Настя молча шагнула к Виталику, встала на цыпочки и влажным холодным носом успокаивающе поелозила по его чисто выбритой щеке. «Так собачки делают,» – подумал Виталик и едва не прослезился от обиды и умиления.
– Мне Кай все равно, – сказала Настя. – Ты мне верь, Виталик. Я – настоящий честный хемуль, не то, что Антонина. Она-то все прикидывалась хемулем, а на самом деле – Снусмумрик, как и ее родители.
– Был бы я киллером… – мечтательно закатив глаза, пробормотал Виталик.
– Ты – мой хемуль, – строго сказала Настя. – И я тебя таким люблю.
– А как он родится, – Виталик с нежностью и некоторой опаской погладил Настю по сдобному, округлому животу. – И тоже по веткам прыгать начнет? Что мы тогда делать будем?
– Ничего, – Настя пожала плечами. – Будем его любить и воспитывать, как настоящего хемуленка. А если он все же не воспитается и уйдет, тогда напечем ему пирогов в дорогу и помашем хвостами. Но у нас же тогда еще другие, стопроцентные хемулята останутся, которых я от тебя рожу…
– На-астя-а, – сказал Виталик и сжал кулаки, чтобы не заплакать. В сущности, он был очень сентиментальным человеком, только рядом с Антониной эта его черта как-то не проявлялась. – Я тебе бифидок низкокалорийный купил…
– До свидания, Виталик, – сказала Настя. – Когда вернусь, будем плиту в кухню подбирать по каталогу.
– Они ничего не боятся – и в этом все дело, – сказала Мария Алексеевна Огудалова и отпила апельсиновый сок из высокого стакана.
Вместе с Вадимом и продюсером Погорельцевым она сидела за столиком в кафе концертного зала. За соседним столиком расположились Света и Лена. Шум разговоров вокруг напоминал о больших старых вентиляторах.
– Это смелость отчаяния, – заметил Вадим. – Хуже того, что случилось с ними в самом начале жизни, уже ничего не может быть.
– Но они точно решили? – спросила Мария Алексеевна у Вадима, дождалась кивка и обернулась ко второму собеседнику. – И вам, любезнейший Петр Игоревич, значит, тоже – от ворот поворот?
– Угу, – пробормотал Погорельцев, который пил коньяк из широкого бокала. – Умственно отсталые – что с них возьмешь? Не понимают своей выгоды…
– Не скажите, – задумчиво возразила Огудалова, вращая на пальце золотое кольцо с огромным рубином. – Не все так просто. У мужа той женщины Светланы много денег, да и… Да и в самих этих женщинах – что-то такое в них есть… Особенно вот в той, некрашеной, которая с тем потрясающе красивым иностранным мужчиной… археологом, кажется?
– Я знаю этих женщин много лет, – сказал Вадим. – Они фактически в одиночку пережили все наши смутные времена, заплатили полную цену, но при этом ни разу не прогнулись и никого не предали. И точно такими же – не прогибающимися – воспитали своих детей, родных и приемных. Формальный успех вроде бы на нашей стороне, но ведь, согласитесь, Мария Алексеевна и Петр Игоревич, мы не можем сказать того же – о себе? Ведь нам с вами приходилось прогибаться?
– Ну разумеется, и неоднократно ! – энергично подтвердил Погорельцев. – Если хочешь преуспеть, то как же иначе?
Вадим перевел вопросительный взгляд на женщину.
– Если бы вы только знали… – вздохнула Огудалова. – Если бы вы только знали, Вадим…
– Но ведь дело того стоило, Машенька? – лукаво подмигнул Погорельцев. – Дело того стоило?
– Любовь – единственное оправдание человека в этой жизни, – сказала Мария Алексеевна и надолго замолчала.
– Ну куда там Анджа с Олегом подевались?! – раздраженно спросила Света. – Они принесут мне когда-нибудь поесть или нет? Я их даже не вижу…
– Вон там олежкина шевелюра, – привстав, сказала Лена. – А Анджу он собой заслоняет, чтобы не толкнул кто…
– «Заслонивши тебя от просту-уды, я подумаю – Боже Всевы-ышний!» – невероятно фальшиво пропела Света.
– Светка, прекрати немедленно! – велела Лена. – Слушать противно!
– Ладно, – Света примирительно дотронулась до тонких пальцев подруги. – Это я от голода зверею. Сейчас съем пять-шесть пирожных и пару-тройку бутербродов с икрой и успокоюсь до вечера.
– Вот и хорошо, вот и славно. Чего злиться, в самом деле? Смотри, какой у ребят успех!
– Действительно, УСПЕХ, Ленка? – спросила Света. – Я ведь только на репетициях была и на прогонах в рок-клубах. Но там, сама понимаешь, во-первых Настькины декорации не очень-то развернешь («Огудалова от них просто рот разинула!» – не удержавшись, вставила Лена), а во-вторых, публика специфическая – они все равно вопить будут и стучать ногами, хоть бы там крокодил с гиппопотамом пели и танцевали… А сюда ехала из больницы, от Романа, но никак не успевала, да еще в пробке застряла…
– Как Роман?
– Да все так же, можно сказать. Ничего хорошего, – вздохнула Светка. – Я его уговариваю не помирать, пока Настька не разродится. Он, вроде, согласен…
– Да уж… Но здесь-то публика та, что не обманешь!
– Само собой. Приехала, опоздала, так пока через ограждение пробиралась, и доказывала, что не верблюд, милиционеров послушала. Они говорят: этого нам только не хватало – чтоб этому «Детдому» повылазило! Пришли целыми взводами афганцы бывшие, «чеченцы», какая-то кавказская диаспора, и в довершение всего – делегация от ветеранов и комитет солдатских матерей. Что, если они все между собой сцепятся – хоть пулеметы по углам ставь! Как они только узнали?
– Ну, чего тут удивительного-то? – возразила Лена. – «Афганцы» – это от Аркадия Николаевича и их общего соседа Семена. Кавказцы – это абхазцы Амаршана. А прочие – ты же сама говорила, что они уже выступали по городу, трудно ли узнать-то?
– А как – получилось у них, в большом-то зале?
– Все получилось отлично! – кивнула Лена.
– Расскажи! – потребовала Светка. – У тебя, конечно, хуже получается, чем у Анджи, но поскольку ее Олег заслонил…
– В общем-то, все ведь от них и ждали чего-нибудь такого, – начала Лена. – теперь, когда Ольга вернулась. Все понимали, что они не успели подготовить ничего нового (слухи-то ходят, хотя наверняка никто ничего толком не знает), но все равно ждали. И Ольга же всегда всем заявляла, как свою идеологическую программу: в каждой песне должна быть судьба конкретного человека, как у Эдит Пиаф. Вот она для начала и спела ее песню, которую сама же на русский, точнее петербургский лад и переделала. Ну, у Деланэ, на мой взгляд, лучше было:
«Слушай, парижский народ,
Слушай, как грохочут в ночи сапоги,
Смотри, парижский народ, на вечные тени,
Которые проносятся в твоем небе!»
Но всех, конечно, и так зацепило. В нашем-то петербургском-ленинградском небе тоже своих теней хватает…
А потом на сцене возник этот Настенин клуб или что он там такое, и начали показывать кино. А они все в соответствующих костюмах, весь их персонал, включая Настену с брюхом, Виталика, Тоню, Олега, чуть ли не подсобных рабочих, все собрались на сцене и смотрели туда, как бы на экран, по белому лучу, к которому уже все поклонники «Детдома» привыкли. Кино было настоящее, про войну, документальное, но Кай на сцене танцевал и как бы дублировал действие. Рассказывал Владимир, у него голос самый благородный, на Левитана похож.
Молодежь просто слушала и ждала, что будет, а те, кто песню узнал и ветераны, и эти солдатские матери – сразу плакать начали. Там же содержание такое же простое, как и в «Конфетках». Чего тут не понять? Какое-то далекое село, какой-то занюханный колхоз, прошло много лет после войны…
«Раз в село прислали по весне
Фильм документальный о войне…»
Вдруг в одном из кадров кинохроники деревенская старуха видит своего погибшего на войне сына. Он бежит в атаку…
«Мать узнала сына в тот же миг,
И пронесся материнский крик…»
Помнишь, кто-то говорил, что в их фирменной песне «Детдом» за кадром все время мерещится дикий крик, который так и не звучит наяву. Так вот здесь он и прозвучал. Ольга взвыла так, что на сцене чуть лампочки не полопались:
«Алексей! Алешенька, сынок!» —
Словно сын ее услышать мог…
Кадр сменился. Сын остался жить.
Просит мать про сына повторить.
Просит мать про сына повторить –
И опять в атаку он бежит…»
Вот это – повторные кадры кинохроники – Кай очень здорово сыграл. Все-таки у него талант – как ни крути.
А в конце – когда старушка все понимает, но все не находит себе места в своей одинокой избушке, где фотографии убитого сына на стене, переходит, пересаживается туда-сюда и в конце концов не выдерживает, выходит в палисадник, смотрит на дорогу, возвращается, но все время ждет, что вот сейчас «… посреди тревожной тишины, постучится сын ее – с войны». Я здесь и сама от слез не удержалась, а уж что в зале среди всех этих солдатских матерей делалось… А молодежь – они же чувствительнее, чем мы обычно думаем, и у них, бедняг, даже способов реагирования на такое нет – так они даже аплодировать стеснялись, только все несли и несли Ольге и Каю цветы…
А потом Кай танцевал «Красный цветок», и они все вместе пели «Детдом», а в конце Ольга, которая никогда напрямую к залу не обращалась, вдруг сказала прямым текстом, что каждый может когда-нибудь «найтись», и повстречаться со своей мечтой или давней потерей, надо только верить, и ждать, и не опускать рук…
– Замечательно! – шумно выдохнула Светка. – И вполне понятно, что на девочку вся эта история повлияла инициирующим образом.
– А чем она закончилась-то? – спросила Лена. – Ты уразумела что-нибудь? Куда они все это дели и вообще…?
– Насколько я поняла, они долго совещались, рядили так и эдак, но со всех сторон получалось, что непонятно – кому и как все это теперь разом можно было бы отдать. Продать, получить деньги и купить остров в Тихом океане – не так воспитаны. Да тут еще и Анжелика (мистики на старости лет дуре захотелось!) подлила масла в огонь: как-то походя объяснила всем, что это дурацкое сокровище