Он поднялся и категорически заявил: "Я заверяю палату, что ничто подобное никогда не имело места. Я никогда не буду просить о каком-либо назначении, это совершенно противоречит моему характеру… Я никогда прямо или косвенно не добивался для себя какого-либо назначения”. Это была заведомая неправда. Ведь у Пиля могли быть письма самого Дизраели и его жены с просьбой включить его в формируемое правительство. Более того, здесь же сидели министры, к которым Дизраели обращался с просьбой дать какую-либо приличную должность в государственном аппарате его брату. Дизраели, демонстративно выдавая заведомую ложь, шел на огромный риск. Доказав, что он лжет, Пиль навсегда загубил бы его карьеру. Есть данные, что письмо Дизраели, о котором идет речь, Пиль имел в тот момент при себе. На что мог рассчитывать Дизраели? На джентльменское поведение Пиля, который но станет оглашать частную переписку? Но борьба шла не на жизнь, а на смерть, и полагаться на подобное соображение означало ведение азартнейшей игры.
Было бы неверно полагать, что Дизраели все рассчитал и взвесил. Если бы он сделал это, то никогда не поставил бы себя на грань политической гибели. Он действовал в состоянии крайнего нервного возбуждения, растерянности и паники, которое не позволило ему трезво и верно оценить ситуацию и принять правильное решение. Поспешность в подобных ситуациях крайне вредна.
Судьба спасла Дизраели в безнадежной ситуации. Пиль не огласил его письма. Вероятно, сработало "гипертрофированное понятие о джентльменской чести". Другие видные политики тех дней безусловно поступили бы по-иному. И все равно репутация Дизраели пошатнулась. Ведь отрицая сказанное Пилим, он, по существу, обвинил последнего во лжи. Люди, знавшие Пиля, а их было много, поверить этому не могли. И в кулуарах парламента, и в "Карлтон клубе" шли невыгодные для Дизраели разговоры, но крупного скандала не случилось.
Дизраели стал крупной фигурой, выступавшей против Пиля. Но своей цели он смог добиться, лишь получив мощную поддержку с неожиданной стороны — от лорда Джорджа Бентинка, члена парламента с 16-летним стажем. Лорд был оригинальной и сильной личностью: сын герцога, богат, с волевым характером. В палате общин он не стремился активничать. Его главный интерес — лошади. В трех графствах лорд содержал конюшни, где тренировались породистые лошади для скачек. Его скакуны брали хорошие призы, но голубая мечта: взять первый приз на главных скачках страны — Дерби — казалась недосягаемой. Бентинк даже в парламенте появлялся в длинном белом плаще-балахоне, который должен был скрывать надетый под ним костюм для верховой езды. Человеком он был прямолинейным, придерживался раз и навсегда усвоенных принципов, в политике и в жизни знал только белое и черное, презирал всякое маневрирование, компромиссы и сделки. Оратор он был плохой, но всегда выступал без заметок (вообще в английском парламенте считалось верхом неприличия произносить речи, читая заранее написанный текст), держал в уме большое количество цифр и других данных и всегда употреблял их к месту.
И когда Пиль, вопреки традиционной консервативной политике протекционизма, предложил переход к фритреду, Бентинк воспринял это как вызов консерватизму и себе лично. И заговорил твердым тоном, осуждая намерение Пиля. Сразу же обнаружилось большое число его единомышленников в палате общин. Дизраели был сильным оппонентом Пиля, но теперь появился настоящий лидер, происхождением и бесчисленными родственными и иными нитями связанный с земледельческой) знатью, кровно заинтересованной в сохранении хлебных законов.
У Дизраели ранее не было никаких связей с Бентинком, но теперь единство цели свело вместе двух политиков. Сближение было медленным, нелегким, оба были очень разными людьми. Бентинк внимательно слушал аргументы Дизраели, усваивал их, затем стал советоваться с ним, но в своем поведении был определенно самостоятелен.
В феврале 1846 года состоялись решающие дебаты в палате общин. В своей речи Дизраели указал на то, что из двух важнейших отраслей производства — сельского хозяйства и промышленности — преимущество должно быть отдано сельскому хозяйству и, следовательно, хлебные законы необходимо сохранить. Здесь же он настаивал на укреплении монархии, заявив: "Мы должны найти новые силы, чтобы поддержать древний трон и существующую в Англии с незапамятных времен монархию".
В этой речи он впервые употребил выражение "Манчестерская школа", ссылаясь на взгляды Кобдена и Брайта и их единомышленников. С тех пор это выражение прочно вошло в английскую политическую терминологию, и не только английскую. К. Маркс также употреблял это выражение. Манчестерская школа — это группа английских буржуазных экономистов фритредеров, стоявших за свободу торговли и невмешательство государства в частную предпринимательскую деятельность. В этом политико-экономическом течении наиболее активную роль играли фабриканты Манчестера. Фритредеры защищали интересы промышленной и торговой буржуазии. С целью заручиться поддержкой народных масс манчестерцы апеллировали к ним, демонстративно выступая против привилегий аристократии. К. Маркс писал: "Они добиваются неограниченного, ничем не замаскированного господства буржуазии, открытого, официально признанного подчинения всего общества законам современного капиталистического производства и власти для тех людей, которые управляют этим производством. Под свободой торговли они понимают беспрепятственное движение капитала, освобожденного от всяких политических, национальных и религиозных пут"[7].
Затем выступил Бентинк и подвел итоги дебатам, продолжавшимся более 12 дней и ночей. У Бентинка была странная привычка — ничего не есть в день выступления до тех пор, пока речь не будет произнесена. А если выступать приходилось, как на этот раз, за полночь, то физическая слабость не содействовала успеху оратора, в особенности если речь была длинной.
Бентинк не так восторженно относился к монархии, как Дизраели. И он начал свою речь с выговора королеве. Причина была в том, что ее супруг принц Альберт — ярый сторонник политики фритреда — явился в палату общин в первый день дебатов и присутствовал на выступлении Роберта Пиля. Это была демонстрация симпатий двора к предложению премьер-министра, идущая вразрез с традицией. Бентинк отчитал королеву, заявив, что это было "выражением санкционирования ее величеством меры, которую огромное большинство земельной аристократии Англии, Шотландии и Ирландии воспринимает как чреватую огромным ущербом для них, если не полной гибелью".
Состоялось голосование, и Пиль одержал победу. Это была странная победа: ее обеспечила оппозиция, то есть виги и радикалы, отдавшие Пилю 227 голосов. 242 прежних сторонника Пиля проголосовали за позицию Бентинка — Дизраели. Таким образом, партия тори раскололась, что предвещало Пилю крупные неприятности. Раскол распространился на групповые, личные и даже семейные отношения, настолько велико было значение для страны проведенной Пилем меры. Проходили месяцы, а страсти не успокаивались. В Виндзоре на королевском обеде престарелый и больной бывший премьер-министр Мельбурн, пользуясь привилегией старости, прокричал через стол королеве Виктории: "Мадам, это подлый, бесчестный акт".
Сторонники сохранения хлебных законов, а их было немало, считали Пиля предателем, заявляли об этом вслух и требовали мести. Случай вскоре представился. Почти одновременно с предложением об отмене хлебных законов в парламенте обсуждался билль об отмене конституционных гарантий в Ирландии, то есть о расширении прав властей силой подавлять протесты голодающего местного населения. Бентинк и Дизраели развернули большую активность с целью наказать "архипредателя Пиля". 25 июня состоялось голосование по ирландскому биллю. Конечно, все консерваторы в душе были за эту меру, но жажда мести сыграла свою роль. 242 консерватора, голосовавшие ранее против отмены хлебных законов, теперь блокировались с вигами, радикалами и ирландцами и провалили ирландский билль. С политической и социальной точек зрения это была противоестественная комбинация, но она сработала. Это, между прочим, было убедительным свидетельством того, что эмоции в соответствующих условиях играют в политике немаловажную роль.
Потерпев поражение в парламенте, Пиль был вынужден подать в отставку, что он и сделал через четыре дня. Королева поручила формирование нового правительства лидеру вигов лорду Джону Расселу. Как позднее заметил К. Маркс, "в марте 1846 года Джон Рассел опрокинул правительство Пиля, вступив в коалицию с тори, которые горели желанием наказать отступничество своего лидера в вопросе о хлебных законах"[8].
Закончилась целая эпоха в британской истории, хотя в тот момент этого еще не понимали. Лишь через 28 лет лидер консервативной партии смог стать премьер-министром, опиравшимся на устойчивое большинство тори в парламенте. И это был Дизраели. Но до этого важнейшего события в его жизни должна была пройти почти треть столетия.
Начавшаяся длительная эпоха господства вигов в политической жизни Англии связана с именем их лидера Джона Рассела. К. Маркс, наблюдая в самой Англии деятельность Рассела, оценивает ее весьма критически. Он так писал о Расселе в 1855 году, объясняя свой интерес к этой личности: "Во-первых, он сам является классическим представителем современного вигизма, а во-вторых, его история — по крайней мере в известном отношении — представляет собой историю послереформенного парламента вплоть до наших дней"[9]. Эта оценка Рассела верна была и до парламентской реформы 1867 года, и позднее. Многие западные историки приписывают Расселу заслугу проведения избирательной реформы 1832 года. К. Маркс показывает, что действительными отцами реформы были другие. Рассел и его семья были очень богатыми землевладельцами. Критическое отношение К. Маркса к Джону Расселу усиливалось крайним лицемерием последнего. "Его убеждения, — писал К. Маркс, — навсегда остались словами, он так никогда и не претворил их в жизнь. Став премьер-министром в 1846 году, он добился такой полной победы своей моральной воздержанности над стойкостью своего духа, что отрекся также и от "убеждений"