другой народ прогнал бы таких, как я, а они многия лета поют мне с амвонов! Как же мне можно с ними иначе, кроме как каленой строгостью и безотчетным повиновением?! Не потому я жесток к ним, что не люблю, а оттого, что знаю душу их, не способную к тому, чтобы стать в рост и крикнуть: "явись мне, Господи, и дай сил на борьбу!" Побоятся! Поползут в храмы — молить, чтобы священники замолвили за них слово перед Всевышним! У самих от страха глотки пересохнут… Как же я могу бросить этот несчастный народ в рабском горе его и юдоли?!
На просцениуме — Ежов.
Ежов. Так, порядок! Все идет по плану! Признание Крестинского немедленно закрепляем репликами подсудимых! Быстро, товарищи враги народа! Сейчас важен темп, искренность, чувство, логика, раскаяние! Приготовились к съемкам! Камера, мотор! Радиостанция имени Коминтерна, начали!
Вышинский. Продолжайте, Бухарин.
Бухарин. По мысли Томского, составной частью нашего переворота было чудовищное преступление — арест семнадцатого партийного съезда! Пятаков против этой идеи высказался не по принципиальным соображениям, а по соображениям тактического характера: это вызвало бы исключительное возмущение среди масс…
На просцениуме — Бела Кун.
Бела Кун. Я, Бела Кун, один из создателей Венгерской коммунистической партии, умер во время пыток в сталинских подвалах… От меня требовали признания в том, что я шпионил для Германии по приказу моего друга Бухарина… Я не пошел на сговор с гестаповцами Ежова. За это мне выжгли папиросой глаза… Я восхищаюсь Бухариным! Я кляну себя за то, что не вышел с ним вместе на это единоборство… Только кретины не поняли слова Бухарина: ведь именно Сталин арестовал девяносто процентов участников семнадцатого съезда! Но никакого возмущения среди масс не было! Наоборот, всенародное ликование! Галилей отрекся, но его фразу "А все-таки она вертится!" и поныне знает весь мир… С контрреволюцией надо бороться до конца, надо разрешать себе верить в чудо, которое случится в самый последний миг… Я решил погибнуть в застенке, отказался от затаенной борьбы с нашими нацистами в зале суда — и сделал ошибку… Хоть один из вас, зрителей, должен выжить, хотя вы все заложники лучшего друга советского народа, все до одного… Выживший — расскажет хотя бы трем людям про то, как боролся Бухарин, что знают трое — знает мир…
Вышинский. Бухарин, с Караханом вы говорили?
Бухарин. Он сообщил, что немцы требовали от нас военного союза с гитлеровской Германией.
На сцену выходит Прухняк.
Прухняк. Я, Прухняк, ученик Дзержинского, генеральный секретарь Польской коммунистической партии. После того как Сталин подписал договор с Гитлером, нас, польских коммунистов, объявили врагами народа и английскими шпионами. Нас пытали, требуя признания, что мы хотели сорвать договор между Москвой и гитлеровским рейхом — по заданию англичан и масонских кругов Франции… Нас расстреляли, а партию распустили… Анализируя показание Бухарина о том, что гитлеровцы хотели военного союза с ним и его друзьями, я не перестаю удивляться: за что же его судят, если Сталин подписал именно такой союз?!
Вышинский. Подсудимый Плетнев, вы участвовали в убийстве Горького?
Плетнев. Да.
Вышинский. Подсудимый Левин?
Левин. Скажу обо всем… Мы договорились с Крючковым, секретарем Горького, о мероприятиях, вредных Алексею Максимовичу… Я ему говорил, что Горький любит прогулки. Я сказал, что надо практиковать прогулки. Горький очень любил труд, любил рубить сучья деревьев… Всё это было разрешено — во вред его здоровью…
На просцениуме — Крупская.
Крупская. Я, Надежда Крупская, жена Ильича… Какое глумление над здравым смыслом! Какое презрение к народу… Когда и кому мешали прогулки и легкий физический труд?! Или — это тоже форма защиты несчастного доктора Левина? Защита самооговором… Такого еще не было в истории цивилизации…
Вышинский. Левин, уточните дозировку лекарств.
Левин. Горький получал до сорока шприцев камфоры в день.
Вышинский. Плюс?
Левин. Две инъекции дигалена.
Вышинский. Плюс?
Левин. Плюс две инъекции стрихнина…
Вышинский. Итого, сорок восемь инъекций в день…
На просцениум выходит доктор Виноградов.
Виноградов. Я, один из лечащих врачей Горького. Меня запугали до смерти в камере пыток, требуя обвинения Левина в убийстве Максимыча… Свидетельствую: Горький получал три шприца в день, порою четыре… Даже один укол стрихнина — смертелен. У Сталина есть фельдшер, массирует ему простату, наверное, Адольф Виссарионович написал показания Левина со слов своего коновала… Мне теперь совершенно понятно: Левин защищается перед потомками самооговором… А вы, в зале, даже не смеетесь бреду…
Ульрих. Подсудимый Буланов, подтверждаете ваши показания?
Буланов. Да. За годы работы в качестве личного секретаря Ягоды и секретаря Наркомата внутренних дел я привык смотреть на все его глазами… О заговоре я впервые узнал в тридцать четвертом году: насильственный приход к власти путем переворота…
На просцениум выходит Тухачевский.
Тухачевский. Я, маршал Тухачевский, расстрелян летом прошлого года… Как военный, не чуравшийся истории, хочу спросить: если среди заговорщиков были: шеф разведки, контрразведки Союза, а также службы охраны Политбюро Ягода, если товарищ Енукидзе, секретарь ЦИКа, расстрелянный Сталиным три месяца назад, отвечал за безопасность Кремля — еще с восемнадцатого года, — я, заместитель министра обороны, мои друзья, командующие военными округами Уборевич, Якир, Корк, Примаков, начальник Политуправления Красной Армии Гамарник, то чего же мы тогда ждали? Чего?! Заговор не может быть длительным — это провал… Мы же не были идиотами, право… Если мы решили бы взять Кремль, мы взяли бы его за два часа… Увы, мы не позволяли себе и думать об этом… Когда Хрущев брал Берию, МВД было в руках этого мерзавца, поэтому дело спасла Красная Армия маршала Жукова… Чего ж было опасаться нам, если и НКВД, и армия, и безопасность Кремля были в наших руках? Несчастный, доверчивый, беспамятный народ мой… Каждый, кому не лень, может обмануть тебя, надругаться над тобою… Почему? Ну отчего нам выпала такая страшная доля?!
Тухачевский берет свою маленькую скрипку и играет трагическое каприччио…
Ульрих. Подсудимый Ягода, подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии?
Ягода. Подтверждаю… Уже в тридцать первом году я создал в ОГПУ группу правых, куда входили начальник контрразведки Прокофьев, начальник секретно-политического отдела Молчанов, начальник экономического отдела Миронов, заместитель начальника разведки Шанин и ряд других… В январе тридцать четвертого года готовился государственный переворот с арестом состава семнадцатого съезда…
На просцениум выходит Короленко.
Короленко. Я, русский литератор Короленко, Владимир Галактионов… Я думал, что не было на Руси процесса постыднее, чем дело Бейлиса… Увы, я ошибался. Такого рода "процесс" до Октября семнадцатого года был попросту невозможен… Хотя кто, как не я, был противником идиотства романовского самодержавия?! Только что в этом зале говорилось, что делегатов съезда арестовали не заговорщики, а именно господин Сталин! Просто какие-то лебедь, рак и щука…
На просцениум выходит Бухарин.
Бухарин. Собственно, признание Крестинского стало кульминацией процесса… Тем не менее каждый из нас — не те провокаторы, которых посадили вместе с нами на скамью подсудимых, а истинные ленинцы — старался защищаться: диким самооговором, признанием заведомой, легко опровергаемой лжи, интонациями даже — если вы послушаете пленки и посмотрите фильм, который тайно снимала сталинская группа, вы убедитесь в правоте моих слов… Я предложил следствию компромисс: взамен того, что признаю все предъявленные обвинения, в последнем слове все же скажу то, что считаю нужным… Я был вынужден пойти на компромисс не только потому, что речь шла о жизни жены и детей… Близких… Друзей… Учеников… Я пошел на компромисс потому, что Ежов сказал: "Будете молчать — докажем, что именно вы организовали покушение на Ленина! Вы ж с ним спорили! Спорили! Именно вы и Дзержинский были самыми неукротимыми во время Брестского мира! И Дзержинского замажем, если откажетесь признать свою связь с Троцким! И проведем процесс против Ленина, разоблачим его немецкое шпионство — даю слово, сможем провести!" Я знал — теперь смогут… Но вчитайтесь в мое последнее слово! Пожалуйста! Оно же все построено на междустрочье и недоговоре… Вы же слышали, сначала я взял на себя всю ответственность за "правотроцкистский блок"… Но дальше! Дальше! Слушайте: "Я считаю себя ответственным за величайшее и чудовищное преступление перед социалистической родиной и всем международным пролетариатом". Точка. Итак, я виноват? Да. Я позволил Сталину взобраться на верхушку пирамиды и не нашел в себе мужества убить его, когда понял, что он — контрреволюционер, предатель дела Ленина. Я потом был вынужден произнести вписанную мне фразу — я, кстати, торговался с Ежовым за каждое слово, каждую запятую — "Считаю себя ответственным за вредительство", но следом я все же произнес: "Хотя я лично не помню, чтобы давал директивы о вредительстве". Я сказал: "Прокурор утверждает, что я наравне с Рыковым был организатором шпионажа, какие доказательства? Показания Шаранговича, которого я не слыхал до обвинительного заключения… Я категорически отвергаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова"… Если я отверг обвинения во вредительстве, шпионаже и терроре, то в чем же я виновен? За что прошу в этом же последнем слове покарать меня? Сам прошу — не Вышинский?!
Вдумайтесь в смысл следующих моих слов: "Голая логика борьбы сопровождалась перерождением идей, перерождением психологии. Исторические примеры такого рода перерождения известны, стоит только назвать Бриана, Муссолини…" Муссолини был редактором самого левого социалистического журнала "Аванте". В партию его рекомендовала великая революционерка Анжелика Балабанова… Но Муссолини захотел стать дуче, то есть вождем, и он предал социализм, отшвырнул его ногой, посадил в тюрьмы своих товарищей по партии, объявил их врагами нации и стал фашистом. Похоже, а?! Слушайте дальше: "И у нас — я имею в виду партию, страну — было перерождение, которое привело нас — страну, партию, Сталина — в лагерь, очень близкий по своим установкам к своеобразному кулацкому, преторианскому фашизму"… Как "лидер" правых, я употребил слово "кулацкий"! Но ведь смысл фразы сокрыт в ином, в "преторианском фашизме"! Тот, кто знает историю, должен понять, что "преторианцы" — это личная охрана античных тиранов, дорвавшихся до власти путем удушения республики и убийства тех, кто звал граждан к сопротивлению тирании… "Фашизм" — это синоним Сталина и его ежовых, молотовых, Кагановичей и берий… Именно так, фашизм… Вы слышали показания Ягоды, когда он говорил, что я приказал ему протащить в ГПУ моих людей — начальника секретно-политического о