ло это 12 февраля, речь шла о трупе женщины, умершей после операции по поводу рака.
— Благодарю вас, — сказал главный инспектор. — А почему отсутствует сержант Пил?
— Он болен, господин инспектор. Лежит в больнице, — отозвался Грегори.
— Да? А что с ним?
Грегори смешался.
— Я точно не знаю, но кажется, что-то с почками.
— Так, может быть, теперь вы доложите нам о ходе расследования?
— Слушаюсь, господин инспектор.
Грегори откашлялся, перевел дух и, стряхнув пепел мимо пепельницы, неожиданно тихо произнес:
— Хвастать нечем. Трупы во всех случаях исчезали ночью. На месте не обнаружено никаких следов и никаких признаков взлома. Да в этом, собственно, и не было необходимости. Как правило, двери в прозекторских не запираются или запираются так, что их откроет кривым гвоздем даже ребенок…
— Прозекторская была заперта, — впервые отозвался полицейский врач Сёренсен. Он сидел, откинув голову, так чтобы не бросались в глаза ее неприятные угловатые очертания, и легко массировал пальцем мешки под глазами.
Грегори успел подумать, что Сёренсен правильно поступил, избрав профессию, которая позволяет общаться главным образом с покойниками. Он чуть ли не с придворной вежливостью отвесил доктору поклон.
— Вы меня опередили, доктор. В зале прозекторской, откуда исчез труп, мы обнаружили открытое окно. То есть оно было прикрыто, но не заперто, словно бы кто-то через него вылез.
— Сперва этот кто-то должен был войти, — нетерпеливо бросил Сёренсен.
— Очень тонкое наблюдение, — отбрил его Грегори, но тут же пожалел о своем выпаде и оглянулся на главного, который невозмутимо молчал, словно ничего не слышал.
— Этот зал расположен на первом этаже, — продолжал Грегори после неловкой паузы. — Вечером окно было заперто, как и все остальные, таковы показания служителя. Он настаивает, что все окна были заперты. Говорит, что сам проверял, поскольку похолодало и он опасался, что батареи могут замерзнуть. Прозекторские обычно плохо отапливаются. Профессор Харви, заведующий кафедрой, наилучшего мнения об этом служителе. Профессор говорит, что человек он весьма педантичный и ему можно вполне доверять.
— В этой прозекторской есть где спрятаться? — спросил главный инспектор. Он оглядел собравшихся, как бы заново осознав их присутствие.
— Но… это, собственно говоря, исключено, господин инспектор. Для этого потребовалось бы сообщничество служителя. Кроме столов для производства вскрытия там нет никакой мебели, никаких темных углов и ниш. Есть шкафчики в стене для студенческих пальто и инструментов, но ни в одном из них не поместится даже ребенок.
— Это следует понимать дословно?
— Не понял?
— Ребенок, значит, не поместится? — спокойно поинтересовался Шеппард.
— Ну… — Грегори свел брови. — Ребенок, господин инспектор, поместился бы, но не старше семи-восьми лет.
— А вы измеряли эти шкафчики?
— Так точно, — последовал немедленный ответ. — Я измерил их все, так как подумал, что какой-то может оказаться большим, но такого нет. Ни одного. Кроме того, на других этажах есть туалетные комнаты, залы для учебных занятий, в подвале — холодильная камера и склад препаратов, а на первом этаже — комнаты ассистентов и кабинет профессора. Все эти помещения служитель обходит вечером, даже по нескольку раз, такой уж он старательный. Об этом мне рассказывал профессор. Там никто не мог спрятаться.
— А если ребенок? — мягко подсказал главный инспектор. Он снял очки, как бы смягчая проницательность своего взгляда. Грегори энергично помотал головой.
— Нет, это невозможно. Ребенок не отворил бы окна. Это очень большие, высокие окна с двумя затворами, вверху и внизу, которые приводятся в действие укрепленным во фрамуге рычагом. Вот, как здесь, — Грегори указал на окно, откуда проникало холодное дуновение ветра. — Рычаги поворачиваются с большим трудом, служитель даже жаловался на это. Впрочем, я и сам пробовал.
— Он обращал внимание на то, как тяжело они поворачиваются? — произнес Сёренсен со своей загадочной усмешкой, которую Грегори не выносил. Он предпочел бы обойти этот вопрос молчанием, но главный взирал на него выжидающе, поэтому он неохотно отозвался:
— Служитель сообщил мне об этом только тогда, когда я в его присутствии открывал и закрывал окна. Он не только педант, но и порядочный зануда. Брюзга, — выразительно подытожил Грегори, словно бы случайно глядя на Сёренсе-на. Он был доволен собой. — Впрочем, это естественно в таком возрасте, — добавил он примирительно. — Шестьдесят лет, склеро… — Он смешался и умолк. Главный инспектор был не моложе. Грегори отчаянно попытался спасти положение, но не сумел. Присутствующие сохраняли полную индифферентность. Он им это припомнит. Главный инспектор надел очки.
— Вы кончили?
— Так точно. — Грегори заколебался. — Собственно, это все. То есть, что касается этих трех случаев. В последнем я обратил особое внимание на окружение, и прежде всего на ночное движение в районе прозекторской. Констебли, которые несли службу на этом участке, ничего подозрительного не заметили. Начиная следствие, я весьма подробно изучил детали предыдущих происшествий: мне сообщил о них сержант Пил, да и сам я побывал во всех этих местах. Но не нашел ни одной нити, ни одного следа. Ничего, абсолютно ничего. Женщина, которая скончалась от рака, исчезла из морга при таких же обстоятельствах, что и тот рабочий. Утром явился кто-то из родных, а гроб пустой.
— Да, — произнес главный инспектор. — Пока что благодарю вас. Вы можете продолжить, Фаркварт?
— Перейти к следующим? Слушаюсь, господин инспектор.
"Ему бы во флоте служить, он держится, как на поверке при подъеме флага, и так всю жизнь", — подумал Грегори. Ему захотелось вздохнуть.
— Следующее исчезновение произошло в Люисе через семь дней, 19 февраля. Речь шла о молодом портовом рабочем, который попал под машину. У него наступило внутреннее кровоизлияние в результате прободения желудка. Сама операция, как утверждали врачи, прошла успешно, но он не выкарабкался. Его труп исчез на рассвете. Нам удалось установить время с исключительной точностью, поскольку около трех утра скончался некий Бартон, сестра которого (он жил с сестрой) так боялась оставаться наедине с покойником, что среди ночи подняла с постели владельца похоронного бюро. Словом, труп доставили в покойницкую ровно в три часа утра. Двое служащих этого бюро положили труп возле тела этого рабочего и…
— Вы хотели что-то добавить? — подбодрил его главный инспектор.
Фаркварт незаметно прикусил ус.
— Нет… — наконец произнес он.
Над зданием послышался протяжный, мерно нараставший гул авиационных моторов. Невидимый самолет пролетел на юг. Стекла отозвались тихим звоном.
— Дело в том, — решился Фаркварт, — что, укладывая доставленный труп, один из служащих отодвинул тело рабочего, потому что оно затрудняло ему подход. Так вот… он утверждает, что это тело не было холодным.
— Хм, — поддакнул главный инспектор, словно речь шла о самой обычной вещи на свете. — Не было холодным. А как он определил это? Способны ли вы повторить его слова?
— Он сказал, что оно не было холодным. — Фаркварт говорил неохотно, делая паузы между словами. — Это звучит идио… бессмысленно, но служащий утверждал, что так оно и было. Он говорит, что сообщил об этом своему напарнику, но тот ничего не помнит. Грегори допрашивал их обоих, по отдельности, дважды…
Главный инспектор молча повернулся лицом к Грегори.
— Этот служащий — очень болтливый и не внушающий особого доверия человек, — поспешил с пояснениями Грегори. — Такое создалось у меня впечатление. Тип из породы дураков, которые обожают привлекать к себе внимание и готовы в ответ на любой вопрос изложить всемирную историю. Утверждал, что это был летаргический сон "или еще того хуже" — по его выражению. Впрочем, меня это удивило, ибо люди, профессионально работающие с трупами, в летаргический сон не верят, этому противоречит их опыт.
— А что говорят врачи?
Грегори молчал, уступая право голоса Фаркварту, а тот, словно недовольный тем, что пустяку уделяется столько внимания, произнес, пожав плечами:
— Смерть наступила накануне. Появились трупные пятна… посмертное окоченение… он был мертв, как камень.
— Что-нибудь еще?
— Да. Как и в предыдущих случаях, трупы были обряжены для похорон. Лишь труп Трейла, который исчез в Трикхилле, не был обряжен. Владелец похоронного бюро собирался заняться этим только на следующий день. Случилось так потому, что семья сразу не пожелала предоставить одежду. То есть забрала ее. А когда принесли другую, труп уже исчез…
— А в остальных случаях?
— Труп женщины также был обряжен. Той, которую оперировали.
— В чем она была?
— Ну… в платье.
— А туфли? — спросил главный инспектор так тихо, что Грегори подался вперед.
— Она была в туфлях.
— А другие?
— А другие не были обуты. Вдобавок одновременно, похоже, исчезла занавеска, отделявшая небольшую нишу в глубине морга. Это было черное полотнище, подвешенное на проволоке, на металлических кольцах, к которым оно было пришито, как портьера. На кольцах сохранились обрывки полотна.
— Оно было сорвано?
— Нет. Проволока тонкая и не выдержала бы резкого рывка. Это обрывок…
— Вы пытались сорвать проволоку?
— Нет.
— Откуда же вам известно, что она не выдержала бы рывка?
— Ну так, на глаз…
Главный инспектор задавал вопросы спокойно, всматриваясь в стекло шкафчика, отражавшее прямоугольник окна. Делал он это, как бы размышляя о чем-то другом, однако вопросы сыпались быстро, так быстро, что Фаркварт едва успевал отвечать.
— Хорошо, — заключил главный инспектор. — Эти обрывки… их посылали на экспертизу?
— Так точно. Доктор Сёренсен…
Врач прекратил массировать свой острый подбородок.
— Полотно было сорвано, или, вернее, перетерто с немалым трудом, а не отрезано. Это несомненно. Так, словно бы… его кто-то отгрыз. Я даже сделал несколько проб. Микроанализ это подтверждает.