Татьяна Николаевна вмешалась в разговор в этот момент: "Однако, мама, если папа все-таки должен отправиться, необходимо решить кое-что…"
Я поддержал тогда Татьяну Николаевну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше и что мы будем иметь большую заботу о нем… Чувствовалось, что Ее Величество мучилась от нерешительности, она ходила по комнате, продолжала разговаривать, но скорее обращаясь к самой себе, чем к нам. Наконец она приблизилась ко мне и сказала: "Да, вот так лучше, я отправлюсь с императором, а вам доверяю Алексея"…
Минуту спустя входит император. Императрица, направляясь к нему, говорит: "Это решено, я отправляюсь с тобою, и Мария будет сопровождать нас". Император ответил: "Хорошо, если ты это хочешь".
Я обратно спустился к себе, и весь день прошел в приготовлениях. Князь Долгорукий и доктор Боткин будут сопровождать Их Величества, равно как и Чемадуров (камердинер императора), Анна Демидова (горничная императрицы) и Седнев (лакей великих княжон). Было решено, что восемь офицеров и солдат нашей охраны отправятся вместе с ними. Царское семейство провело все послеобеденное время около кровати Алексея Николаевича. В десять с половиною часов вечера мы отправляемся пить чай. Императрица сидит на диване, имея двух своих дочерей около себя. Они так плакали, что лица их припухли. Каждый из нас скрывает свои страдания и старается быть спокойным. Мы чувствуем, что если один из нас поддастся, то увлечет за собою всех других. Император и императрица серьезны и сдержанны. Видно, что они готовы на все жертвы, включая их жизнь, если Господь в своих путях неисповедимых требует этого для спасения страны. Никогда они не выказывали нам большей доброты и заботы. Это громадное спокойствие и эта удивительная вера, которые были у них, передавались нам.
В одиннадцать с половиною часов прислуживающие собираются в большой зале, где Их Величества и Мария Николаевна прощаются ними. Император целует всех мужчин, императрица всех женщин. Почти все плачут. Их Величества удаляются, и мы все спускаемся в мою комнату.
В три с половиною часа экипажи въезжают на двор — это ужасные тарантасы, из коих один только имеет откидной верх. Мы отыскиваем на заднем дворе немного соломы, которую мы расстилаем на дно экипажей, и постилаем матрац в тарантас, предназначенный для императрицы. В четыре часа мы поднимаемся к Их Величествам, которые в этот момент выходят из комнаты Алексея Николаевича. Император, императрица и Мария Николаевна прощаются с нами. Императрица и великие княжны плачут. Император кажется спокойным и находит для каждого слово ободрения и целует нас. Императрица, прощаясь со мною, просит меня не спускаться вниз и оставаться около Алексея Николаевича, после чего я вхожу к царевичу, который плачет в своей постели. Несколько минут позднее мы слышим шум отъезжающих экипажей. Великие княжны, поднимаясь к себе, проходят, рыдая, перед дверью их брата.
Суббота, 27 апреля. Кучер, который вез императрицу до первой станции, приносит записку от Марии Николаевны, которая сообщает, что дороги выбиты и условия путешествия ужасны. Будет ли в состоянии императрица перенести это путешествие? Как приходится волноваться из-за них!
Воскресенье, 28 апреля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, извещающую, что все благополучно прибыли в Тюмень в субботу вечером в девять часов с половиною. Поместились в большой зале — "домашняя церковь", где священник может совершать обедни, так как здесь находится алтарь.
Вечером получается вторая телеграмма, отправленная после отъезда из Тюмени: "Путешествуем в благоприятных условиях. Как здоровье младшего? Да будет с Вами Бог".
Понедельник, 29 апреля. Дети получили из Тюмени письмо от императрицы, которая сообщает, что путешествие было очень тяжелое. При переездах через реки лошади были по грудь в воде. Часто ломались колеса.
Среда, 7 мая. Алексей Николаевич встал, и Нагорный перенес его на передвижное кресло, чтобы предоставить ему возможность прогуливаться на солнце.
Четверг, 2 мая. Постоянно без известий с того времени, как они покинули Тюмень. Где же они? Они могли бы уже прибыть в Москву во вторник!
Пятница, 3 моя. Полковник Кобылинский получил телеграмму, сообщающую, что путешественники задержались в Екатеринбурге. Что произошло?
Суббота, 4 мая. Печальный канун Пасхи. Чувствуется угнетение.
Воскресенье, 5 мая. Пасха. Все время без известий.
Вторник, 7 мая. Наконец дети получили письмо из Екатеринбурга, сообщающее, что все в добром здравии, но не объясняющее причины задержки в названном городе. Что-то тоскливое чувствуется между строк.
Среда, 8 мая. Офицеры и солдаты нашей охраны, сопровождавшие Их Величества, возвратились из Екатеринбурга. Они рассказывают, что поезд императора был окружен, по прибытии в Екатеринбург, красноармейцами и что император, императрица и Мария Николаевна подвергнуты тюремному заключению в доме, принадлежащем Ипатьеву. Князь Долгорукий находится в тюрьме и что даже они сами были выпущены на свободу только после двухдневной задержки.
Суббота, 11 мая. Полковник Кобылинский отстранен, и мы находимся в зависимости от Тобольского совета.
Пятница, 17 мая. Солдаты нашей охраны заменены красноармейцами, приведенными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который прибыл за нами. Генерал Татищев и я имеем предчувствие, что следует медлить как можно более с нашим отъездом, но великие княжны так сильно торопятся вновь увидеть своих родителей, что мы не имеем никакого нравственного права идти против их пылкого желания.
Суббота, 18 мая. Вечернее богослужение. Священник и монахи были раздеты и обысканы по распоряжению комиссара.
Воскресенье, 19 мая (6 моя старого стиля). День Ангела императора… Наш отъезд назначен на следующий день. Комиссар священнику отказал в разрешении прийти к нам и запретил великим княжнам затворять на ночь дверь их комнаты.
Понедельник, 20 мая. В одиннадцать часов с половиною мы покидаем свой дом и входим на пароход "Русь". Это тот самый пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас сюда вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден, получившая разрешение отправиться с нами, присоединилась к нам. В пять часов утра мы покидаем Тобольск. Комиссар Родионов затворяет Алексея Николаевича с Нагорным в своей каюте. Мы заявляем протест, так как мальчик больной и доктор должен иметь возможность входить к нему во всякое время.
Среда, 22 мая. Мы прибываем утром в Тюмень.
По прибытии в Тюмень 22 мая мы были немедленно направлены под сильным эскортом на специальный поезд, который должен был отвезти нас в Екатеринбург. В тот момент как я входил с моим воспитанником в вагон, я был отделен от царевича и переведен в вагон четвертого класса, охраняемый, как и все остальные, часовыми. Ночью мы добрались до Екатеринбурга, где остановились на некотором расстоянии от железнодорожной станции.
Утром, около девяти часов, несколько экипажей прибыли и разместились вдоль нашего поезда. Я увидел четырех субъектов, направившихся к вагону, в котором помещались дети. Через несколько минут Нагорный (матрос, приставленный к Алексею Николаевичу) прошел перед окном вагона, неся больного царевича на своих руках. За ним шли великие княжны, нагруженные своими чемоданами и мелкими вещами. Я хотел выйти, но часовые грубо втолкнули меня обратно в вагон.
Я возвратился к окну. Татьяна Николаевна выступала последняя, неся свою маленькую собачку, и тащила с трудом тяжелый чемодан темного цвета. Шел дождь, и я видел, как на каждом шагу она попадала в грязь. Нагорный хотел пойти помочь, но был сильно отброшен назад одним из комиссаров… Спустя несколько минут экипажи удалились, увозя детей по направлению к городу.
Как мало я тогда сомневался в том, что мне доведется вновь увидеть тех, вблизи коих провел столько лет. Я был убежден, что придут отыскать и нас, и мы незамедлим присоединиться к царскому семейству.
Между тем проходили часы. Наш поезд был отведен на станцию, затем я увидел, как проходили генерал Татищев, графиня Гендрикова и m-lle Шнейдер, которых уводили. Несколько позднее была очередь Волкова, камердинера императрицы, Харитонова, заведующего кухней, лакея Трупа и маленького Леонида Седнева, четырнадцатилетнего поваренка.
Кроме Волкова, которому позднее удалось вырваться, и маленького Седнева, которого пощадили никто из тех. которые были уведены сегодня, не должен был выйти живым из рук большевиков.
Мы ждем все время. Случилось что-либо? Почему не приходили за нами, чтобы взять нас в свою очередь. Мы допускали себе всякого рода предположения, когда, около пяти часов, комиссар Родионов, приезжавший за нами в Тобольск, вошел в наш вагон и объявил нам, что в нас нет надобности и что мы свободны.
Свободны! Как, нас отделяли от них?! Вместо возбуждения, которое поддерживало нас до сего времени, последовало глубокое уныние. Что делать? Что предпринять? Мы были удручены!
Я не могу понять сегодня, что руководило комиссарами-большевиками в их выборе, который должен был нам спасти жизнь. Почему, например, увели в тюрьму графиню Гендрикову, в то время как оставляли на свободе баронессу Буксгевден, которая была фрейлиной императрицы? Почему они, а не мы? Зависело ли это от имен или обязанностей? Тайна!
На другое утро и в последующие дни я отправился с моим коллегой к консулам Англии и Швеции. Французский консул был в отсутствии. Следовало, какою бы то ни было ценою, добиться чего-нибудь, чтобы прийти на помощь заключенным. Оба консула нас успокаивали, говоря нам, что уже были предприняты шаги к этому и что они не полагали неизбежности опасности.
Я проходил перед домом Ипатьева. Из-за высокого деревянного забора, уподоблявшего этот дом тюрьме, видны были только верхние части окон. Однако я не терял надежду проникнуть в этот дом, так как доктор Деревенко, которому было разрешено посещать наследника, слышал, как доктор Боткин от имени императора просил комиссара Авдеева, заведующего охраной, разрешить мне присоединиться к ним. Авдеев ответил, что по этому вопросу он запросит Москву. В ожидании ответа я и мои компаньоны, кроме доктора Деревенко, получившего помещение в городе, поместились в вагоне четвертого класса, в котором прибыли сюда. Мы должны были оставаться в этом вагоне более месяца.