— Да нет. Я никогда не унываю. Когда я встаю утром, то меня не интересует, что я сама хотела бы сделать в этот день. Я спрашиваю бога, что мне делать. Атеисты — жалкий народ. Они не знают, чего хотят… Как только прополощете эти пеленки, можете идти.
В этот момент отворилась входная дверь, и в дом вбежало около полудюжины шумных ребятишек, говоривших и кричавших по-английски и на иврите. Ханна бросила настороженный взгляд в мою сторону. Положив ребенка в кроватку, она бросилась к входной двери, выкрикивая что-то на иврите. Вошедший молодой мужчина добродушно рассмеялся. Оставив пеленки, я поспешил за Ханной.
Это, очевидно, был Горди собственной персоной. Точнее говоря, Иисус. Он стоял посреди гостиной в белой свободной одежде и розовой ермолке, двое детей карабкались ему на спину, еще трое держались за ноги. Он опустил детей на пол, завертелся на месте, словно дервиш, потом лёг на пол и застыл в неподвижности, глядя в потолок.
— Ну что ж, мистер Вулф, вы достигли своей цели, — произнесла Ханна ледяным тоном. — Теперь вы можете передать ему послание от сестры.
— Конечно, конечно, выдавил я из себя, с трудом оправившись от потрясения. Кивнув Ханне, я вышел на улицу.
Но далеко я не ушел. Рядом было кафе, я сел за столик и заказал чай с мятой.
Долго мне ждать не пришлось. Минут через пять Иисус появился на улице в сопровождении все тех же детей. Красочное они являли зрелище — сумасшедший еврей в белых одеждах и полдюжины еврейских детей в арабском Хевроне! Наверняка ведь опасно. И тут я вспомнил, что Иисус прекрасно владеет оружием и подрывным делом.
Я подождал, пока они пройдут мимо, потом бросил на стол несколько монет и поспешил за ними.
— Куда вы направляетесь? — спросил я у Горди, поравнявшись с ним.
— Мы идем к могиле Иессея[13]. Пойдем с нами.
— Он сын Иессея, — сказал один из мальчиков, окружавших Горди, на ломаном английском языке.
— Нет. Я же говорил вам, что нет. Сыном Иессея был царь Давид.
— Нет, нет, нет. Ты — сын Иессея.
Горди повернулся ко мне.
— Сумасшедшие дети… А ну, побежали. — И они побежали по узкой извилистой улочке вверх, на вершину холма. Я тоже старался не отстать от Горди.
На бегу Горди прокричал:
— Некоторые думают, что и я сумасшедший. Но я не сумасшедший. Я просто счастливый.
— Чем же ты счастлив?
Горди остановился.
— Я счастлив тем, что все будет в порядке. Что все будут живы и в мире не будет боли и горя. — И он запел: — Не будет больше горя, не будет больше горя…
Мы поднялись на вершину холма. Там было небольшое еврейское поселение, обнесенное колючей проволокой, вход в которое охранял израильский солдат. Дети побежали мимо солдата на детскую площадку, а мы с Горди пошли дальше, к древней могиле. Могила представляла собой несколько старых камней и полуразрушенную стену.
Горди сразу же принялся молиться. По щекам его потекли слезы, словно смерть библейского патриарха была для него недавней потерей близкого человека. Слезы его вдруг иссякли, и он повернулся ко мне с детской улыбкой.
— Значит, Рашель просила тебя передать мне послание?
— Что-то вроде. — Я смотрел на него, поражаясь, как человек с таким нежным лицом и детским взглядом мог заложить бомбу в машину Джозефа Дамура. — Она беспокоится о тебе.
— Моя бедная сестра всегда беспокоится. Когда мы были детьми, она нервничала всякий раз, когда я уходил играть в мяч.
— А я слышал, что ты достаточно крепкий парень.
— Был. — Он засмеялся. — Я больше не хочу заниматься ничем подобным.
— Рад слышать, потому что твоя сестра переживает как раз из-за того, что кое-кто считает тебя виновным в убийстве Джозефа Дамура.
— Кого? — Он сорвал цветок и понюхал его.
— Джозефа Дамура, президента Арабо-американского общества дружбы… Его убили месяца два тому назад. В тот самый день, когда ты улетел в Израиль… Неужели ты никогда не слышал о нем?
— Может быть, и слышал, — ответил он совершенно спокойным голосом.
Тут прибежали дети и снова стали кружить около Горди, распевая что-то на иврите.
— Что они поют? — спросил я.
— Глупости. Стыдно говорить. Ты не знаешь иврита?
— Нет.
— Мы поем о сыне Иессея, — сказал один из мальчуганов по-английски.
— А ну пошли отсюда, — заорал Горди, и дети с криками понеслись вниз по склону.
— Это ведь похвала, они считают тебя царем Давидом.
— Не только. Еще и мессией. Я не знаю, откуда они это взяли. Да и не только они, а и другие тоже. Представляешь, они думают, что я мессия? Я? Который не смог сдать экзамены в лос-анджелесской школе механиков.
— Не понимаю, при чем здесь школа механиков?
— Дети всегда спешат. Как я могу быть мессией? Я ведь не творю чудес.
— А мессия должен творить чудеса?
— Он должен обладать кое-какими способностями. — Горди нахмурился. — От него не требуются чудеса Иисуса, ходившего по водам и насыщавшего голодных. Это все дурное использование каббалы, от которого толку мало. И мои видения тоже бесполезны для людей. Мессия должен лечить людей, помогать им. — Он поежился. — Мы все ждем прихода мессии. Как можно быстрее. Может, он и придет скоро. Но я за себя не отвечаю. Я безумец, ребенок. Но не мессия.
Что за видения? Почему он за себя не отвечает?
Оставшуюся часть дня я провел с Горди в разговорах. Он жил в этом поселочке, работал в пекарне и посещал ешиву в соседнем поселке Кирьят Арба, намереваясь стать раввином. Он скучал по своей семье и друзьям, оставленным в Лос-Анджелесе, но надеялся, что они все в конце концов совершат алию. Я спросил его, что он думает о рабби Липски, и Горди ответил, что считает его великим человеком, которого Израиль еще оценит, и своим духовным отцом. Чтобы не отпугнуть Горди, я больше не упоминал о Джозефе Дамуре и неожиданном отлете моего собеседника в Израиль в день взрыва.
На закате Горди пригласил меня принять микве, ритуальное омовение.
Мы спустились с холма и вошли в небольшой еврейский квартал, тот самый, где жила Ханна Клейн. Вместе с нами в баню шли еще несколько евреев, некоторые были вооружены.
В предбаннике Горди неожиданно сказал:
— А в бане мне всего один раз было видение. Я видел Ковчег завета.
— Ковчег завета?
— Да, он летал. Это было так прекрасно. А затем ко мне подлетел ангел и сказал, что я должен уйти в ущелье и упражнять себя.
— В ущелье?
— Да, в горах. Недалеко от того места, где однажды хранился Ковчег завета. Тогда я смогу принести жертву.
Когда я уже почти разделся, я вдруг заметил в окно, как около тротуара остановилась машина марки "Линкольн", за рулем сидел человек, вломившийся в мой гостиничный номер, которого в уме я уже называл "взломщиком". Я поспешно оделся и выскользнул из бани. Подкравшись к машине сзади, я разглядел, что, кроме моего старого знакомца, в ней было еще три человека.
Когда одетый Горди вышел из бани, все четверо уставились на него, а потом машина медленно тронулась с места и исчезла за углом.
Я подошел к Горди.
— С тобой все в порядке? Я уже стал беспокоиться, — сказал он.
— Извини. У меня диабет, и, когда припрет, я должен срочно съесть что-нибудь сладкое. Теперь все в порядке.
Мы отправились в старенькую синагогу, где Горди помолился, а я сделал вид, что молюсь. После молитвы я проводил Горди до дома Ханны Клейн.
— Вы все еще здесь? — удивленно спросила Ханна, увидев меня.
В двери показался высокий человек средних лет в шикарном итальянском костюме и стетсоновской шляпе.
— Джон Амброуз Кракауэр, скромный слуга господа бога и пастор евангелической церкви тела Христова из Техаса, — представился он.
— Мне кажется, все вы здесь свихнулись. Религия — это болезнь.
— Может, ты и прав, — засмеялся Макс.
Мы сидели с ним в том же самом кафе, что и накануне.
— Еще бы не прав, — сказал я. — Этот Горди — парень приятный, но чокнутый. Дети ходят за ним повсюду и говорят, что он мессия. А он, скорее всего, убийца.
Макс вздрогнул, а я тут же пожалел, что сболтнул лишнее, — непростительный поступок для профессионального сыщика.
— И кого же он убил?
— Араба в Лос-Анджелесе.
— Чтобы не ставить тебя в неловкое положение, детали у тебя выспрашивать не буду.
— Может, тебя смущает, что я расследую убийство араба?
Макс пожал плечами.
— Ты думаешь, я расист? Арабы тоже умирают. А кроме того, я вижу тебя насквозь. Для тебя все наше дело — сплошная трагедия… Гитлер убивал евреев. А теперь они приехали сюда и, чтобы выжить самим, становятся минитиранами — не нацистами, но все равно не очень приятными людьми.
— Видишь ли…
— Подожди. Это еще не все. Тебе наверняка не нравится наш милитаризм, торговля оружием, наша помощь Южной Африке и никарагуанским контрас, отношение к палестинским беженцам, недоброжелательство ашкенази[14] к сефардам[15] и наоборот, шпионаж против США, религиозный фундаментализм, консервативная социальная структура и отказ от социалистического идеала.
— Слава богу, хоть антисемитом ты меня не назвал.
— Потому что ты им не являешься. Ты просто недооцениваешь и нас… и себя…
Тут послышались голоса Бренды Вайнтрауб и Чайи Брача.
— Привет, Мозес. Как твои дела?
— Все так же. Что тебе удалось узнать?
— С арабами ничего не вышло. Терзи начисто отрицает, что они посадили своего человека тебе на хвост. Кроме того, я пытаюсь выяснить, что происходило с рабби Липски в тот пятилетний период, о котором у нас нет никаких сведений.
— Спасибо, Шанталь, продолжай.
Я вышел из гостиницы "Царь Давид" и направился в контору, где раньше взял напрокат автомобиль японской марки. В комнате оживленно беседовали сухощавый мужчина средних лет и молодая пухлая девица. Я откашлялся, чтобы привлечь к себе их внимание.