Ладно, займет себя чем-нибудь. Найдет занятие.
– Представляете, Жанна Павловна, это все так! Да!
– Что вы говорите, дорогая Ирина Васильевна? Ужас какой!
Голоса за спиной принадлежали двум пожилым дамам – работницам какой-то страховой конторы. Они ездили с Сашей ежедневно туда-сюда. Заходили в троллейбус утром вместе с ней. Выходили на следующей после ее остановке. Их офис располагался чуть дальше. Вечером все происходило в обратном порядке. Садились они раньше, выходили все вместе. Сегодня, видимо, их тоже отпустили раньше.
В дороге дамы говорили много и громко. И она знала почти все их семейные секреты. Знала имена мужей, детей и внуков. Знала, что у одной дамы, у Жанны Павловны, была собака Ричард. У Ирины Васильевны животных не было. У нее была аллергия на шерсть. И она очень сокрушалась по этому поводу, потому что любила животных. И еще знала, что вне дороги домой и из дома эти дамы практически не общались. На работе было некогда, да и сидели они в разных кабинетах. После работы пути их расходились возле остановки. Одной было налево. Другой прямо. И выходило, что дружили они только в транспорте по дороге с работы домой и обратно.
Странно. И в то же время славно. Необременительно. Так думала Саша, часто невольно прислушиваясь к их разговорам.
– И зять мой, Жанна Павловна, категорически предупредил меня, а через меня и вас, дорогая, чтобы вы никуда не выходили вечерами в одиночку. И даже собаку принялся выгуливать сам вечерами. А до этого все дочка моя с ней гуляла. Звоню ей вечерами, а она на улице. С собакой!
– А как же мне теперь собаку выгуливать? – Жанна Павловна за спиной Саши сердито засопела. – Меня сменить будет некому. Муж категорически против.
– А вы ему эту историю расскажите, – порекомендовала Ирина Васильевна.
– Скажет, бред!
– Это не бред, скажите ему. Это статистика. За две минувшие недели четыре нападения на женщин вечерами, – голос Ирины Васильевны понизился до громкого шепота. – Три ограбления с нанесением тяжких телесных повреждений. А в одном случае…
Саша не смогла расслышать, как ни старалась, что же такого ужасного случилось в одном из четырех нападений. Троллейбус как раз остановился, распахивая двери. И тут же хриплый голос водителя принялся объявлять следующую остановку. Снова задом наперед. А потом, когда они уже поехали, дамы неожиданно замолчали. Саша даже подумала, что они вышли. И обернулась.
Нет. Сидят рядышком. Одна в телефоне что-то набирает. Вторая в окошко посматривает.
Через десять минут все они вместе вышли из троллейбуса и каждый пошел своей дорогой.
Ей идти было недалеко. Ее дом смотрел окнами на проезжую часть. Его было видно с остановки. Она жила на третьем этаже. В одном крыле с очень славной девушкой Тосей. Милой, смешливой пухленькой Тосей, очень мечтающей о большой многодетной семье. Именно с этой целью приобреталась большая просторная квартира. Именно с этой целью Тося еженедельно сдавала кучу всяких анализов и покупала груду бесполезных тестов. Дети у них с мужем пока не получались.
Помещения первого этажа их дома были заняты магазинами. Сразу два продовольственных. Один цветочный. Саша посетила все три. Купила маленький милый букетик для себя. Ей нравилось, когда в вазе на обеденном столе стояли живые цветы. И тортик сердечком. Морщась, покупала. Для Тоси. Та очень любила сегодняшний праздник. Украшала квартиру для себя и Коли наряднее, чем в Новый год. И даже шила какие-то странные домашние наряды, с огромными пурпурными сердцами на животе и спине.
– Бред, – шептала Саша, поднимаясь по лестнице.
Она почти никогда не ездила лифтом к себе на третий этаж. Считала барством и надругательством над собственным здоровьем. А подъем по лестнице, поучала она соседку, это замечательный фитнес.
Она вошла в свою квартиру. Стащила теплые замшевые угги, привычно швырнула кожаную сумку на тумбочку. Вышло, как всегда, громко. И тут же из комнаты привычно раздался скрипучий голос:
– Пробросаешься, Шурка! Дорого!
Она рассмеялась. И отозвалась ворчливо:
– Гошка, замолчи.
– Дорого! – снова проскрипело в ответ.
Саша сняла длинную теплую куртку, повесила на вешалку и пошла в комнату. Клетка с попугаем Гошей стояла на высокой тумбе, сделанной на заказ специально для него. Не ею, покойной бабушкой Софьей. От нее Саше перешла в наследство эта квартира и тумба из красного дерева вместе с попугаем Гошей. Его покойной Софье подарили еще птенцом. Она пестовала его, как ребенка. И воспитала по собственному образу и подобию – высокомерным, ворчливым и невоспитанным.
Первый месяц, когда они начали жить вместе, Саша – честно – хотела от него избавиться. И клетку открывала, выставляя ее на балкон. Гошка не улетал. И родственникам пыталась подарить, те отказались. И даже носила в ближайшую школу в живой уголок. Вернули! На третий день!
– Извините, но ваш попугай очень скверно себя ведет, – краснея, призналась биологичка, возвращая клетку с птицей.
– А что он делает? – изобразила изумление Саша, принимая подарок обратно.
– Он сквернословит! – вспыхнула биологичка и, простившись, поспешила уйти.
Саша объявила попугаю бойкот и прекратила с ним всяческое общение. Молча кормила. Молча убирала клетку. Гоша пытался угрожать ей и две недели скрипучим голосом верещал из клетки:
– Шурка! Прокляну! Шурка! Прокляну!
– А я из тебя сварю суп, – не выдержав угроз, пообещала она.
И попугай сдался.
– Гоша хороший, – заныл он. – Гоша хороший…
Отношения наладились. Если Гоша и ворчал, то по-доброму. А вообще, Саше иногда казалось, что он умнее многих людей. Много читала о попугаях подобного типа. Знала, что кроме феноменальной памяти на слова и умения повторять их, они ничем не отличались от попугаев других видов, но все равно верила, что Гошка ее с мозгами почти человеческими.
– Скучаешь, дружок? – Саша сунула палец сквозь прутья клетки и погладила его по жесткому яркому крылу. – А нас домой раньше отпустили. А чем заняться, не знаю. Что скажешь?
Попугай покосился на нее черной бусинкой глаза и отодвинулся, трижды шагнув по жердочке.
– Ничего не скажешь. Ладно. Сейчас переоденусь и к Тоське пойду. А ты не скучай. Хорошо?
– Тоська дура, – с обидой произнес попугай.
– Молчи у меня! – пригрозила ему Саша пальцем. – Тося мой друг. И хороший человек.
– Тоська дура, – снова проскрипел Гошка. – Гоша хороший. Тоська дура.
– Прекрати ревновать, птица. – Саша рассмеялась, открыла шкаф и принялась рыться в нарядах.
Она и сама не знала, зачем перебирает платья и костюмы. Для визита к соседке сгодились бы стоптанные тапки и спортивный костюм. Но вот Коля!..
Тосин Коля не терпел, когда женщина выглядит как существо бесполое. А Саша с ее короткой стрижкой под мальчика, с размером груди плюс полтора, в спортивном костюме именно так и выглядела. Как мальчик-переросток.
– Я ни разу не видел тебя в платье, Александра, – произнес он чопорно в ее последний визит к ним.
Как раз отмечали Тосин день рождения.
– Это скверно, – добавил он, заставив Тосю смутиться, а Сашу прийти в бешенство. – Одежда женщины призвана подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. А твои штаны, прости, это не одежда. С этим надо что-то срочно делать. Это скверно.
Чтобы не выглядеть скверно, Саша сняла с вешалки авторское платье, купленное на распродаже. Длина в пол. Плечи и руки открыты. Воротник плотно обхватывает тонкую длинную шею. Повертелась с ним около зеркала.
– Как думаешь, Гошка, Коле понравится?
– Коля сволочь! – внезапно отозвалась птица.
И это было что-то новенькое, потому что она точно про Колю с ним не говорила в таком ключе. А кто? Может, Тося? Может, она подобным образом критиковала своего вечно отсутствующего мужа, когда Саша уезжала на отдых и оставляла ей попугая? А разве она могла? Она же Колю боготворит. Она дуть в его сторону боится.
– Тебя послушать, все у тебя дураки и сволочи. – Саша швырнула платье на спинку дивана. – Тося дура. Коля сволочь. А Шурка тогда кто? А? Молчишь? Кто я, Гоша? Кто Шура?
И птица, даже не повернув хохлатой крупной башки, ответила:
– Шурка красавица. Шурка красавица. Шурка красавица…
Крем никуда не годился. Ее фирменный шоколадный крем сворачивался комочками и не желал размазываться по хлебному сердечку. Может, всему виной слезы? Она так долго и усердно плакала, готовя к предстоящему праздничному ужину десерт, что крем в ее миске свернулся. Свернулся от ее слез, которые туда накапали.
Все было очень, очень, очень плохо. Ее размеренная налаженная жизнь с мужем, их совместные планы на большую семью, ее сладкие мечты о розовощеком младенце – все рухнуло! Все рухнуло! Ничего этого не будет! Да и ужина праздничного не будет тоже. Она готовила его скорее по инерции. Просто потому, что не терпела не накрытого к ужину стола в праздник. Пусть даже этот ужин ей придется вкушать в одиночестве.
Хотя Сашка обещала зайти. Ее надо будет чем-то угощать. Она совершенно не умеет и не любит готовить. Одни полуфабрикаты на завтрак и ужин, на обед перекусы, баночки с йогуртами, низкокалорийные батончики, хлебцы, огурцы. Ела потому, что желудок время от времени этого просил. А не для того, чтобы получить от еды удовольствие.
Она вообще не умела получать удовольствие от жизни. Жила, как машина! Это вообще-то Коля так про нее говорил, не она сама.
– Ни любви, ни мужчины, ни счастья! – фыркал он в адрес Саши. – Красивая же баба, чего одна? От скрытых комплексов или от убожества душевного?
Тосе было неприятно, что он так говорил о Саше. Она принималась ее защищать. Спорить с Колей. Но в глубине души немного радовалась, что именно ее – свою жену – он такой не считает. Он считал ее красивой, умной, ухоженной, хозяйственной. Считал! Именно считал. Именно в прошедшем времени. Потому что сегодня днем она узнала о нем такое!
Такое…
Что залила слезами весь шоколадный крем. И он теперь скатывался комочками и не хотел красиво ложит