– Десятка, – сказала девушка.
– Ну и что – десятка, – ответил Шувалов, – куда мне их девать? Вон, хочешь, купи банджо.
– Ты выпить, что ли, хочешь? – поинтересовался Зуев.
Девушка радостно кивнула и убрала часы в карман мятого пальтишка.
– Ну с этого и надо было начинать, – важно сказал Шувалов. – Только здесь как-то не очень.
– Да, – так же важно поддержал его Зуев. – Пиво – дрянь. Народу полно.
– Воздух несвежий, – подхватил Шувалов. – В "Золотой рожок"?
– Нет, – сказал Зуев. После двух кружек он почувствовал себя лучше и уверенней. – В "Каштан", конечно. И поприличнее, и поближе, и давно там не были. И вообще, с девушкой… – он картинно приподнял одну бровь и даже привстал на цыпочки. – В "Золотой рожок" нужно ходить с пулеметом и тремя телохранителями. Непьющими телохранителями. Чтоб стояли возле столика и вылавливали из воздуха летающие стулья и бутылки.
Девушка слушала болтовню друзей и не знала, серьезно они говорят или издеваются. Видно было, что в пивной она еще не успела сделаться завсегдатаем. У нее-был замечательный, почти детский цвет лица и яркие осмысленные глаза. Они немного более чем надо блестели, но ведь в пивных пьют не ананасовый сок, и блеск глаз здесь скорее норма, чем отклонение от нее.
Еще немного побалагурив, Зуев с Шуваловым учтиво предложили девушке пройти вперед и сами последовали за ней.
Несколько минут понадобилось нашей компании на то, чтобы покрыть расстояние от Покровки до Ждановского парка. У Шувалова не успела высохнуть на губах покровская пена, а Зуев не докурил сигарету, прикуренную в пивной, как они вышли из такси и очутились у входа в известную каждому жителю Таганки шашлычную с романтическим названием "Каштан". Кто его знает, почему этой шашлычной дали такое название. Ведь нет в Ждановском парке каштанов, как нет ни платанов, ни кипарисов, ни баобабов. С таким же успехом можно было назвать это заведение "бананом" или "араукарией". Так же играли бы там на электроинструментах "мальчики" в белых рубашечках с черными бабочками. Так же подавали бы цыпленка табака, потому как шашлыка в этой шашлычной отродясь не водилось.
Сдав пальто в гардероб, наши друзья поднялись на второй этаж и без труда нашли себе свободный столик. Посетителей было немного, оркестр отдыхал, а официантов и вовсе не было видно. Шувалов долго хлопал в ладоши, вызывая официанта поговорить, а Зуев уже давно плел девушке что-то о дальних странах, где, по его словам, за сотню тугриков можно купить подержанный воздушный корабль и отправиться на нем в другие далекие страны, населенные длинношеими жирафами и белыми, как сорочка музыканта, носорогами.
Наконец появился веселый официант. Он жевал на ходу и пальцами делал какие-то знаки музыкантам. Те сразу начали перемещаться по своей площадке. Они трогали пальцами струны, подсказывали друг другу ноты и после небольшой паузы вдруг разом ударили по инструментам, да так, что у одного посетителя изо рта вывалился недоеденный кусок курицы, а другой облил свою даму шампанским.
Два часа пролетели как две минуты. Друзья пили водку и закусывали "столичным" салатом. А когда девушка сползла под стол, официант попросил Шувалова вывести ее на свежий воздух.
На улице уже было совсем темно. Скамейку в этом парке трудно было найти даже при дневном свете, а уж ночью просто невозможно. Позаимствовав у гардеробщика газету, Зуев с Шуваловым расстелили ее под самыми окнами шашлычной, на гранитных ступеньках, и здесь же положили девушку, которая совсем недавно так хотела выпить.
Вернувшись на второй этаж, они не долго сидели за своим столиком. Зуев расплатился с официантом и потащил Шувалова прощаться с музыкантами. Заодно они продали бас-гитаре надоевшее банджо, прихватили с чьего-то стола початую бутылку шампанского и вскоре оказались на улице. Шувалов с разбитой губой и вывихнутой правой рукой, а Зуев с расквашенным носом. Но что такое разбитая губа и расквашенный нос? Ерунда. Люди гораздо менее пьяные, чем наши герои, падают с последних этажей высотных домов и остаются живыми, а на следующий день рассказывают на службе о своем полете. Люди гораздо менее пьяные на полной скорости всаживают свои автомобили в столбы и деревья, дома и другие автомобили и опять же остаются живыми и невредимыми. Такое впечатление, будто пьяного человека вообще невозможно ни убить, ни покалечить. Бросай его с самолета, крутись на нем танковыми гусеницами, он все равно поднимется, икнет и поплетется домой заживлять болячки.
Обсудив стычку, Зуев и Шувалов долго еще болтались по Таганке. Затем они прыгнули в какой-то троллейбус, но им там быстро надоело. Тогда они выскочили из него и потребовали у подъехавшего таксиста водки. Нашлись и водка, и сигареты, и темный, как лес, куст, под которым они ополовинили бутылку. Что было потом, не помнили ни Шувалов, ни Зуев. Но ведь что-то было. Ведь так не бывает, что ничего не бывает. И действительно, было еще много всего. Была милиция и удачный побег от нее. Было шараханье по вокзалу и расплывчатые лица проводников. Была идея уехать куда-нибудь, но не было билетов, хотя в это время года купить билет не составляет труда.
Есть все-таки какой-то бог – покровитель пьяных и сумасшедших. Трудно трезвому без билета забраться в вагон – у проводников глаз наметан, а Зуев с Шуваловым не только сели, но и тут же улеглись спать на третьих полках, чтобы не было видно снизу.
Да, время путешественников у нас давно прошло. Если у тебя нет соответствующей бумаги, тебя запросто могут объявить бродягой, асоциальным типом и даже сумасшедшим, ведь бродяжничество, как известно, зло, и зло наказуемое. А где-то такие же люди всю жизнь бороздят океан на каких-то сомнительных посудинах, катаются по Африке в поисках исчезающей экзотики или ищут апокрифические сокровища. Шувалов не раз жаловался Зуеву, что его единственная мечта – путешествия – как профессия вымерла. Что вид рязанской пивной или харьковского вокзала не может заменить ему Ниагарского водопада и египетских пирамид. Что двухнедельного отпуска хватает только на то, чтобы выспаться. А отпускных денег – на то, чтобы раздать долги и купить сыну за полтора рубля собачку с пищалкой. Зуев в таких случаях слушал внимательно и с пониманием. У него тоже была мечта, неосуществимая, как полет в соседнюю звездную систему. Зуев мечтал о выставке своих картин где-нибудь за пределами собственной комнаты в коммунальной квартире. Ну хотя бы на улице под деревьями. Кто-то из знакомых считал работы Зуева странными, а кому-то они нравились. Друзья хвалили Зуева, а ему этого было мало, и он злился, а напившись, рвал их частенько, чтобы на следующий день жестоко пожалеть об этом.
Ну, мечты мечтами, а жизнь жизнью. И утро пришло к нашим героям в виде свирепого огненного ангела с пикой наперевес. Как же больно свет хлестал по глазам. Какими тесными казались Зуеву и Шувалову их черепные коробки и какими чужими – желудки.
Чтобы проверить, спит ли его друг, Зуев громко застонал и приоткрыл один глаз. Сквозь огненное марево, маячившее перед ним, он увидел неясные очертания Шувалова, а затем и услышал его голос:
– Вниз головой, чтоб не мучиться, – простонал Шувалов.
– Лучше в окно – вернее, – ответил ему Зуев.
Оба на некоторое время замолчали, потому что слова давались с таким трудом, будто их приходилось вытягивать из самой середины мозга ржавым рыболовным крючком. Но внизу кто-то зашевелился, а после этого послышался дребезжащий старческий голосок:
– Ребятки, а ребятки, у вас тут еще бутылочка стоит.
– Ты слышал? – простонал Шувалов.
– Ангелы поют, – ответил Зуев и попытался посмотреть вниз, но кровь, словно ртуть, ударила ему в голову. – Не могу, – прошептал он, – голова лопается.
– Мальчики, а мальчики, – опять послышалось снизу.
– Вполне материальная бабка, – сказал Шувалов.
Постанывая, он приподнялся на локте и, давя тошноту, жестами объяснил старушке, что надо делать. Сообразительная бабушка резво подняла вверх обе руки. В одной оказалась початая бутылка водки, в другой – стакан.
– Ангел, истинно ангел, – сказал Шувалов, принимая спасение из рук старушки. – Может, и закусить чего найдется?
– Помидорчиков дать? – охотно предложила бабушка.
– Дать, дать, – плаксивым голосом ответил Зуев. – Сам съешь – потеряешь, а отдашь – сохранишь и даже приумножишь. Родненькая вы наша. Кидайте их сюда.
Вся процедура распития заняла каких-нибудь пару минут. Бабушка, сделав свое милосердное дело, вышла из купе по своим надобностям, а Зуев с Шуваловым улеглись поудобнее и принялись болтать.
– Почему это женщины, перестав быть женщинами в физиологическом смысле, становятся такими добрыми, а мужики – наоборот? – глядя в близкий потолок, спросил Шувалов. – Ведь сидела бы там молодая или старик какой, позвали бы проводницу, и дело с концом.
– Да, – подтвердил Зуев. – Рождались бы они сразу старухами.
– Ну зачем старухами? – обиделся за женщин Шувалов. – Мы же не все время водку пьем. Я так думаю, что это все от физиологии.
– Конечно, – согласился Зуев. – Хотеть им больше нечего, конкуренток нет, остается просто жить. Это, наверное, конкуренция делает их такими злыми.
– И выбор, – добавил Шувалов. – А мужиков, наоборот, отсутствие выбора.
– И конкуренции, – согласился Зуев.
Собственно, на этом и закончился их разговор. Оба путешественника уснули успокоенные, под мелодичный стук колес и шепот ветра в вентиляционной системе. То, что им снилось в этот момент, не имеет никакой художественной ценности, а потому мы и не будем об этом говорить.
Проснулись горе-путешественники под вечер. Головы побаливали, но не так чтобы очень. Подташнивало, но без позывов – можно было терпеть. Все та же бабушка объяснила друзьям, что поезд идет в город Бердянск и они уже проехали Синельниково.
– Давай выходить. – совершенно трезвым голосом сказал Зуев.
– До моря совсем ерунда осталась, – равнодушно и так же трезво ответил Шувалов.
– Какое море, – простонал Зуев. – Мне домой надо. Про работу я уже и не говорю. Чем дальше мы уедем, тем труднее будет вернуться. Денег-то сколько осталось? – Зуев спустился с полки и, похлопав себя по карманам, извлек оттуда несколько мятых купюр. – Тридцать шесть рублей, – сообщил изумленный Зуев, и на душе у обоих как-то сразу потеплело. Возвращение домой больше не казалось чем-то сложным. Можно было взять билеты, да еще