Лечение Распутиным государя и наследника различными травами, конечно, производилось при помощи Бадмаева, которому несомненно были известны многие средства, незнакомые европейской науке. Сообщество этих двух людей — темного тибетца и еще более темного "старца" — невольно внушало ужас… И, вспомнив обо всем этом, посмотрев на уверенно-небрежную позу Распутина, я понял, что никакая сила уже не может поколебать принятого мною решения.
Между тем разговор, вернее, монолог Распутина продолжался.
С благочестивых рассуждений он перешел на тему, которая близко его касалась. Он стал говорить о "несправедливом отношении к нему злых людей, которые только и делают, что клевещут" на него, стараются его очернить в глазах царя и царицы. При этом он рассказывал, что приносит людям счастье и что все те, которые находятся в дружеских отношениях с ним, угодны господу богу, а противящиеся ему всегда бывают наказаны.
Не раз слышав о том, что Распутин хвастается тем, что обладает даром исцелять всякие болезни, я решил, что самым удобным способом сближения с ним будет попросить его заняться моим лечением, тем более что как раз в это время я чувствовал себя не совсем здоровым. Я ему рассказал, что уже много лет я обращаюсь к разным докторам, но до сих пор мне не помогли.
— Вылечу тебя, — сказал Распутин, выслушав меня с большим вниманием. — Вылечу… Что доктора? Ничего не смыслят… Так себе, только разные лекарства прописывают, а толку нет… Еще хуже бывает от ихнего лечения. У меня, милый, не так, у меня все выздоравливают, потому что по-божьему лечу, божьими средствами, а не то что всякой дрянью… Вот сам увидишь.
В этот момент зазвонил телефон. Распутин, услышав его, прекратил беседу со мной и очень заволновался.
— Это меня наверно, — сказал он и, обратившись к М.Г., повелительным тоном распорядился:
— Сбегай, да погляди в чем дело, узнай там.
М.Г., ничуть не оскорбленная таким обращением, покорно встала и пошла на звонок.
Оказалось, что Распутина вызывали к телефону. Разговор длился недолго, он вернулся расстроенный, угрюмый, молча распростился с нами и поспешно уехал.
Эта встреча со "старцем" произвела на меня довольно неопределенное впечатление, и я решил пока не искать свидания с ним, но ждать, когда он сам захочет меня видеть.
Вечером в тот же день я получил записку от М.Г.: от имени Распутина она просила у меня извинения за то, что моя с ним беседа была прервана его внезапным отъездом, и приглашала меня опять приехать к ней на следующий день и в тот же час. В этой же записке она по поручению "старца" просила меня захватить с собой гитару, так как Распутин очень любит цыганское пение и, узнав, что я пою, выразил желание меня послушать.
Захватив с собой гитару, я в условленное время отправился в дом Г. и приехал, как и в первый раз, когда Распутина еще не было.
Воспользовавшись его отсутствием, я спросил у М.Г., почему он так внезапно уехал от них вчера.
— Ему сообщили, что одно важное дело приняло нежелательный оборот, — ответила она и добавила: — Но теперь, слава богу, все улажено. Григорий Ефимович рассердился, накричал, а там испугались и послушались.
— Где там? — спросил я. М.Г. молчала и не хотела отвечать. Я стал настаивать.
— В Царском… — наконец проговорила она неохотно. — Больше я вам ничего не скажу, скоро сами услышите.
Позднее я узнал, что дело, столь тревожившее Распутина, касалось назначения Протопопова министром внутренних дел. Распутинская партия во что бы то ни стало желала провести это назначение, на которое государь не соглашался. И вот стоило только Распутину самому съездить в Царское и, как выразилась M.R, "рассердиться и накричать", — тотчас же все было исполнено согласно его воле.
— Разве и вы тоже принимаете участие в назначении министров? — спросил я М.Г.
Она смутилась и покраснела.
— Мы все по мере наших сил помогаем Григорию Ефимовичу, кто чем может. Ему одному все-таки трудно, он очень занят многими делами, и ему нужны помощники.
Наконец приехал Распутин. Он был весел и разговорчив.
— Ты прости меня, милый, за вчерашнее, — сказал он мне. — Ничего не поделаешь… Приходится худых людей наказывать: больно много их развелось за последнее время.
Затем, обращаясь к М.Г., он продолжал:
— Все сделал. Самому пришлось туда съездить… А как приехал, прямо на Аннушку[20] и наткнулся, она все хнычет да хнычет, говорит: дело не выгорело; одна надежда на вас, Григорий Ефимович. Слава богу, что приехали! Иду и вижу, что сама[21] тоже сердится да надутая, а он[22] себе гуляет по комнате да насвистывает. Ну, как накричал маленько — приутихли… А уж как пригрозил, что уеду и вовсе их брошу, — тут сразу на все согласились… Да… Наговорили им, что то нехорошо, другое нехорошо… А что они сами-то понимают? Слушали бы больше меня: уж я знаю, что хороший он[23], да и в бога верует, а это самое главное.
Распутин окинул всех самодовольным и самоуверенным взглядом, потом обратился к М.Г.:
— Ну, а теперь чайку попьем… Что же ты не угощаешь?
Мы прошли в столовую. М.Г. разлила, нам чай, придвинув Распутину сладости и печенья разных сортов.
— Вот, милая, добрая, — заметил он, — всегда-то она обо мне помнит, приготовит, что люблю… А ты принес с собой гитару? — спросил он меня.
— Да, гитара со мной.
— Ну, спой что-нибудь, а мы посидим да послушаем.
Мне стоило громадного усилия заставить себя петь перед Распутиным, но я все же взял гитару и спел несколько цыганских песен.
— Славно поешь, — одобрил он, — душа у тебя есть… Много души… А ну-ка, еще!
Я пропел еще несколько песен, грустных и веселых, причем Распутин все настаивал, чтобы я продолжал пение. Наконец я остановился.
— Вот вам нравится мое пение, — сказал я ему, — а если бы вы знали, как у меня на душе тяжело. Энергии у меня много, желания работать тоже, а работать не могу — очень быстро утомляюсь и становлюсь больным…
— Я тебя мигом выправлю. Вот поедешь со мной к цыганам — всю болезнь как рукой снимет.
— Бывал я у них, да что-то не помогло.
Распутин рассмеялся:
— Со мной, милый, другое дело к ним ехать… Со мной и веселье другое и все лучше будет… — и Распутин рассказал со всеми подробностями, как он проводит время у цыган, как поет и пляшет с ними.
М.Г. и ее мать были смущены и озадачены такой откровенностью "праведного старца".
— Вы не верьте, — говорили они, — это Григорий Ефимович все шутит и нарочно на себя наговаривает.
Распутин за эту попытку защитить его репутацию настолько рассердился, что даже стукнул кулаком по столу и прикрикнул на обеих.
Мать и дочь сразу притихли.
"Старец" опять обратился ко мне:
— Ну как? Поедешь со мной? Говорю, вылечу… Сам увидишь, вылечу, и благодарить станешь… Да, кстати, и ее захватим с собой, — сказал он, указывая на М.Г.
Она сильно покраснела, а мать ее сконфуженно начала увещевать Распутина:
— Григорий Ефимович, да что с вами? Зачем вы на себя клевещете? Да еще и дочку мою сюда припутали. Куда ей ехать?.. Она все богу с вами ходит молиться, а вы ее к цыганам зовете. Нехорошо так говорить.
— А ты что думаешь? — злобно посмотрев на нее, сказал Распутин. — Разве не знаешь, что со мною везде можно и греха в том никакого нет? Чего раскудахталась?
— А ты, милый, — заговорил он опять со мной, — не слушай ее, а делай, что я говорю, и все хорошо будет.
Предложение ехать к цыганам мне совсем не улыбалось, но прямо отказаться было нельзя, и я ответил Распутину на его приглашение уклончиво и неопределенно, ссылаясь на то, что нахожусь в Пажеском корпусе и не имею права ездить в увеселительные места.
Но Распутин настаивал на своем, уверяя, что он переоденет меня до неузнаваемости и все останется в секрете. Окончательного ответа он все же не добился: я лишь обещал позвонить ему вечером по телефону.
Распутин, видимо, чувствовал ко мне симпатию; на прощание он сказал:
— Хочу тебя почаще видеть, почаще… Приходи ко мне чайку попить, только уведоми заранее.
Приехав домой, я застал у себя поручика Сухотина, который с нетерпением ждал моего возвращения от Г.
Второе свидание с Распутиным, безусловно, давало надежду на дальнейшее мое сближение с ним, необходимое для поставленной нами себе задачи. Но чего стоило таким путем подойти к этой цели!
Вечером я сказал "старцу" по телефону, что не могу ехать с ним к цыганам, так как на завтра у меня назначена в корпусе репетиция, к которой я должен усиленно готовиться. Подготовка к репетициям действительно занимала у меня много времени, благодаря чему мои свидания с Распутиным на время прекратились. Однажды, возвращаясь из корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Г., я встретился с М.Г. Она меня остановила:
— Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Если вы к нему заедете, то он вас простит. Я завтра у него буду; хотите, поедем вместе?
Я согласился.
На следующий день в условленный час я заехал за М.Г. Меня продолжала мучить мысль: неужели она решилась бы вместе с Распутиным поехать к цыганам? И что будет она мне отвечать, если я ей прямо поставлю вопрос об этом?
Когда мы сели в автомобиль, я сказал ей:
— Что означает предложение Григория Ефимовича взять вас вместе с нами в Новую Деревню к цыганам? Как надо понимать его слова?
М.Г. смутилась и на мой вопрос не дала мне прямого ответа. Я почувствовал, что мой разговор был ей крайне неприятен, и потому прекратил его.
Когда мы доехали до Фонтанки, моя спутница попросила меня остановить автомобиль и сказать шоферу, чтобы он ждал нас за углом. Это требовалось потому, что Распутина нельзя было посещать просто и открыто: его охраняла тайная полиция и записывала имена всех тех, кто к нему приезжал. А между тем М.Г. знала, до какой степени моя семья была настроена против "старца", и прилагала все свои старания к тому, чтобы мое сближение с ним оставалось тайной.