тдела Молчанова, а также Миронова, Шанина, Прокофьева… Фашизм — это неуважение к Личности… Только не уважая Личность, можно вписывать Ягоде эдакие откровения! Ведь именно Молчанов заставил Пятакова и Радека назвать меня на процессе тридцать седьмого года "троцкистом и диверсантом"… Геббельс призывал: "Лги, лги, что-нибудь да останется!" Увы, это правда! И если вы, собравшиеся в этом зале, не сможете или не захотите понять то, что я сейчас прокричал, вас всех ждут чудовищные испытания… Чудовищные…
ЗАТЕМНЕНИЕ, ДОЛГАЯ ПАУЗА. НА ПРОСЦЕНИУМ ВЫХОДЯТ МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ, ДЕТИ, КАЖДЫЙ НАЗЫВАЕТ СЕБЯ:
— Я, маршал Блюхер, погиб в кабинете Берии…
— Я, Сергей Королев, академик, провел пятнадцать лет в сталинских лагерях и "шарашках"…
— Я, вдова Рихарда Зорге, меня отравили в сталинском лагере…
— Я, Юра Каменев, мне пятнадцать лет, меня расстреляли в сталинском подвале…
— Я, академик Сергей Вавилов, меня замучили в сталинских застенках…
— Я, Всеволод Мейерхольд, режиссер, меня забили в сталинских застенках…
— Я, Паоло Яшвили, поэт, меня расстреляли в сталинских застенках…
— Я, академик Туполев, меня истязали в сталинских застенках…
— Я, маршал Рокоссовский, меня истязали в сталинских застенках…
— Я, Осип Мандельштам, меня замучили в сталинских застенках…
— Я, член Политбюро Вознесенский, меня замучили сталинские изуверы…
— Я, секретарь ЦК Кузнецов, меня расстреляли в сталинских застенках…
— Я, артист Михоэлс, меня убили сталинские изуверы…
— Я, секретарь Ленинградского обкома Попков, меня расстреляли сталинские палачи…
— Я, маршал Мерецков, прошел истязания в сталинских застенках…
— Я, Бухарин, который предупреждал вас, утверждаю: во время сталинской тирании в нашей стране от голода, ссылок, пыток и расстрелов погибло более двадцати трех миллионов человек… И пока воинствует "Память", Сталин имеет союзников, поэтому рецидив ужаса вероятен. Вот так… Все, товарищи… Мне пора — иду на расстрел…
На просцениум поднимается Иванов.
Иванов. Я, Андрей Иванов, шестьдесят второго года рождения, инженер, коммунист, никто из родных Сталиным репрессирован не был… Сплошь и рядом я сегодня слышу: "при Сталине было лучше, царил порядок, и цены снижали"… Если это так, то предлагаю ежегодно проводить "День памяти Сталина"… Вот, например, рядом со мною в этом зале сидела гражданка, которая все время говорила соседу: "Клевета! Шпиона Бухарина с Розенгольцем и Левиным расстреляли правильно, враги народа! Сталин был истинным вождем".
Часть зала аплодирует, слышны крики "верно!".
Иванов(обращается в зал). Согласны повторить это отсюда, гражданка?
На просцениум поднимается Нина Эндреева.
Эндреева. Я, Нина Эндреева, преподаватель, повторяю: Сталин был, есть и будет самым великим вождем нашей Родины… Клеветать на него, на нашу историю не позволим никому… Что я, зря под знаменем Сталина жизнь прожила? Хотите сказать, что я дура?! И никогда бы я не призналась в шпионстве — пусть хоть сто раз арестовывают, — если была честна!
Иванов. Итак, вы — за "День памяти Сталина"?
Эндреева. Да!
Пять человек мгновенно окружают ее, обыскивают, одевают наручники… Срывают с нее одежду, бьют. Эндреева кричит, требует предъявить документы; ей заламывают руки и уводят за кулисы — оттуда раздается нечеловеческий вопль.
МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА, ЗВУЧИТ ПЕСНЯ "О СТАЛИНЕ МУДРОМ"…
Иванов. Введите врага народа Эндрееву!
Из-за кулис втаскивают окровавленную, полуживую Эндрееву.
Иванов. Ну ты, падла! Сейчас сюда Привезут твою мать и у тебя на глазах изобьют, изуродуют, изнасилуют… И не один раз!.. Или ты подписываешь то, что мы подготовили, или пенять придется на себя — в "День памяти" мы пытаем, насилуем и расстреливаем без суда… Ну?!
Эндреева. Что я… должна… показать?
Иванов. Повторяй за мной: Сталин — подонок, фашистский наймит, ублюдок! По его, врага народа Сталина, заданию я расстреляла семьсот сорок коммунистов-ленинцев… Ну!
Эндреева. Сталин — подонок… фашист… ублюдок… По заданию… врага народа Сталина… я расстреляла семьсот сорок… коммунистов-ленинцев…
Иванов. Молодец! Умница, товарищ Эндреева! Правильно понимаешь свой долг перед Родиной! Повторяй дальше: "Я была завербована парагвайской разведкой в баре отеля "Метрополь" в то время, как его реставрировали финны, чтобы выкрасть товарища Кагановича и вновь привести его к власти"…
Эндреева. Я была… завербована…
Иванов (в зал). Ну, как? Да здравствует "День памяти Сталина"? Или назовем этот день "Днем сладостной вседозволенности"? Или попробуем обойтись без повторения ужаса? Будем изучать книги, воспоминания, документы, факты? Будем учиться? Или — безнадежно? Мужик, что бык, втемяшится в башку его какая-нибудь блажь, колом ее от-тудова не вышибешь… Или без кнута не выбьем из себя рабства? Тогда, может, плебисцит?
Выходит Вышинский.
Вышинский. Давайте, пташеньки, дискутируйте! Мы умеем ждать и вести досье… Сейчас вы — нас, но идет, идет время, когда мы — вас! Правда, товарищ Эндреева?!
СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ
Муза КанивезМоя жизнь с Раскольниковым
Муза Васильевна Канивез первым браком была замужем за Ф.Ф. Раскольниковым — одним из героев революции и гражданской войны, впоследствии полпредом СССР в Афганистане и нескольких европейских странах. Ее воспоминания охватывают один из самых драматичных периодов нашей истории и заканчиваются 1938 годом, когда Раскольников принял окончательное решение не возвращаться в СССР. Впервые опубликованы в Париже.
Язык и стиль оригинала сохранены.
Ранним июньским утром 1930 года мы приехали в Таллинн. Посольский автомобиль быстро промчал нас по еще безлюдным, залитым солнцем улицам старинного города. Стены и башни Вышгорода поразили меня еще нигде не виданной средневековой красотой. Посольство, или, как его называли тогда, полпредство (полномочное представительство), находилось в центре города, рядом со старинной Биржей, на тихой и узкой Пикк Тен, Морской улице, спускавшейся к морю. Нижний этаж полпредства сдавался внаем парикмахерской и самому элегантному в городе шляпному магазину мадам Исаковой.
После наскоро выпитого кофе Федя показал мне, как он называл, "твои владения": приемные залы полпредства и нашу частную квартиру. К первым относились: просторный кабинет полпреда с непременными портретами вождей на стенах, с библиотекой, большим письменным столом, кожаным диваном и кожаными креслами, салон, столовая, большой белый зал. Частная квартира полпреда находилась в противоположном конце дома. Она состояла из пяти комнат, обставленных с буржуазной уютностью.
От предшествующего полпреда А.М. Петровского нам в наследство досталась его кухарка Марфа Ивановна, пожилая русская женщина, всю жизнь прожившая в Эстонии. Меня поразило обилие пищи после откровенно голодного существования в Москве. По заведенному женой Петровского порядку после утреннего кофе с булочками, маслом, вареньем, медом в полдень подавался завтрак: омлет, ветчина, шпроты, кильки, сыр и прочее. В пять часов обед: закуски, суп, рыба или мясо с гарниром, десерт. Наконец, в девять часов ужин. Нам с Федей такое обилие показалось излишним, и я упразднила второй завтрак, перенесла обед на три часа и упростила ужин.
Состав полпредства в Таллинне в то время был очень симпатичен, я нашла там самый теплый прием. Первый секретарь Михаил Васильевич Буравцев — человек умный и тактичный. Он был создан, как писали эстонские журналисты, чтобы "опровергать наличие террора в СССР". Раскольников любил и ценил его. Жена Буравцева Евгения Донатовна, "гордая полячка", сперва попыталась соперничать со мной, но скоро оставила это и помогала мне первое время в устройстве приемов, моей экипировке и т. д. Старый народоволец Александр Александрович Машицкий, очаровательный старик, хотя с характером довольно ершистым, занимал должность генерального консула. Его жена, кроткая, терпеливая Верочка, старалась смягчать часто резкие выпады своего мужа. В 1931 году Машицкий вышел на пенсию и с Верочкой уехал в СССР. В один из наших приездов в Москву он пришел к нам в особняк Наркоминдела на Спиридоновке и, стоя со мной на балконе, шепнул мне: "Не спешите, Музочка, вернуться из-за границы, здесь адская жизнь". Военный атташе, элегантный и веселый Владимир Николаевич Курдюмов и его жена Мария Алексеевна составляли чету очень дружную и сердечную. У них была собака, ирландский сеттер по кличке Манон, нежное и ласковое создание. Был еще торгпред Дедя, простой, не лишенный юмора человек. Это был дипломатический состав полпредства. Дальше шли секретари консульства, завхоз Банкович, шифровальщик Костя Рыбов, две секретарши, несколько человек в торгпредстве, три или четыре курьера охраны из кадров ГПУ.
Из окна нашей спальни, выходившего на узкую малолюдную улицу, видна была бакалейная лавочка. Каждое утро, в половине восьмого, пожилой серьезный эстонец открывал ставни и двери своего магазина. В витрине располагались многочисленные сорта сыра, колбас, ветчины, горы консервов: знаменитые рижские шпроты, серебристые ревельские кильки, копченые угри, лососина. Огромное количество овощей и фруктов. Я просто диву давалась. В жизни своей я не видела такого изобилия. И все это в маленькой заурядной лавчонке! В карликовом государстве! Здесь я впервые увидела и попробовала апельсины и бананы.
Скоро в центре Таллинна я увидела магазины гораздо более роскошные, но настоящей ослепляющей роскоши больших европейских городов в Эстонии я не видела. В Таллинне, больше чем обилие невиданных вещей в магазинах, чистота и порядок улиц и площадей, меня удивляла спокойная вежливость и любезность людей на улицах, в магазинах, на пляже. Никто не толкался, не старался протиснуться вперед. Не было вдруг вспыхивающих ссор из-за пустяков, обычного хамства, что так часто отравляло жизнь в Москве. Здесь люди жили обыкновенной жизнью со всеми трудностями, заботами, несчастьями, печалями и радостями человечества. Никто не призывал осуществлять пятилетку в четыре года, искоренять "как сорную траву отрыжки проклятого царского режима". И от этого жизнь казалась спокойнее и свободнее.