журнала училась завязывать), и который как будто бы его душит, и так стоит, опустив руки и без всякой экзальтации…
… Ну, а потом начал прыгать Кай.
Тут у них у всех, конечно, просто рты пооткрывались. Все-таки они на концерт шли, а не на балет, и не на латинские танцы, и не на демонстрацию искусства Шао-Линя… Готова спорить, что слов «Красного цветка» никто не слышал и не запомнил. Хотя слова вообще-то хорошие. Про то, как человеку распознать в себе зверя и научиться жить с ним, не давая ему подчинить себя. И музыка тоже ничего себе… Но все, конечно, смотрели только на Кая. Как он вылетел в самом начале из этого огромного Красного Цветка (Идея Владимира, дизайн Настькин, пиротехника Любашина – огромные нарисованные хищные лепестки и красные с желтым искры из середины), так я и сама глаз от него не могла оторвать, хотя и видела сто раз на репетициях. Надо признать – танцевал он там или не танцевал, но все было именно о том, что Аркадий для него сочинил – борьба человека и животного в одном теле, в одной душе. И когда человек в конце концов победил и он поднял как-то этот Красный Цветок в виде символа своей победы (фаллический символ, но я держу его в своих руках – кто бы спорил!) – вот тут-то тинейджеры наконец и взревели! Оторвались на полную катушку. Я думала, что стропила рухнут или еще что. Во всяком случае все милиционеры, которые снаружи дежурили, вбежали в зал с дубинками наперевес – это я своими глазами видела…
Кого мне было искренне жаль, так это те две группы, которые должны были после них выступать… Слушай, Ирка, а чего ты сама-то не пришла поглядеть, и я тут теперь должна тратить цветы своей селезенки, тебе концерт пересказывать? Подумаешь, что молодежный клуб, посидела бы, вспомнила молодость… Помнишь, как мы на «Машину Времени» на стадион ходили?
– Помню, конечно, помню… «Вот! Новый поворот! Что он нам несет?…» – Ирка притопнула толстой ногой. – Я бы хотела, Светочка, честное слово, хотела… Но у меня балансы, понимаешь, балансы на работе были. Мне никак… Но я, честное слово, очень за них рада! И за тебя!… Только вот Олю-то так ведь и не нашли, да?
Светка кивнула.
– Ой, как мне ее жалко… – вздохнула Ирка. – Прямо слов нет как… Всех жалко! Ты про Ленку-то нашу слыхала?
– Слыхала, конечно, – Света подняла плечи к ушам, демонстрируя крайнюю степень недоумения. – До сих пор поверить не могу!
– А я, если хочешь знать, Ленку понимаю. Только вот никак не могу в толк взять, зачем ей этот кавказец, или кто он там, понадобился.
– Ну как же? – удивилась Светка. – В этом соль. Если не кавказец, так зачем же от Демократа-то уходить? Жила бы себе спокойно в четырехкомнатной квартире со всеми удобствами…
– Нет, – упрямо сказала Ирка. – Я понимаю, но – без кавказца. Я бы, если уж решилась, одна жила.
– Почему же так, Ира? – осторожно спросила Света. – Мне казалось, ты одиночества как раз не любишь. Ты же привыкла всю жизнь заботиться о ком-то. Что б ты одна-то делала?
– А ничего! – ответила Ирка. – Приходила бы с работы и на диване валялась… Ты только пойми, Светка, ну хоть попробуй понять: я же за всю свою жизнь никогда, ни одного самого маленького времени не ела то, что хотелось съесть, одежды не покупала такой, какую мне хотелось бы носить, не делала того, чего бы мне самой, лично хотелось. У меня это уже внутри сидит, в кожу, в мозги въелось. Прихожу в магазин или на рынок, и сразу автоматически прикидываю, чтобы подешевле и практично. Двадцать пять лет супы да каши каждый день варю, потому что – сытно и дешево. Терпеть эти супы не могу, да и с каш вон, давно расперло так, что на бочку похожа…
– Так готовь другое что…
– Ну так у Володи же работа физическая, ему много есть надо. Он после смены один может кастрюлю борща съесть. Не стану ж я себе отдельно, что повкуснее готовить, а на всех – денег не хватит.
– Ирка, да ты ж неплохо бухгалтером зарабатываешь! – удивилась Светка. – И Володя, насколько я знаю, не тунеядствует, и когда не пьет, все в дом несет.
– Когда не пьет… Вот именно! – скривившись в гримасе, воскликнула Ирка. – А почем я сказать могу, когда он пьяный будет, когда – трезвый! Столько лет, и все равно – не угадаешь. Все время боюсь, все время беды жду не разбери поймешь откуда. Каждый день, каждый вечер, изо дня в день, из года в год: по ночам вздрагиваю да кошмары смотрю, по утрам саму блевать тянет, как будто с похмела. От запаха этого вечного меня просто колотун бьет, бывает даже мерещится там, где и нет ничего. Хоть в бухгалтерии у нас, где вообще одни тетки. Анджа говорит: нюхательные галлюцинации у сумасшедших – самые страшные, прогноз плохой. А какой у меня прогноз? Даже если и есть сегодня деньги вроде бы лишние, я их в комод прячу, на черный день, потому что как знать – что завтра будет? Напьется или не напьется, принесет денег или не принесет? А если вовсе сляжет, с ума спрыгнет, или цирроз? Не молодеет ведь мужик. От алкоголизма сразу-то не помирают, на одни лекарства денег сколько нужно. И уход, мне ведь не разорваться. Вон ты же сама про Романа рассказывала. И Люську еще три года как минимум тянуть… Как потратить теперь на что-нибудь красивое, веселое, без чего обойтись можно? Страшно! И Никитка еще… Как поругается с очередной бабой, так куда же – домой возвращается, к Люське в «детскую» комнату, а она же взрослая уже девушка, лечь, раздеться, всякое такое, а он вообще мужик, пока нету – она его и забыла почти. Да как придет, от него еще и чужой бабой пахнет. И в одной комнате! Тут сразу такое начинается – шум, гам, вдрызг гормоны, как Анджа бы сказала, едва до драки не доходит, а кому мирить? – мне, конечно, мои дети-то! По уму, конечно, надо бы, чтобы Никитка с Володей в одной комнате, а мы с Люськой – в другой, да только как Володе-то такую свинью подложить, ведь Никитка-то ему и вовсе никто, не родной? Он придет с работы, устал, подремать хочет, а Никитка музыку эту свою дурацкую до ночи крутит, и телевизор смотрит. Володя-то и сам не прочь, да он все футбол, новости, да про природу, а Никитке – музыка, боевики да ужастики. Два телевизора – мне и места нет. Я, ты ж знаешь, сериалы всякие люблю, и про любовь, и чтоб пели, и чтоб красиво. Не помню, правда, чтоб хоть один сериал целиком посмотрела. Я же вообще-то аккуратистка, у меня папа военный был, и меня приучил: мне нравится, чтобы все по полочкам разложено, полы намыты, занавески настираны, у каждой вещи – свое место. Какое там! Молодая была – плакала даже от злости: ну никак не получается! Только все разложу, намою, так они сразу р-раз и … там носок вонючий заткнут, тут лужа с ботинок натекла, Вовка пьяный в туалете не спустил, а здесь дети у телевизора орехи грызли и суп ели, так и оставили… Потом уж и стараться перестала. Утешаю себя: хорошо хоть не случилось сегодня ничего страшного, день прошел – и ладно. Вот так каждый день и считаешь все, и думаешь: где порвется? Там или там? Хорошего уж и ждать сил нет. И сделать ничего нельзя, только крутиться и крутиться, как белка в колесе… А вот если бы я вдруг одна оказалась, так я бы все спокойно разложила, просчитала, сделала бы в квартире или хоть в комнате красиво, купила бы себе листьев зеленых и мяса, и хлеба из пяти злаков, чтобы не толстеть, и пирожных со взбитыми сливками, и каждый месяц с получки сразу бы на еду откладывала и на оплату коммунальных счетов, и на остальное покупала какую-нибудь одну обновку не на рынке, а в хорошем магазине. В кино бы сходила, в Вологду бы к тетке старой съездила, подарков отвезла, погуляла бы там, свободная, по улицам, по сторонам поглазела, храмы бы вологодские обошла. Красивые они в Вологде, теплые, утешные, с питерскими не сравнить, я ведь с детства помню, как с бабой Нюрой в церковь к реке ходили… А может быть, и вообще в Швецию или в Данию съездила бы на пароме. Ходила б там вся такая по палубе, в обновках, с перманентом и умной книжкой под мышкой (книжку я бы у Анджи взяла и читала в свободное от экскурсий время). И не снились бы мне никакие кошмары про мужнину пьянку, а наоборот, всякие дорожные впечатления и Ганс Кристиан Андерсен… И зачем мне тут кавказец, разобрать не могу!
– Бедная ты, бедная Ирка! – с искренним сочувствием воскликнула Света. – Да зачем же тянешь-то все это действительно? Бросила бы давно пьяницу своего…
– Да как же я его брошу, – вздохнула Ирка. – Если он-то любит меня все эти годы!
– Что ж это за любовь такая, если пьянка – жены дороже? – возмутилась Светка.
– Да ведь больной он, наследственный, – вздохнула Ирка. – Мне Анджа еще когда объяснила. У него в роду бессчетно этих алконавтов, и какие-то там ферменты уже с Петра 1, наверное, не работают. А лечиться он всегда согласный. Как я что новое в газете вычитаю, или расскажет кто, он – пожалуйста. Не помогает только… Но может, когда и выйдет чего, другие же вылечиваются. Вот я тут недавно прочла: китайская колдунья Же Ме Пу или Ме Же Пуй – не помню…
– Если Жемепу – тогда, наверное, французская… – вздохнула Светка. – Только ведь, Ирка, ни у китайцев, ни у французов алкоголизм не распространен, так что откуда ей…
– Ну, у меня вырезка есть, в записной книжке отложена, – не слушая, продолжала Ирка. – Там и имя точное, и телефоны для записи… А Володя, он всегда согласный. Бывают, знаешь, такие алкаши, все выкобениваются – я, мол, не больной, меня просто не понимают, или там политический строй не устраивает, или жена, или смысла в жизни нет, а сами лежат на диване – и не делают ни черта. Такого бы я и сама в два счета к чертям собачьим выгнала. Но мой-то – не таков. Ни дня за всю жизнь без работы не сидел. Каков бы ни был – проспится и в цех, к половине восьмого. И меня по-честному любит, без дураков. Подарочки мне всегда приносит, как попрошу чего, если не на рогах, сделает обязательно. Говорит: «Ты у меня самая красивая!» – Это я-то, старая баба, бочка-матрешка с дешевой помадой, по морде размазанной! А он так видит! Я бы и сама хотела так любить, да не могу уже. Все замечаю: и что грузный стал, и кожа серая, и ногами шаркает, и пердит… Вот ведь судьба-злодейка как устроила. Пьянство его все до крошки из меня выжгло. Всю любовь и в