Тут у лейтенанта на столе затрещал один из четырех телефонов, на которые Денисов теперь не мог смотреть иначе, как с ненавистью. Лейтенант снял трубку, сказал: "Дежурный слушает", и действительно слушал очень долго. Так долго, что про Денисова забыл. А когда положил трубку и вспомнил, мысли его уже были занятым другим.
— Вы поднимитесь в двадцать третью комнату, — сказал дежурный, с отвращением придвигая к себе все тот же лист бумаги. — Там инспектора по розыску, они у вас заявление примут.
— А! Вот он где, — раздалось за спиной. — Сам пришел. Очень хорошо. А я за ним собирался сегодня наряд посылать.
Денисов недоуменно обернулся. Участковый Гуськов, сняв фуражку, старательно тер платком красное лицо.
— Ну что, принес справку?
— Какую справку? — не сразу переключился Денисов. — Нет еще, не принес. Завтра принесу…
— Не надо! — властно сказал Гуськов. — Хватит завтраками кормить. Тунеядцев на участке не потерплю. Народ не позволит. Вас учить надо. Делаю тебе первое официальное предупреждение.
Он мгновенно вытащил из своей папки заготовленный бланк и положил перед Денисовым на барьер.
— Распишись!
— У меня сын пропал, — сказал Денисов.
— Еще бы! — кивнул Гуськов. — У такого отца это не удивительно. Странно, что он раньше не сбежал. Расписывайся, Денисов. И запомни: после второго предупреждения материалы направляю в суд. Мы тебя быстро окоротим. Подписывай!
Денисов озадаченно смотрел то на бумажку, то на Гуськова, а потом вдруг взорвался.
— Не буду! — злобно заорал он.
— Ах не будешь! — брови Гуськова поползли вверх, к козырьку фуражки. — Очень хорошо. Тогда мы по-другому разговаривать станем. Это знаешь, как называется? Злостное неповиновение сотруднику милиции при исполнении служебных обязанностей. Поляков, дай-ка мне ключ от камеры. Пусть-ка он до утра посидит, а завтра в нарсуд. Для начала оформим его суток на пятнадцать.
Денисов испугался. Он понимал, что Гуськов не имеет права этого делать, но никто во всем свете не смог бы сейчас Денисову помочь. Для всякого представителя власти, будь то судья, прокурор или кто другой, Денисов был тунеядцем, сволочью. Никто и слушать его не станет, закатают на пятнадцать суток… А Пашка? Что станет с ним за эти дни?
От унижения, бессилия и страха противно защемило сердце.
— Давай бумажку, я подпишу, — хрипло сказал он.
— А нам одолжений не надо, — куражился Гуськов.
— Я же сказал: подпишу… Давайте бумагу.
— То-то же! — Гуськов удовлетворенно помахал пальцем у Денисова перед носом. — Берись за ум, я тебя по-хорошему предупреждаю…
Денисов выскочил из отделения, обливаясь потом, долго разжигал в дрожащих пальцах сигарету. Сделав пару затяжек, смял и швырнул на тротуар.
— Очень красиво, — укоризненно заметила проходившая мимо дама, которой окурок едва не попал на ногу. — И это называется культура!
— Иди ты!.. — гаркнул на нее Денисов, радуясь сомнительной возможности хоть немного отвести душу.
Дама вздрогнула и, презрительно поджав губы, проследовала своим путем. Но Денисов уже забыл о ней.
— Гады! — проталкивал он свистящие слова сквозь перехваченное горло. — Гады проклятые!
Нужно было обязательно успокоиться. Надо было взять себя в руки. Денисов умел это делать. Иначе он не стал бы никогда тем Седым, которого знали во всех бильярдных страны. Он снова закурил сигарету и вновь отбросил ее, едва затянувшись. Потом прыжком выскочил на мостовую, подзывая такси.
Ни в Доме офицеров, ни в "академии" Валентина не было. Денисов нашел его в Доме писателей. Но не в бильярдной, а в ресторане. Валентин сидел за столиком вместе с Поэтом, самозабвенно любившим бильярд и в принципе неплохо игравшим. Денисов подозревал, что если бы Поэт не тратил столь много времени на писание рифмованных строк, а всерьез занялся бы бильярдом, то вполне был бы способен войти в первый десяток игроков страны.
Поэт с Валентином вдвоем пили водку. Денисов не знал, сколько они приняли, но Поэт был уже изрядно на взводе, хотя Валентин, напротив, выглядел совершенно трезвым. Впрочем, начинать они могли и порознь.
— Гоша! — громко сказал Поэт, увидев Денисова. — Вот кого мне не хватало. Садись к нам, милый!
Обслуживающий персонал здесь хорошо знал Денисова. Тут же появился официант, который притащил третий стул и приборы.
— Мы с Валентином как раз беседовали о тебе, — порадовал Денисова Поэт.
— Вот как! — сдержанно удивился Денисов.
— Не конкретно о тебе, но о тебе — в принципе. Мы, Гоша, говорили о профессионалах. Профессионалы — единственно, кто достоин уважения в этой стране, погибающей от непрофессионализма.
Последнее слово далось Поэту с некоторым напряжением.
— Ведь ты, Гоша, — не просто игрок. Ты — Седой. Суперпрофессионал. И за это я тебя уважаю вне зависимости от количества выпитой водки. Я хотел сказать, что уважаю тебя независимо от факта употребления мной водки именно сегодня.
Поэт почувствовал, что несколько запутался, на короткое время задумался и быстро нашел выход из ситуации.
— Выпей с нами, — сказал он.
Снова появился официант и, наклонившись к Денисову, спросил:
— Заказывать что-нибудь будете?
Денисов пожал плечами, потом махнул рукой.
— Давай еще бутылку и что-нибудь закусить. На твое усмотрение.
Обычно он никогда не пил в это время: но сегодня играть явно не придется.
— Все население мира, Гоша, делится на три категории, — поучал Поэт. — Я только что объяснял это Валентину, однако он со мной не желает соглашаться.
— Я согласен, — меланхолично махнул вилкой Валентин.
Он жевал антрекот и спорить не хотел.
— Наконец-то! — обрадовался Поэт, но тут же нахмурился. Ему хотелось продолжения полемики, и, к счастью, Валентин это понял.
Валентин проглотил антрекот и хлебнул минералки.
— Но я согласен отнюдь не во всем.
— Вот, пожалуйста, — азартно огорчился Поэт. — Тогда ты, Гоша, изложи свое мнение.
— Я пока не в курсе, о чем идет речь.
— А я тебе объясню, — Поэт положил вилку и сел поудобнее. — Весь бильярдный мир, как я уже сказал, делится на три категории: любителей, дураков и профессионалов. Любители играют в свободное от своей основной деятельности время и исключительно ради отдыха, чтобы снять напряжение. Вот, например, Черчилль. Отдыхал за игрой после ежедневной двенадцатичасовой напряженнейшей работы.
— Черчилль играл не на бильярде. Он играл в бридж, — поправил Валентин, — и, говорят, весьма профессионально.
— А я знаю, — возмутился Поэт. — Разве я сказал: на бильярде? Он действительно был классным бриджистом, но человек, который понимает толк в бридже, просто обязан любить бильярд. Но я отвлекся. Итак, вторая категория. Она самая большая. Это — дураки.
Поэт остановился, ожидая реакции, но ее пока не последовало. Валентин уже слышал все прежде, а Денисову сейчас было не до дискуссий.
— Да, дураки, — повторил Поэт. — Это наши собратья-обыватели, которые не сумели найти себя ни в чем. Или не пожелали. По глупости и природной лени. В жизни их ничто не состоялось. Они не стали ни докторами наук, ни партийными работниками. Они, бедняги, даже не сумели никого полюбить. И поэтому, отсиживая часы на ненавистной службе, протирая на задницах штаны, они весь день мечтают лишь о звонке, который освободит их от присутственного места и позволит заняться любимым делом. То есть им так кажется, что любимым. А в сущности, они просто прячутся от жизни возле бильярдного или карточного стола, альбома с марками или какими-нибудь дурацкими этикетками. Но самое главное, что и этим заниматься они толком не умеют и никогда не научатся.
— Ну а третья категория? — спросил Денисов.
— Самая маленькая и — самая главная. Это — профессионалы. Ты, Гоша, единственный среди нас представитель этого племени. Я, кстати, не понимаю, почему ты не пьешь. Давай, Гоша, выпьем за профессионалов.
— Я с тобой с удовольствием выпью, — Денисов поднял рюмку. — Только объясни, пожалуйста, какое место ты отводишь профессионалам? Непосредственно перед дураками или сразу после них?
— Над, Гоша! Только над! — страстно воскликнул Поэт. — Профессионалы, если быть до конца точным, это даже не категория. Это привилегированный класс, который существует за счет дураков и отчасти любителей. Только первые отдают деньги в силу природной глупости, а вторые — совершенно осознанно. Из эстетического чувства. Полагаю, ты меня понимаешь?
— А меня к кому ты относишь? — внезапно спросил Валентин.
Поэт посмотрел на него удивленно, а потом засмеялся и погрозил пальцем.
— Ты — ни то, ни другое, ни третье. Ты, Валентин, делец. Эстетические чувства тебе чужды. Впрочем, в своем роде ты тоже профессионал.
— Вот как, — Валентин явно обиделся. — Ну а сам ты кто такой?
Поэт задумался и погрустнел.
— Кто? Скажу тебе честно: черт его знает. Я завидую Седому. Для него нет загадок в его ремесле, ибо он — профессионал. Он мастер и может все. А мое ремесло для меня сплошь в загадках. Почему у меня не получается гениально, даже если очень хочется? Скажи, почему? Вот и я не знаю. Но при всем при том я живу именно за счет своего ремесла. Так что я не знаю, Валентин. И не понимаю, какого черта ты мне задаешь такие вопросы!
Он взволнованно плеснул из бутылки себе в рюмку, едва не промазав.
— Гоша, ты опять не пьешь? У тебя что, игра сегодня?
— Что-то вроде того… — Денисов внезапно понял, что испытывает сейчас отвращение к спиртному.
— В таком случае не настаиваю. — Поэт хлопнул рюмку и сосредоточился на закуске.
— Валентин, мне надо с тобой поговорить. Можно тебя на пару минут? — попросил Денисов.
Через прокуренный насквозь, вопящий буфетный зал они прошли в холл.
— У меня тут некоторые проблемы возникли, — сказал Денисов.
— Мой бумажник всегда к твоим услугам, — немедленно отреагировал Валентин.
— Дело не в этом… Хотя и это тоже, может быть. Если действительно понадобится, ты мне сможешь тысяч сорок одолжить?