Они больше не интересовали Денисова. Ему нужен был только Вартан. Он вновь ворвался в коридорчик и распахнул дверь в кабинет. Пусто. Сжимая дубинку, Денисов выскочил в зал пельменной. Какая-то женщина, взвизгнув, отпрянула, едва не уронив поднос, и Денисов опомнился. Спрятал прут и, проталкиваясь сквозь толпу, выбрался на улицу. Напряжение спало, и он почувствовал, как саднит лицо. Потрогал и скривился от боли — кожа над правым глазом содрана, и бровь, наверное, рассечена — на пальцах кровь. Он закрыл рану платком и нагнул голову, но снующих мимо людей не интересовали его ссадины и синяки. Толпа одиночек, населяющих огромный город, брезгливо обтекала Денисова, такого же одиночку, одного из миллионов одинаково равнодушных друг к другу сограждан.
Итак, он проиграл первый же раунд, а значит, вообще все безнадежно проиграл. Вартан оказался не только сильнее — это и так было ясно с самого начала, — он опережал Денисова, не оставляя ему никаких шансов. Теперь Денисов ясно понимал, почему так случилось, и клял себя за то, что оказался настолько глуп. Его продал Валентин. Может быть, уже через минуту после вчерашнего разговора в ресторане.
Иначе быть и не могло. И Валентин, и Вартан были не просто людьми одного круга. Они — из одной системы, они свои. Да и не стал бы Денисов обращаться к Валентину, если бы не рассчитывал именно на это. Не оценил он лишь того очевидного обстоятельства, что ворон ворону, как правило, глаз не клюет. А кем был для Валентина Денисов? Призовым рысаком, ставка на которого гарантированно приносит навар? Платным актером? Крашеным цыганом ресторанных подмостков — червонец за песню для любого гостя?
Денисов сжал кулаки и бессильно скрипнул зубами. Ладно, Валентин, сочтемся, придет время…
Но именно сейчас без Валентина Денисову было не обойтись. Пашку надо было спасать, вытаскивать любой ценой и как можно скорее.
Он схватил телефонный аппарат и принялся накручивать диск, опасаясь лишь того, что Валентина вдруг не окажется дома.
Но Валентин был у себя. Видимо, Денисов застал его сразу после очень вкусного обеда: гопос Валентина был сыт и мягок, как свежий плавленый сыр. Даже интонации участия и интереса удавались ему с большим трудом, когда он говорил, что рад слышать Денисова, и спрашивал, как у него дела.
— Я тебя очень прошу, Валентин, — запинаясь, начал Денисов, — скажи ему: я на все согласен. Только скорее, сейчас же.
— Кому? — не понял или притворился Валентин.
— Разыщи Вартана. Пусть отпустит Пашку. Завтра вечером деньги будут. Но Пашка должен быть дома.
— Разве его найдешь так сразу, — промямлил Валентин.
— Я знаю, ты можешь. Я тебя умоляю, Валентин!
— Ну хорошо… я попытаюсь, — согласился Валентин, и Денисов понял, что был прав в своих догадках.
— И еще одна просьба, — продолжал Денисов гораздо спокойнее. — Мне нужны эти деньги.
Теперь Валентин обдумывал ответ намного дольше.
— Это большие деньги. Седой.
— Ты меня знаешь.
— Это будет очень сложно для меня.
— Короче, ты мне отказываешь?
— Я этого не сказал, — поспешно возразил Валентин. — Но хочу, чтобы ты понял: я сам попаду в очень сложное положение.
— Ты хочешь проценты? Говори прямо. Твои условия?
И снова Валентин надолго замолчал, однако Денисов уже чувствовал, что пауза эта — лишь игра. Валентин отлично знал, чего хочет.
— Я бы попросил тебя вот о чем, — заговорил он, начав со вздоха. — Но ты должен понять мое положение.
— Хватит, Валентин, говори прямо, что тебе нужно.
Валентин опять громко вздохнул в трубку, что должно было означать тяжкие колебания, а потом соизволил объясниться.
— Я хочу долю, Седой.
Нельзя сказать, что Денисов этого не ждал. Уже года два под разными предлогами Валентин навязывался ему в компаньоны.
— Сколько?
— Пятьдесят копеек.
Это означало, что теперь Денисов должен платить Валентину половину любого выигрыша. Это означало также, что до полной выплаты долга Денисов обязан играть там и тогда, где и когда захочет Валентин. Правда, со своей стороны, Валентин возмещал бы ему и половину проигрыша — участие в доле несло известный коммерческий риск. Но лишь теоретически. Валентин не допускал, чтобы в делах теория воплощалась в практику таким нежелательным образом.
— На какой срок доля?
— Пять лет. Я думаю, это справедливо.
— Ты с ума сошел, Валентин. Что же я пять лет буду на тебя ишачить?
Голос Валентина сделался холоден.
— Ведь ты сам мне позвонил, Седой, правда? Ты же сам ко мне обратился. Это ты задаешь вопрос о том, какие у меня условия. Так чего же тебе еще нужно?
— Ты прав, — хмуро сказал Денисов. — Я согласен. Но Пашка должен быть дома уже сегодня. А потом мы решим остальные вопросы.
— Ну и ладненько, я очень рад, — отвечал Валентин, и было ясно, что это действительно так. — Все будет нормально, Жора. Я тебе такие гастроли организую — будь здоров. У тебя еще будет возможность убедиться, как правильно ты поступил.
— Ладно, ладно, — пробормотал Денисов. — Учти: главное сейчас — это Пашка.
— Все будет как надо, — заверил Валентин. — Пока!
— Пока, — сказал Денисов. — Стой! Скажи, Валентин, а Ираклик и Воробей — они тоже на тебя работают?
— Некорректный вопрос, Жора, — сказал Валентин. — Я на такие вопросы не отвечаю.
И положил трубку.
Ираклий и Воробей были блестящими игроками того же класса, что и Денисов. И хотя в их многолетнем споре за бильярдным столом Денисов брал верх несколько чаще, давалось ему это невероятным трудом и напряжением. Уважая друг друга, они никогда не конкурировали в бильярдных, но регулярно сходились в борьбе по "гамбургскому счету", бескомпромиссной и исполненной уважения к мастерству соперника. Это были своего рода неофициальные чемпионаты, на которые ежегодно съезжались лучшие игроки со всех концов страны, чемпионаты — увы! — неизвестные никому, кроме узкого круга знатоков.
Ираклий — плотный, медлительный с виду и удивительно спокойный грузин — обладал совершенной техникой удара и в классических позициях не имел себе равных. Ему, пожалуй, чуть-чуть недоставало фантазии и склонности к риску. Зато Воробей в избытке владел этими качествами. Маленький, сухой и подвижный до суетливости. Воробей действительно был очень похож на птицу, от которой и получил в бильярдных свое прозвище. Воробей неизменно ставил в тупик и соперников, и зрителей непредсказуемыми, порой абсолютно сумасшедшими, но вдохновенными решениями игровых ситуаций. Да, Воробей был игроком интуиции и в минуты озарения играл виртуозно.
В последнее время Денисов встречал их не часто, а недавно узнал, что оба вовсю ударились в гастрольные поездки по городам и весям. Это было странно. Ни Ираклий, ни Воробей не отличались страстью к деньгам. Ираклий, кроме того, был домоседом и путешествий просто не любил. Воробей же — что весьма часто сопутствует таланту — был откровенно ленив. Только теперь Денисов понял причину. Валентин планомерно подгребал под себя бильярдный тотализатор. Именно на него теперь работали Ираклий и Воробей. Интересно, на чем он их купил? И за какую сумму? Ну а Денисову цена была назначена непомерно высокая. Нет, не за жалкие сорок тысяч Валентин приобрел его в личную собственность. Ценой Денисову был Пашка.
И сейчас Денисов вновь безостановочно кружил по квартире, не в силах заняться чем-нибудь или хотя бы просто присесть. Он ждал Пашку. И когда наконец вечером раздался слабенький, немощный звонок в дверь, Денисов бросился открывать, не спрашивая. Он услышал отцовским чувством, пробудившимся так поздно и так странно, кто там, за дверью.
— Пашенька, где ж ты был? — сказал Денисов.
Пашка ничего не ответил. Застонал только. Они его избили, его сына, его кровиночку. Рубаха у Пашки была в крови, кровь запеклась на губах и под носом, а глаза, зачерненные огромными синяками, совсем почти не глядели. Пашка едва держался на ногах — как только дошел! — и Денисов на руках внес его в комнату, уложил на диван.
— Что же это, Пашенька, как это так?! — в ужасе бормотал Денисов.
Он кинулся в ванную, намочил полотенце и принялся осторожно обтирать избитое лицо сына.
Пашка болезненно ойкнул и отвел его руку.
— Не надо, пап…
— Негодяи! — то ли простонал, то ли прорычал Денисов. — Убью! Всех убью! Кто же это сделал?
— Я их не знаю, — грустно сказал Пашка. — Никого не знаю… Не надо было все-таки ту сумку трогать, пап…
— Сумку! — Денисов заскрипел зубами. — Не-ет! Теперь они свое получат! Гады!
Пашка болезненно дернулся и приподнялся на локтях. Он смотрел на Денисова с отчаянной мольбой.
— Пап, я тебя прошу! Не надо, пап. Будет только хуже. Отдай им деньги, я тебя умоляю. Я не могу!.. Разве ты не видишь! Отдай им, и все кончится, ну, пожалуйста. Ну, папочка, они же нас убьют. Тебе жалко, да? Отдай, а потом я у мамы попрошу, она тебе вернет, честное слово…
— Что ты, что ты, Паша! — отшатнулся Денисов. — Не говори так! Я все им отдам, успокойся. Я все сделаю…
Невозможно было спокойно смотреть на Пашку, измученного болью и страхом, и ярость Денисова вновь сменилась безысходной тоской. Он говорил что-то успокаивающее, говорил непрерывно, и Пашка, не вникая в смысл его слов, просто прислушивался к интонациям и постепенно стихал. Напряжение понемногу оставляло его, наконец он вытянулся на диване в бессильной, но покойной позе.
— Уехать бы отсюда, — тихонько сказал Пашка.
— Верно! Мы обязательно уедем, — подхватил Денисов. — Пропади он пропадом, этот паршивый город. Поедем с тобой на юг, в Ялту. Там у меня друзья, отличные ребята, мы прекрасно устроимся. Знаешь, как хорошо в Ялте? Мы сами… никто нам с тобой не нужен…
Денисов ощущал огромную усталость. Он чувствовал, что нет больше сил в одиночку противостоять огромному равнодушному миру, ему, как в детстве, хотелось отвернуться и закрыть лицо руками.
— Теперь мы всегда будем вместе, Паша, — прошептал Денисов. — Порознь больше нельзя, только вместе…