Обернувшись, Пол бросил на него недоверчивый взгляд. Неужели Бултон решил сейчас свести с ним счеты?
— "Ягуар" оставьте здесь. Домой вас отвезет один из моих людей. В полицию обращусь я сам, и, по всей вероятности, они захотят сегодня же побеседовать с вами. Тогда имейте в виду, что вы действовали по моему поручению.
Шорт призадумался. Бултон оказывает ему немалую услугу. Конечно, полиции не понравится, что какой-то дошлый журналист в погоне за сенсацией намеренно подвергает опасности весьма почтенного человека и ведет свою войну с преступниками. Ну а уж если полицию будет представлять инспектор Хогарти!.. Он, Пол, в свою очередь окажет услугу Бултону: фирма сама разоблачает преступника, похитившего десяток ее клиентов. Тем самым репутация "Профешнл Секьюрити" не только не пострадает, но, напротив, утвердится. Шорт согласно кивнул.
— Значит, договорились, — улыбнулся Бултон. — А если вам понадобится работа, обращайтесь ко мне.
Пол махнул рукой и вышел из комнаты. Он очутился в небольшом вестибюле с крохотным мраморным бассейном посередине: струйку воды извергал из себя маленький мраморный амур. Крыльц, в пять ступенек вело в парк, заставленный машинами. Какой-то молодой человек поманил рукой Пола и распахнул перед ним дверцу машины.
"Вот и мне удалось кое-чего добиться в жизни, — подумал Шорт. — Ехать домой в сопровождении телохранителя! Домой — к Кристине".
Перевод с венгерского Татьяны Воронкиной
Владимир ЛазарисБУНКЕР
Владимир Лазарис — журналист, писатель, поэт и переводчик. Родился в Москве в 1947 году. Получил юридическое образование. С 1977 года живет в Израиле. Постоянный сотрудник радиостанции "Голос Израиля" на русском языке. С 1982 по 1986 год сотрудничал в американских русскоязычных изданиях, где опубликовал более ста очерков и статей об Израиле. В.Лазарис — автор сборника стихотворений "Проводы" (1979), публицистической книги "Диссиденты и евреи" (1980), антологии переводов "Еврейская поэзия средневековой Испании" (1981), документального дневника-репортажа "Моя первая война" (1984), документальной повести "Сонет для статуи Свободы" и составитель сборников "В отказе" (1986), а также "Ученые" (1988), "Инженеры и техники" (1989) и "Врачи и медсестры" (1990) — из серии "Место работы".
Мыши приходят к вечеру, когда все уже забираются в свои койки. Сутулые, как старушонки, и совсем белые. Я не знал, что в пустыне водятся мыши. Да еще белые. Они забираются всюду, нагло шуршат в песке среди выброшенных кусков хлеба и жестянок с протухшими сардинами, удивленно обнюхивают жестянки и бегут дальше: заглядывают в сваленные у входа каски, шныряют по мешкам с одеждой, заползают на спальники. К ним привыкли и только изредка, для развлечения, швыряют в них ботинками. Один раз такой ботинок угодил несчастной мыши в голову. Мышиный трупик пролежал в палатке до утра — никому не хотелось вылезать из теплого спальника и пачкать руки. За ночь мышь присыпало налетевшим песком, и спросонья я чуть не наступил на нее босой ногой.
Света в палатке нет. Правда, к опорному шесту, на котором она крепится, прикручена автомобильная фара от грузовика, и если удается задержать какую-нибудь машину с базы, то к ее аккумулятору подсоединяют электрический провод, и фара вспыхивает мутным глазом больного циклопа. Тогда у подножия шеста расплывается белый круг, а по брезентовым стенам мечутся бесформенные тени.
В палатке нас восемь человек. Четверо "садирников"[3] и четверо резервистов. Главный — сержант Цвика Бергер. Ему осталось служить еще год.
Палатка стоит посреди пустыни. Рядом — ворота в колючей проволоке, за ними, в бункерах, склады боеприпасов. В случае учений или маневров мы должны обслуживать артиллеристов, а потом принимать у них неотстрелянные снаряды. "Бункер" — так называют на базе наше место. От него до базы полчаса езды. Рядом с палаткой стоит 50-литровая цистерна с водой — хочешь пей, хочешь умывайся. Туалета нет — за большими делами уходим в пустыню, а малые делаются прямо вокруг палатки, от чего песок побурел и слипся. Воду в цистерне не меняют по неделе, а то и больше. От дневной жары она почти вскипает, и от нее тошнит, но другой воды нет. Сентябрь только начался, и вокруг настоящая геенна огненная с перерывом на ночной холод и озноб. Хамсины[4] приходят волнами, тогда кожа на голове начинает стягиваться, а в ушах, волосах, ноздрях, на зубах хрустит песок. Им набиты все поры, одежда, койки и спальники. Доходит до того, что временами кажется, будто и ты сам состоишь из песка, как окружающие дюны и холмы.
Под ногами попадаются медлительные черные скорпионы, соседнее шоссе несколько раз перебегали жирные дикие зайцы, а ночью прилетают летучие мыши, уродливые, как новорожденные младенцы.
Цвика, наш сержант, привязал к пружинам верхней койки ремень от ранца, удобно положил ноги в образовавшуюся петлю и подтянул к себе полевой телефон. У него роман с телефонисткой Рути. Поэтому начальство никогда не может дозвониться в бункер, и Цвике не раз грозили военным трибуналом. Но ничего не помогает.
— Это кто? Рути? Ага, это я. Что слышно? Что так, вообще? Кто поел? Я? А у нас нет ничего. Ни одна зараза пожрать не привезла. А что было на завтрак? Творог? У нас даже кофе нет. Эй, как тебя зовут, русский, у тебя кофе есть? Русский!
— Запомни, Цвика, меня зовут Арье. А-рь-е. А кофе у меня нет.
Но я знаю, что у запасливого Сильвио кофе наверняка есть. Цвика это тоже знает. Прикрыв трубку рукой, он изображает широкую и искреннюю улыбку:
— Сильва, у тебя, может, кофеек найдется? Я в "Шекеме" куплю — тогда отдам.
— Купишь ты, как же! — меланхолично бурчит себе под нос узколицый Сильвио, но кофе все-таки достает. Он копается в сумке и вдруг ударяет по ней кулаком:
— Транзистор забыл! А может, Фреди взял? Я ведь ему, паршивцу, тысячу раз говорил, чтобы ничего из сумки не брал, когда отец в армию идет. У кого тут радио было?
Цвика, продолжая хихикать в трубку, вытаскивает из спальника маленький транзисторный приемник и кидает на койку Сильвио. Приемник весь в песке, треснувшая мембрана забинтована синей изолентой, но он работает.
Сильвио смотрит на часы.
— Новости уже были. Ладно, послушаем "Армейские волны".
От шума радио и запаха кофе начинают просыпаться остальные. Первым с верхнего яруса спрыгивает толстый малый со взъерошенной курчавой шевелюрой. На нем оранжевые плавки. Он зевает, обнаруживая несколько золотых зубов, почесывает живот, потом, откинув брезентовый полог, шлепает босиком из палатки. До нас доносится плеск тугой струи и довольное кряканье.
Цвика, не отрываясь от телефона, жестами просит налить ему кофе.
Толстяк устремляется к кофейнику. Но там — только гуща.
— Эй, Авраам! — окликает его с койки щуплый парень. — Ты мои ботинки не видел?
— Пошел ты со своими ботинками! — Авраам сосредоточенно разглядывает гущу. Потом швыряет кофейник в песок и начинает разлеплять пластмассовые тарелки. Он выуживает оттуда полпомидора и два куска хлеба, пропитанные жиром, запускает их в рот и быстро чавкает. Жир течет по подбородку и капает на грудь. Авраам хватает транзистор и, крутанув до предела регулятор громкости, сует его прямо под ухо тому, кто еще не вылез из спальника. Раздается вопль, транзистор летит на землю, а из спальника выныривают заплывшие глаза.
— Ури, я тебе голову оторву!
— С ума сошел? — хмыкает Ури, он нашел ботинки. — Это Авраам, ему и отрывай.
— Ты, сосиска! — орет Авраам. — Заткни пасть!
Того, кто проснулся последним, зовут Эзра, и если Ури щуплый, то этот кажется совсем прозрачным и немощным. Это впечатление усиливается запавшими щеками, тонким носом и глазами навыкате.
Хорошо лежать на койке и прихлебывать горячий кофе. В прошлом году, когда не было учений и начальство не мозолило глаза, Цион целыми днями читал какие-то толстенные религиозные книги, Сильвио писал письма брату в Румынию и морочил голову по телефону своему биржевому маклеру, а я учил французский по самоучителю Може и каждый вечер звонил жене.
Сильвио успел задремать, продолжая сжимать в руке пустую кружку.
Ко мне подсаживается Цион. На этот раз от него сильнее обычного несет рыбой.
— Слушай, Арик, а правду говорят, что в России теперь продукты по карточкам выдают?
— Нет там никаких карточек. Но с едой туго. Очереди. В Москву за продуктами из других городов приезжают. Вот как если бы ты из своего Бней-Брака в Иерусалим за мясом ездил.
Цион смеется. Зубы у него порченые, да и тех совсем мало осталось, верхняя губа чуть приподнята, и в уголках рта скапливаются пузырьки слюны. Волосы у Циона выбиваются неровными стружками из-под маленькой вязаной ермолки, чуть завиваются на висках и оттуда переходят в редкую, седую бороду, которую он все время пощипывает. Занимаясь в ешиве, Цион испортил зрение и теперь носит темные очки в старомодной круглой оправе с металлическими дужками. Говорит он тихо, медленно и всегда улыбается. У нас хорошие отношения: Цион не донимает меня своей верой, а я не лезу к нему со своим неверием.
— А вот если бы я жил в России, у меня какая зарплата была бы?
Я зеваю во весь рот.
— Или вот, скажем, доллары в банке я мог бы купить?
— Нет, — я прикрываю глаза, — долларов там нет. И банков нет.
Цион потрясен.
— Как же так? Банков нет, чеков нет, биржи нет. Как же там с инфляцией?
— Тоже нет.
— Как нет? — шепчет Цион. — Совсем нет?
— Совсем.
Цион всерьез разволновался.
— Вот бы съездить туда. Посмотреть, как там живут. Ты бы со мной поехал, а, Арик?
— Нет, не поехал бы.
— Почему?
— А я уже знаю, как там живут. Поэтому я оттуда и уехал. Теперь смотрю, как тут живут.
— Ну и как? — подходит толстый Авраам. — Отсюда тоже уедешь? А, Брежнев?
"…Уедем отсюда, милый!