м, тут же поджимая руки к груди и пряча затянутые в перчатки пальцы в мехах, стараясь стать как можно выше, чтобы не измазаться даже воздухом, омывающем тощие, грязные фигурки нищей ребятни.
Тут же рядом, в толпе попроще шныряли карманники, срезавшие кошельки у зевак, бродили лотошники с разной снедью: от дорогих плетеных расстегаев до дешевых полушечных язычков из серого жесткого теста, зажаренного на черных, вытопленных почти до углей шкварках.
В той же части, где стояли в ожидании начала представительницы среднего класса, прохаживались чистенькие пекарки в белоснежных фартучках и чепчиках с оборками. На их лотках красовались аппетитные пирожные, поблескивающие кремом и глазурью на выглядывающем время от времени солнце. Пекарок сопровождал здоровый детина в картузе и полосатой рубахе. За его плечами высилась труба самовара, в руках он нес две корзины с чайниками, чашками и бутылью с водой, накрытые яркой тяжелой тканью, и я долго разглядывала, как он чинно проходил сквозь толпу, громко голося: «Па-асторони-и-ись, капято-о-ок. А вот кому чая заморского и кремденского, лесного, ароматного». Голос его был слышен издалека, а самовар изрядно дымил трубой. Мне даже стало интересно, как он не обжигает спину великану. К нему нет-нет да и подходили купить чая, погреться. И он, наметанным глазом замечая, каков из себя покупатель, откидывал с одной или другой корзины ткань и наливал чай в изящную чашечку или простую керамическую кружку, обе явно производства мистера Круса. После того, как покупатель выпивал чай, великан споласкивал тару, вытирал белой салфеткой и вновь отправлялся в путь.
И вся эта толпа шумела, гудела, смеялась и жевала. Время от времени раздавалась трель полицейского свистка и кого-то ловили, а то, поймав, тут же и вовсе били кулаком в морду, не спрашивая имен и званий.
Но главное действо должно было развернуться в центре поля. Высокий шатер нежно бежевого цвета с танцующим на ветру флажком возвышался над двумя рядом стоявшими полосатыми, принадлежавшими приглашенным циркачам. Ошибиться в том, откуда появится звезда нынешнего мероприятия, было решительно невозможно.
Грандиозность события выдавал и статус особых гостей. Сам губернатор должен был пожаловать ближе к запуску, и я предполагала, что вместе с губернатором прибудет вся его свита. Что же до бывшего мужа звезды, то мы с шефом даже заключили пари. Я поставила на то, что этот воротила не сунет свой нос на поле, а шеф – на то, что его снисходительность и сердечная щедрость не позволит чувству обиды одержать победу. На кону было десять монет, и я надеялась выиграть.
Мистер Гарвинг, личный шофер шефа, так удачно пристроил парокар, что нам из него было прекрасно видно и главный шатер, и отчасти выступавших циркачей. Те, ловя момент, крутили обручи, делали сальто с тумб, жонглировали горящими булавами и смешили озябших горожан за скромную плату, бросаемую в изъеденную молью шляпу. Я посмеивалась над людской наивностью, будучи уверенной, что свою плату циркачи уже получили от организаторов и теперь лишь пополняли казну монетками расщедрившихся в честь такого события зрителей.
В парокаре было тепло, мистер Гарвинг следил за тем, чтобы паровой двигатель не перегревался, но и не давал нам замерзнуть. Шеф беспокойно ерзал на широком заднем сиденье, предоставив мне возможность любоваться зрелищем из первого, так сказать, ряда, чем я и воспользовалась, поймав его на слове. Было видно, что ему не терпится поменяться местами, но как человек слова, он не смел об этом заикнуться. Все эти недомолвки меня ужасно веселили, и я подначивала его еще больше, время от времени вскрикивая: «О, а вон там, смотрите, смотрите, кажется, гимнасты» или «Ну до чего же смешные клоуны, право слово». От этого шеф вытягивал шею и его второй подбородок на короткое время пропадал.
Я наклонилась вперед и вновь посмотрела на парящее чудо длиной чуть не в десять общественных парокаров. Такое увидишь нечасто. Да, только самые богатые горожане могли позволить себе летать на дирижаблях. В городе даже не продавали на них билеты и попасть туда можно было лишь заплатив при погрузке.
– Подумать только, он даже не падает, – восхищенно проговорила я. – Словно воздух держит его в своих ладонях.
Шеф, не выдержав и отчего-то хитро прищурившись, достал из встроенного шкафчика дорожный набор для письма и принялся что-то писать.
– Вот, Кис-Кис, – сказал он, складывая листок пополам и запечатывая письмо печатью, – пойди, отнеси мои поздравления леди Эвелине. Я не смею явиться к ней сам, в силу нашей с Лайнусом дружбы, но уверен, что она с удовольствием примет мои искренние пожелания удачи. Поистине, она удивительная женщина.
– Совершенно с вами согласна, шеф. – Я забрала послание и с радостью выпорхнула из уже душного салона парокара.
К тому же, мне все равно пришлось бы отлучиться, чтобы возможно встретиться с господами-газетчиками. Я очень надеялась, что наш с ними план сработает, но до сих пор не увидела ни одного из моих вынужденных компаньонов.
Ветер тут же прогулялся под пальто и, вынырнув наружу, принялся играть моей многострадальной шляпкой, мечтающей уже обрести покой в миссионерском приемнике пожертвований или вовсе на помойке. Я пообещала со следующей заработанной суммы приобрести ей замену, и она тут же повисла тряпочкой на моей рыжей прическе, перестав пытаться улететь в, насколько я поняла, теплые края.
Положив для надежности листок с посланием в сумочку, я направилась прямо к шатру, проход к которому преграждала сначала толпа зевак, а после цепочка из солдат, присланных губернатором для охраны правопорядка. С представителями охранных органов у меня были странные отношения. С одной стороны, в глобальном смысле мы преследовали одну и ту же цель, пытались помочь людям. Но с другой, нас непреодолимо разъединял банальный денежный вопрос. Я предпочитала получать плату от одной стороны, то есть стороны заказчика, тогда как полицейские чины подчинялись тому, кто больше платил. Нет, над их отделениями всегда висела надпись «Защита и опора». Но вот кого от кого они защищали и кто на кого опирался, как правило, решал размер мзды. Поэтому мелкими делами, наподобие пропажи племянников, мелких краж на рынке или бузотерством в кабаках, они не занимались. Если только это не касалось интересов состоятельных людей, одаривавших на праздники господина полицейского щедрыми подарками или баловавших господина начальника городского департамента полиции излюбленными щенками брыластой породы. Вот тогда попадаться даже честному человеку на глаза им не стоило. Мзда имела значение.
Конечно, обвинять всех огульно неверно, но молодых и рьяных служак, более всех метивших на место главных вершителей справедливости в городе, начальство в большом ведомстве быстро ставило на место. И им не оставалось ничего иного, как смириться с действительностью или покинуть теплое местечко, оплачиваемое из городской казны. Бывали редкие случаи упрямства, но они, как правило, заканчивались где-то в северных областях нашего славного государства, где испокон веков не переводился камень в каменоломнях или в южных районах в бесконечных лабиринтах угольных шахт.
Исключение делалось для вот таких, как сейчас, случаев. Тогда волей-неволей в цепочку плечом к плечу с военными вставали все младшие чины вкупе с младшим командным составом. Полагаю, сегодня именно так и было приказано, потому что среди серых военных мундиров я видела синие, с приколотыми на груди медными номерными бляхами, принадлежавшие полицейскому корпусу.
Легко определив по трем медным кольцам на погонном шнуре полицейского капитана, я решительно пробралась через напирающую толпу к нему и заявила:
– Господин начальник корпуса, у меня письмо к леди Эвелине Экройд.
Тот, зардевшись от этакой головокружительной карьеры, выпятил грудь колесом, но все же не менее решительно ответил:
– Не положено.
– Ну, пожалуйста, я прошу вас. – Я посмотрела на немолодого, но рьяного служаку жалостливым взглядом. – Мне непременно нужно его передать, иначе мой работодатель ужасно рассердится.
Капитан сочувственно посмотрел на меня.
– Давайте ваше послание, мисс. Донесу и передам лучшим образом.
Я убрала письмо в последний момент, не дав полицейскому перехватить его.
– Нет-нет. Так нельзя. Письмо велено передать лично в руки, к тому же, у меня еще устное личное сообщение, – испуганно протараторила я. – Я буду вам очень благодарна.
Словно стряхивая невидимые пылинки с его мундира, я ловко засунула две монеты ему за пояс и снова взглянула в глаза капитану.
– Пожалуйста.
Почувствовал тот дар или просто повелся на мои жалостливые потуги, но меня пропустили через живое заграждение, однако вызвались сопровождать.
– Без сопровождения не положено, – сурово обронил капитан.
Борясь с ветром и придерживая форменную фуражку, он довел меня до шатра, где нырнул сам внутрь и спустя секунду выглянул наружу.
– Как ваше имя, мисс?
– Мое – Кларисса Фэлкон, а послание от мистера Херонимо Фокса, – быстро проговорила я.
Капитан исчез за полотном входа, а я осталась стоять на улице, ожидая приглашения. Обернувшись к собравшейся толпе, я заметила мистера Таска, пробравшегося за оцепление и истово делающего фотографические снимки. С ним рядом крутился чубатый мальчишка в кепке набекрень. Ловко забирая использованные пластины, он протягивал фотографу новые. План был в действии. Я пошарила взглядом по толпе, пытаясь рассмотреть высокую фигуру мистера Уайта, но не успела. Вернулся мой сопровождающий и любезно пропустил меня внутрь. Поблагодарив его, я прошла в шатер.
Внутри пространство делилось на несколько помещений тканевыми занавесями. Следуя на звук споривших голосов, я вскоре попала в нужную комнату.
– К чему весь этот цирк, мистер Свайн? Что они здесь делают? Вы выставили меня какой-то клоунессой! У меня серьезное мероприятие, а не ярмарка! Сам господин губернатор приедет! А вы превратили его в балаган! – чуть приглушенно возмущалась леди Экройд. Одета она была в летный костюм песочного цвета. Леди стояла ко мне спиной. Позволяя лицезреть широкие, совершенно неприлично обтянутые комбинезоном бедра, она опиралась обеими руками на стол, за которым сидел упитанный тип высокого роста со стриженными на д