К железной дороге друзья вышли сильно левее здания вокзала. На третьем или четвертом пути стоял пассажирский поезд. Отсюда, с улицы, было хорошо видно, как в вагонах в своих купе сидят и передвигаются пассажиры.
Затем пассажирский поезд дернулся, и по всему составу прошла судорога. Вагоны с чугунным звоном стукнулись друг о дружку и медленно, со скрипом поползли. Был бы Зуев потрезвее, он удержал бы своего друга, но сейчас он и не пытался этого делать. Раскачиваясь, Шувалов промычал какую-то странную фразу, из коей понятно было только одно слово "она". Прямо перед ними над самым горизонтом полыхнула зарница. Шувалов шагнул вперед и пошел, набирая скорость, потому как стояли они с Зуевым на насыпи. А в это же время, прямо как в школьной задаче, из пункта Б в пункт А вышел другой поезд. И встретились Шувалов с товарняком там, где, наверное, и должны были встретиться.
Не имея сил остановиться, Шувалов налетел на идущий сквозняком товарняк, ударился со всего маху грудью о движущийся вагон, и начало его кувыркать до самой вышки линии электропередачи. Уже скомканный и переломанный, он врезался в вышку, да так под ней и остался.
В первые секунды Зуев ничего не понял, а когда прошел поезд, он кинулся к Шувалову. Падая и поднимаясь, Зуев бормотал какую-то несуразицу, чертыхался и потихоньку трезвел. Своего друга он нашел уже мертвым. Слабый свет станционных фонарей мешал ему как следует разглядеть Шувалова, да это и к лучшему, потому что, не готовый к несчастью, Зуев увидел бы во всех подробностях вдребезги разбитую голову Шувалова и совершенно почерневшее лицо.
– Витя, – прошептал Зуев. Он встал перед Шуваловым на колени и потряс его за плечо. – Сильно тебя, Витя? Ну и дурак же ты, – запричитал Зуев. – Куда полез? Смотреть же надо. Витя, ну очнись же ты! Черт, нам же еще домой ехать. – Зуев попытался приподнять голову Шувалова, но влез всей пятерней во что-то горячее, густое, как кисель. При этом пальцы Зуева нащупали края дыры, совершенно непредусмотренной в этом месте.
Только тут Зуев понял, что произошло. Он содрогнулся от ужаса, медленно вытянул пальцы из "киселя" и провел ими по шуваловскому пальто. О многом подумал Зуев в этот момент. Была там и мысль позвать на помощь, и Зуев посмотрел туда, где в полукилометре светилось здание чаплинского вокзала, а увидел он в нескольких метрах от себя огромного пса с мертвыми человечьими глазами.
Ночевал Зуев в местном отделении милиции. Через час после несчастного случая Шувалова отвезли в морг при чаплинской больнице, а Зуева, как свидетеля или подозреваемого, доставили в отделение. Там при ярком свете, в тепле Зуев совсем рассопливился, начал плакать, биться головой об стену, и даже самый опытный из работников этого отделения целых два часа не мог добиться от него связного рассказа о случившемся.
Следующий день Зуев помнил плохо. Как сомнамбула, он куда-то ходил, что-то показывал, смотрел, как милиционер ползает по земле с рулеткой. Затем он получил вещи, найденные в карманах у Шувалова, и деньги на телеграфе. Побывали они с милицией и у старика, который их приютил. Тот тоже что-то рассказывал и даже изображал в лицах.
Если бы ничего не произошло и наши путешественники попали в милицию, Зуев врал бы, наверное, безбожно, сочинял бы всякую всячину о свадьбе в Кривом Роге или конгрессе в Мелитополе. А сейчас он, даже не осознавая того, рассказывал все как есть, и ему не было ни страшно, ни стыдно. Ему было до такой степени на все наплевать, что он и не заметил, как вся эта волокита закончилась и он остался один на вокзале с билетом до Москвы и какими-то бумагами в кармане.
Прямо к приходу поезда к первому багажному вагону подъехала машина. Из нее вытащили носилки, и Шувалова погрузили в вагон. Зуев помог уложить друга на длинный стол, затем он вернул носилки санитарам, а сам остался в вагоне с Шуваловым.
Два проводника довольно спокойно отнеслись к тому, что им придется ехать в обществе мертвеца. Видно, это было им не впервой. Тот, что постарше, даже выдал Зуеву побитое молью солдатское одеяло для Шувалова. Заворачивал Зуев своего друга долго и аккуратно. Подоткнул под него со всех сторон концы, укутал ноги, а потом принялся искать что-нибудь подложить ему под голову. Пожилой проводник, сообразив, чего он хочет, недовольно сказал:
– Да что ты его, как живого? Накрыл и ладно.
– Что? – рассеянно спросил Зуев, но проводник, увидев лицо Зуева, смутился и ушел к себе в купе.
Никогда и никуда еще так долго не ехал Зуев. Он расположился на каких-то ящиках, постелил на них два пальто – свое и Шувалова – и всю дорогу лежал, глядя в грязное зарешеченное окно. Многое он передумал за эти часы, многое вспомнил. Воспоминания его были отрывочными, хотя он и пытался проследить от начала до конца все эти годы, что был знаком с Шуваловым. Он без конца сбивался, перескакивал с одного события на другое, часто впадал в какую-то болезненную полудрему, а очнувшись, каждый раз возвращался к началу – к знакомству с Шуваловым. Собственно, знакомство это было самым что ци на есть обычным – познакомились у общего приятеля. Но приятеля того Зуев не видел уже много лет, а Шувалов почему-то не только остался, но и вошел в его жизнь надолго. Очень надолго, до последнего своего дня.
Было у Зуева такое ощущение, будто он связан с этим человеком некой пуповиной. Нельзя сказать, что они не могли жить друг без друга, но когда Шувалова не стало, Зуев вдруг почувствовал, что мир сильно изменился – из него выпало какое-то очень важное, необходимое для него звено. Зуев понял, что Шувалов занимал важное место в его жизни. Будто он, Шувалов, стоял между Зуевым и пустотой. И вот его не стало, и открывшийся вид напугал Зуева.
Думая над этим, Зуев долго не мог понять, чего ему не хватает: человека ли или сознания того, что этот человек жив и здоров? И понял одно: со смертью Шувалова стало меньше его, Зуева. Он понял, что человек начинает задумываться о скоротечности жизни, когда умирает не сосед, не родственник, а часть тебя самого в лице кого-нибудь из близких, и тем более значительная часть. Это и есть первый привет оттуда, первая горсть земли на крышку твоего гроба.
Вместе с этим Зуев понял, что жалеет он себя: он лишился, он страдает, а Шувалову уже все равно. Это ему, Зуеву, предстоит нелегкое дело – сообщить родным о смерти сына, брата, племянника. Эта мысль привела Зуева в ужас. Как говорить об этом, какими словами люди обычно извещают друг друга о смерти близкого человека? Сдвинуть бровки шалашиком, потупить глаза и сказать: "Витя погиб", а после этого развести руками и выдать какую-нибудь глупость типа "крепитесь… сочувствую… он был очень хорошим человеком…"? Чушь! Все чушь! Да, он сочувствует, да, надо крепиться, да, для них всех Витя был хорошим человеком, но слова эти какие-то насквозь лживые, и выговорить их может только человек, не знавший покойного или совершенно равнодушный к нему.
Зуев подумал и о телефоне. Можно было позвонить родителям и сказать, что Витя погиб. Но это было больше похоже на злую шутку или на месть недоброжелателя, который измененным голосом сообщает по телефону: "Ваша любимая собачка висит в подвале. Вот так-то”.
Страшно было Зуеву возвращаться в Москву еще и потому, что он чувствовал себя виноватым в смерти Шувалова. Не было бы его, Зуева, не было бы и этой дурацкой поездки в Чаплино, ночевки на кладбище, старика и этого непонятного видения – несуществующей в природе девушки в белом платье. "Ну было бы что-нибудь другое, – уговаривал себя Зуев, – драка с поножовщиной в "Золотом рожке", или упавший с крыши кирпич, или преждевременный инфаркт с инсультом. Что-то ведь обязательно было бы". "Но ты не имел бы к этому никакого отношения, – говорил Зуеву внутренний голос, – ты был бы приглашен на поминки как друг Шувалова, а теперь ты виновник его смерти". "А что, разве в этом дело? – удивился Зуев. – Разве так важно, кто виноват? Тогда виноваты и родители, что произвели его на свет, и эта чертова пьяная жизнь, и сам Шувалов…" "Тихо, тихо, тихо, – остановил его внутренний голос, – о покойниках плохо не говорят".
Уже подъезжая к Москве, Зуев твердо решил отвезти Шувалова к нему в коммуналку, в его собственную комнату. "Негоже устраивать родителям варфоломеевскую ночь, – думал Зуев, – пусть выспятся". Это решение Зуев принял, вспомнив смерть бабушки. Она умерла вечером, и после этого всю ночь никто в квартире не спал. Мать с опухшим от слез лицом бродила из угла в угол по комнате. Отец каждые полчаса давал ей выпить ландышевых капель, обзванивал родных и всех успокаивал. Зуев же до самого утра просидел в кресле. Ему очень хотелось спать, но он стыдился своего желания. К утру оба родителя сами выглядели как покойники, и если бы не приехавшие тетки, неизвестно, как бы все обернулось.
В Москву поезд пришел с большим опозданием. Часы показывали первый час ночи, и Зуев, пожалуй единственный из пассажиров, был рад этому. Он плохо себе представлял, как повезет Шувалова ночью, а уж днем, когда на платформах и у вокзала толчется народ, и вовсе.
Когда поезд остановился, Зуев уже стоял в пальто рядом с Шуваловым и ждал указаний проводника. А тот появился на секунду, сказал, что сейчас принесет носилки, и исчез.
Уже позже, когда Шувалова переложили на носилки, Зуев попросил у проводника одеяло, которым было накрыто тело. Он начал говорить, что вернет его завтра, что обязательно вернет, а проводник махнул рукой и сказал:
– Да ладно, бери. Кто ж теперь под ним спать будет. Давай пятерку и забирай. В гробу надо покойников возить. Понял?
Отдав проводнику пятерку, Зуев начал объяснять, почему он везет своего друга без гроба, но носильщики уже вышли из вагона, и проводник перебил Зуева:
– Ой, да иди, иди, а то они сейчас бросят его на стоянке, будешь знать.
Зуеву повезло. Он сразу нашел такси-пикап. Немного поторговавшись, шофер согласился за десятку доставить Зуева и Шувалова домой, на Таганку.
Доехали быстро. Труднее всего оказалось втащить Шувалова на третий этаж. Таксист оказался хлипким, и хотя при жизни Шувалов был легким, тело его сделалось совершенно неподъемным. Оно выскальзывало из рук, как живое, сопротивлялось, будто не желая возвращаться в дом для живых. А Зуев с шофером, обливаясь потому тащили Шувалова за руки и за ноги наверх, и шофер тихонько вслух сожалел, что за десятку взялся за такую дрянную работу. Уже у двери в квартиру они положили Шувалова на пол. Зуев долго искал ключи, потом возился с одним замком, затем с другим. Все это время он боялся, что появится кто-нибудь из жильцов квартиры и тогда придется объяснять, что произошло с Шуваловым. Может быть, даже поднимется переполох, и все это будет так не вовремя. Но, к счастью, все обошлось. Зуев с шофером успели втащить Шувалова в комнату и уложить на стол. И только когда за шофером захлопнулась дверь, Зуев услышал, как кто-то вышел из соседней комнаты и прошлепал в уборную.