26 мая мы получили распоряжение без замедления покинуть территорию Пермской губернии, в состав которой входит Екатеринбург, и возвратиться в Тобольск. Одновременно позаботились о выдаче нам всем общего документа, чтобы держать нас всех вместе, что облегчало надзор за нами. Однако поезда не ходили, так как антибольшевистское движение русских и чехов быстро распространялось, и линия железной дороги была предоставлена исключительно эшелонам большевиков, которые отправлялись в Тюмень[32]. Это было для нас новой отсрочкой.
Однажды я проходил вместе с доктором Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея великих княжон) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв голову, заметил нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж, не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись, как мы видели, по направлению к тюрьме. Эти два честных человека вскоре были расстреляны. Вся их вина заключалась в том, что они не были в состоянии скрыть своего негодования, когда увидели, что комиссары-большевики завладели золотой цепочкою, на которой висели образки у кровати Алексея Николаевича.
Прошло еще несколько дней, и я узнал от доктора Деревенко, что ходатайство, возбужденной доктором Боткиным относительно меня, отвергнуто.
3 июня наш вагон был прицеплен к одному из многочисленных поездов с голодающими, которые отправились из России в Сибирь за пропитанием, и мы были направлены в Тюмень, куда мы прибыли 15 июня, после целого ряда приключений.
Через несколько часов я был арестован в Главном штабе большевиков, куда я обязан был явиться для визы паспорта, необходимой для меня и моих спутников. Только благодаря случайному стечению обстоятельств на сей раз мне удалось вечером освободиться, и я мог прибыть в вагон, где меня ожидали мои спутники. Дальше нам пришлось пережить дни невыразимого беспокойства, благодаря случайности, которая разоблачила наше пребывание. Спасло нас единственно то обстоятельство, что, затерявшись в толпе беженцев, которая наводнила вокзал Тюмени, мы успели пройти, не будучи замечены.
20 июля белые антибольшевистские отряды заняли Тюмень, благодаря чему освободились от тех, жертвою которых мы должны были сделаться. Несколько дней спустя в газетах появилось объявление, расклеенное на улицах Екатеринбурга и сообщающее, что "смертный приговор, произнесенный против экс-царя Романова, был приведен в исполнение в ночь с 16 на 17 июля и что императрица с детьми была перевезена в безопасное место".
Наконец 25 июля пал в свою очередь и Екатеринбург. Лишь только восстановилось сообщение, на что потребовалось продолжительное время, так как железнодорожные пути были разрушены, я и господин Гиббс спешно приехали, чтобы приняться за розыск царского семейства и тех из наших товарищей, которые остались в Екатеринбурге.
На следующий день после моего прибытия в Екатеринбург я в первый раз попал в дом Ипатьева. Я обошел все комнаты первого этажа, служившие местом заключения царской семьи. В них был неописуемый беспорядок. Видно было, что старались уничтожить всякие следы тех, кто жил там. Из печей были вытащены кучи золы, в которой обнаружено много мелких предметов, наполовину обгоревших: зубные щетки, головные шпильки и т. д., среди которых я нашел кусок головной щетки, сохранившей еще на потемневшей слоновой кости инициалы А.Ф. (Александра Федоровна). Если верно, что заключенные были эвакуированы, то они были уведены в том виде, как их застали, не имея даже возможности захватить с собою самых необходимых принадлежностей туалета. Затем я заметил на стене и в амбразуре окна в комнате, где помещались Их Величества, любимый знак императрицы — sauvastika[33], который она повсюду ставила для счастья. Она нарисовала этот знак карандашом и пометила внизу "17–30 апреля" — день их заключения в доме Ипатьева. Тот же самый знак, но без даты, находился также на обоях на стене, на высоте кровати, на которой, без сомнения, спал Алексей Николаевич. Несмотря на мои старательные розыски, невозможно было найти ни малейшего признака, который мог бы дать нам разъяснения касательно участи царского семейства. Далее я спустился в нижний подвальный этаж, большая часть которого находилась под землею. С большим волнением я проник в комнату, которая была — в чем тогда я еще сомневался — местом смерти царского семейства. Комната имела зловещий вид — выше всякого воображения. Дневной свет проникал туда только через окно с решетками, находившееся в стене на высоте роста человека. На стенах и на полу были следы многочисленных пуль и ударов штыков. Было ясно с первого взгляда, что здесь было совершено ужасное преступление и что несколько лиц нашли себе смерть здесь. Но кто? И сколько?
Я приходил к тому убеждению, что император погиб, и что если это было так, то я не мог допустить, что императрица пережила его. Еще в Тобольске я заметил, когда комиссар Яковлев приехал за императором, что она бросалась туда, где предвиделась наибольшая опасность. Я видел ее после нескольких часов страданий, когда в ней отчаянно боролись чувства жены и матери, которая со смертельным ужасом в душе покидает своего ребенка, чтобы следовать за своим супругом, жизнь которого казалась ей в опасности. Конечно, было вполне возможно, что они оба пали жертвами этих зверей. Но дети? Убиты ли и они также? Я не мог допустить этого. Все мое существо возмущалось при этой мысли. Между тем все доказывало, что жертвы были многочисленны. Тогда!..
Следующие дни я продолжал свои расследования в Екатеринбурге, его окрестностях, по монастырям и повсюду, где я мог надеяться отыскать какие-нибудь признаки. Я видел священника Сторожева, который совершал последнее богослужение в доме Ипатьева 14 июля, то есть двумя днями ранее этой ужасной ночи. Увы! Он также мало питал надежды, что кто-нибудь из царского семейства остался жив.
Расследование подвигалось медленно. Оно началось при крайне трудных обстоятельствах, потому что большевистские комиссары между 17 и 25 июля имели достаточно времени для уничтожения почти всех следов преступления. Со времени взятия Екатеринбурга белыми военные власти поставили стражу около дома Ипатьева, и началось судебное следствие, но нити так искусно были запутаны, что в них трудно было разобраться. Крестьяне села Коптяки, расположенного в 20 верстах к северо-востоку от Екатеринбурга, дали самое важное показание. Они пришли заявить, что в ночь с 16 на 17 июля большевики заняли лужайку в лесу вблизи их села и оставались там несколько дней. Они приносили предметы, которые они нашли около заброшенной шахты, недалеко от которой были видны следы большого костра. Власти отправились на указанную лужайку и там обнаружили еще другие предметы, которые, как и первые, были признаны принадлежащими членам царской семьи.
Производство следствия было поручено Ивану Александровичу Сергееву, члену Екатеринбургского суда, и велось обычным порядком, но встречало много затруднений. Сергеев все более склонялся к тому, что все члены царской семьи убиты, но тела их до сих пор не были найдены и показания некоторых свидетелей вызывали предположение, что императрица и дети увезены. Эти показания, как было установлено впоследствии, исходили от агентов большевиков, оставленных преднамеренно в Екатеринбурге, чтобы запутать следствие. Они частью достигли своей цели, потому что Сергеев потерял много драгоценного времени и долгое время не замечал того, что стоит на ложном пути. Проходили недели, но точных сведений не было. Тогда я решил отправиться в Тюмень, так как дороговизна жизни в Екатеринбурге была слишком большая.
Перед своим отъездом, однако, я заручился обещанием Сергеева сообщить мне, если какие-нибудь новые данные будут обнаружены при производстве следствия.
В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жанна, с которым я познакомился в Могилеве в то время как он состоял начальником французской военной миссии при русской Ставке. Он приглашал меня приехать в Омск. Спустя несколько дней я покинул Тюмень и 13 февраля вошел в состав французской военной миссии, которую Франция командировала состоять при Омском правительстве.
Адмирал Колчак, признавая историческую важность расследования, производившегося по поводу исчезновения царской семьи, и желая познакомиться с результатами этого следствия, дал поручение в январе генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга следственный материал, а также и найденные вещественные доказательства. 5 февраля он приказал вызвать Николая Алексеевича Соколова, судебного следователя по особо важным делам, и предложил ему принять на себя следственное производство. Через два дня министр юстиции Старынкевич уполномочил Соколова продолжить следствие, начатое Сергеевым.
В это самое время я познакомился с Соколовым. С пер вой нашей встречи я понял, что Соколов не питал никакой надежды. Что касается меня, то я не могу еще верить в действительность таких ужасов. "Но дети, дети?! — восклицал я. — Дети подверглись той же участи, как и их родители. Для меня в этом нет и тени сомнения. Но тела? Надо производить розыски на лужайке, и там мы найдем ключ к раскрытию таинственности, потому что большевики провели там три дня и три ночи совсем не для того, чтобы несколько одежд были сожжены".
Увы! Заключения судебного следователя не замедлили подтвердиться, благодаря показаниям одного из главных убийц, Павла Медведева, который только что был заключен в тюрьму в Перми. Соколов находился в Омске.
Сергеев допросил Медведева 25 февраля в Екатеринбурге. Медведев сознался окончательно, что император, императрица и пятеро детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля. Но он не мог или не хотел дать ни одного указания относительно того, как поступили с телами после убийства.