Цвика поощрительно смеется, а я пытаюсь представить, как выглядит его Рути. Такая стройная, смуглая марокканка, волосы мелкими колечками, блестящие коричневые глаза, длинные ноги, маленькая грудь.
…Госпожа Уже в маленьком доме жила.
Там проживал почти и господин Почти,
Теперь никто там не живет,
Ни госпожа Уже, ни господин Почти[32].
Прямо про нас песня. Женя — "Уже", а я — "Почти". Так было и с отъездом в Израиль. Ну какие они нам братья, эти черные? Ты только послушай их музыку. А я уже привык и к музыке, и к черным, и к белым. Привык к жаре, ивриту, восточной лени, ежедневному напряжению радионовостей, Пуриму и Песаху, партийным склокам и политическим скандалам, всеобщей крикливости, перченой еде, разноязыким иммигрантам, религиозным соседям, зимним дождям и государственному гимну с его задунайской мелодией. Вот только к апельсинам не привык. Когда они созревают, у меня начинается аллергия от этого запаха, который висит над Страной Израиля три месяца. И все-таки, если бы я оказался сейчас в Канаде или в Америке и увидел во сне пардес[33] рядом с нашим домом, я бы, наверно, умер с тоски по нему.
Я встал со стула и прижался к воротам.
…Ты решил?..
Да, я решил. Я решил! Я решил! Я решил!
— Ты чего тут бормочешь? — неожиданно окликает меня Шуки. — Молишься, что ли?
С ним пришел Цион.
— Слушай, Арье, — предлагает Шуки, — бросаем жребий!
— На что?
— Шауль звонил, — объясняет Цион. — Один из нас троих получает отпуск. Вместо Субботы.
— На сколько?
— На сутки. Завтра ехать — послезавтра вернуться.
Шуки возбужденно хлопает в ладоши.
— Бросаем? Ну, что ты, домой не хочешь?
— Давай!
Шуки отрывает три клочка бумаги, перечеркивает один из них крестом, скатывает три шарика и бросает их в свою шапку.
— Тяни!
— Пусть Цион тянет! — отодвигаюсь я.
Цион улыбается и запускает pyкy в шапку. Шуки грызет ноготь, пока тот разворачивает бумажку.
— Ну, есть?
— Нет!
— Теперь ты! — Шуки сует мне шапку. Два белых шарика едва различимы в лунном свете. Левый или правый? Левый!
Шуки глазеет, приоткрыв рот, а я нарочно медлю. Тогда он не выдерживает и хватает оставшийся шарик. Мы разворачиваем их почти одновременно и смотрим друг на друга.
— Есть!
Шуки разочарованно вздыхает, а Цион хлопает меня по плечу.
— С женой повидаешься!
По шоссе проходят несколько трайлеров. На их платформах выступают бесформенные горбы зачехленных танков.
— К учениям готовятся, — сообщает Цион. — Вчера в столовой говорили.
И, как бы отзываясь на его слова, из темноты пустыни доносится отдаленный грохот, накатывающийся мерными волнами прилива.
Цион зевает.
— Вон, уже поехали. Приятного дежурства тебе.
— Спокойной ночи, Цион.
Пустыня преобразилась. Она больше не походила на неподвижное мертвое тело. Из тайных укрытий выползли грозные стальные чудища. Их рык отдавался эхом, которое то ударяло в барабанные перепонки, то уходило куда-то за горизонт. Бесшумно взлетели две белые ракеты и на мгновение повисли, как две маленькие луны, осветив вдалеке широкое пространство между холмами. Сразу же донесся гулкий звук первого выстрела, и снаряд красной ниткой рассек темноту. Казалось, невидимый дирижер взмахнул палочкой, и в ответ грянула могучая симфония войны: загрохотали гусеницы, заухали танковые орудия, началась атака. Снаряды чиркали, как спички, и красные рубцы еще дотлевали в темноте какую-то тысячную долю секунды. Время от времени взлетали ракеты — теперь уже желтые, волоча за собой распатланные хвосты. Замолчали перепуганные сверчки, притихли беспокойные ночные птицы. Гул и грохот уходили в песок, и земля начала подрагивать под ногами. Танков не было видно, и это зрелище походило на кинофильм, в котором вдруг пропало изображение и остался только звук. К полуночи все затихло, и на шоссе снова засуетились работяги-трайлеры.
Со стороны базы затарахтел мотор. Авраам, который вышел меня сменять, встревоженно обернулся.
— Начальство чешет. Сейчас проверку устроит.
У спуска к палатке мотор заглох. Послышался громкий женский смех, и строгий голос спросил:
— Где часовой?
Я двинулся к цистерне, предоставив Аврааму объясняться. На заднем сиденье "джипа" устроились двое младших офицеров, а между ними — девушка-военнослужащая. Лица ее не было видно. Тихо бормотала рация. Удочки двух антенн расскачивались от ветра. Третий офицер вылез из-за баранки и подошел к Аврааму.
— Пароль на сегодня знаешь?
— Чего?
— Пароль?
— Какой пароль?
— Хватит дурака валять! Не знаешь! Расстегни патронташ. Сколько у тебя обойм есть? Где жетон?
Офицер присмотрелся.
— А где твой автомат?
— Да я только встал!
— Садись в машину — поедешь с нами на базу!
— Чего это я поеду? — вскинулся Авраам. — Я сейчас дежурить должен!
— Он подежурит, — кивнул офицер в мою сторону.
— Да ты что! — не выдержал я. — Я только сменился.
— Заткнись, понял? Пароль знаешь?
— "Костюм на Пурим".
— В порядке. Кто у вас старший?
— Цвика.
— Какой Цвика?
— Сержант Цвика Бергер.
— Разбуди его!
— А он…
— Ну?
— Он… на базе крутится.
— Что? В двенадцать ночи? Ладно, с ним я завтра поговорю. Ты! — крикнул он Аврааму. — Садись в машину быстро!
— Да куда он сядет! — недовольно прогудели с заднего сиденья.
— Толстяк какой! — хихикнула девушка.
— Потеснитесь! — отрезал дежурный и завел мотор.
Я проторчал у ворот еще час, пока не приехал наш пикап. Из кабины вылез Цвика, а в кузове зашевелился кто-то еще.
— Кто это с тобой? — поинтересовался я.
— Рути!
Счастливый Цвика юркнул в палатку и вернулся со спальным мешком и двумя одеялами. От моего рассказа он сразу скис и длинно обругал Авраама.
— Цвика, — спросили из кузова, — у тебя сигареты есть?
Цвика пошарил по карманам и снова полез в палатку. Вышел с нераспечатанной пачкой и засмеялся:
— Толстому теперь не скоро понадобится!
— Слушай, — сказал я, — кто меня сменять-то будет? Что я тут всю ночь, что, ли, буду торчать?
— Разбуди Ури.
— Нет уж, ты сам его разбуди.
Цвика раздраженно покосился в сторону машины.
— Ладно, сейчас я его подниму.
На это ушло еще минут десять.
— "Костюм на Пурим", — втолковывал Цвика полусонному Ури. — Понял? Пурим! Ты меня слышишь или нет?
— Слышу.
Ури шмыгнул носом, сел на стул и, зевнув, стал зашнуровывать ботинки.
— Открой ворота, — сказал мне Цвика.
— Что?
— Что-что! Я сказал, открой ворота — потом снова закроешь.
— А если дежурный…
— Они два раза не приезжают. Вперед!
Пикап, сверкнув фарами, въехал в ворота, обогнул цепочку бункеров и пропал в темноте.
Я отключился сразу, как только дополз до койки. Снов не было. Лишь черный колодец беспамятства и душный мешок. Голос Цвики зубилом ударил в голову.
— Арье, вставай!
— Что? Что случилось? Который час?
— Четыре.
— Четыре? — Я еле разлепил глаза. — Ты что, чокнулся?
— Слушай, ты сегодня домой едешь?
— Ну, еду, а что?
— Сейчас хочешь ехать?
— Сейчас?
— Рути надо на коммутатор вернуться, — возбужденный Цвика, как всегда, проглатывал окончания слов, и спросонья я с трудом его понимал. — А ты можешь до главных ворот доехать и там ждать. В пять тридцать первый автобус в город проходит. Ты так четыре часа выиграешь, понял? Ну, едешь?
Я не стал умываться, только сунул в ранец грязное белье, зубную щетку, книгу и две пачки армейской халвы, припасенной для жены.
У раскрытых ворот Цион прохаживался вокруг пикапа и зевал. Знаменитая Рути оказалась маленькой, пухлой девчушкой, закутанной в Цвикину куртку. Вся она, улыбающаяся и черноглазая, излучала какое-то особенное женское тепло и притягательность.
— Доброе утро! — она посмотрела на мою помятую, небритую физиономию и засмеялась.
— Доброе утро! — Я машинально проверил, застегнуты ли штаны.
За рулем уже сидел злой Ури, которому Цвика что-то втолковывал, показывая пальцем на Рути и на меня.
— …и сразу назад, — закончил Цвика, — понял? Приедешь — отоспишься!
Он хлопотливо обнял Рути и снял с нее куртку. Потом достал Авраамову пачку, в которой осталась последняя сигарета, и ухватил ее одними губами. Сделав несколько затяжек, Цвика сунул сигарету Рути. Она засмеялась и закашлялась, а я тихонько стукнул ее по спине.
— Эй! — делано возмутился Цвика. — Ты с моей девушкой не заигрывай!
— Арье, — крикнул Цион, — привези газету свежую, ладно?
— Ладно.
Выехав на шоссе, Ури разогнал машину и на полной скорости повел ее к базе. Рути от тряски сползла на пол и сидела в уголке, держась руками за огромную каску и стараясь не выронить изо рта сигарету.
Я закрываю глаза и думаю, что успею застать жену дома. Открою дверь… или лучше позвонить? — Кто там? — Это я! — Левушка!
Ури тупо уставился в знакомую дорогу и встряхнул головой, чтобы не заснуть. Хриплый вой вползающего на гору трайлера он различил лишь тогда, когда увидел контур огромной машины, заполнившей узкое шоссе. От неожиданности Ури закричал. Трайлер, набирая скорость, уже катился с горы, и его обезумевший от ужаса водитель, забыв об инструкции, резко нажал на тормоз, увидев налетавший снизу пикап. Ури, продолжая кричать, вывернул руль вправо, и последнее, что он увидел, была нависшая гусеница, в которой не хватало двух болтов, и вздернутая к небу пушка.
Платформа трайлера накренилась, пушка сокрушила кабину пикапа, и тут же — медленно и жутко — шестидесятитонная махина танка сползла на пикап, вдавив его в землю. Больше не было ни криков, ни шума. Только молоденький водитель трайлера сидел в своей кабине и, вцепившись в руль, беспрерывно икал.