Теперь предстояло самое, бесспорно, ответственное — заполучить эти тысячи. Тот из троих, кто обучался в русской школе, пишет письмо-инструкцию. (Потому что образцов его почерка на местном языке нет нигде…) Среди второстепенных деталей типа купить там-то спортивную сумку синего цвета за восемь восемьдесят (для денег) оговаривается, как бы между прочим, что Г. должны указать энное количество доверенных лиц, проживающих в столице республики. Предполагалось, что в списке, скорее всего, окажется и Родственник. (Пусть и седьмая вода на киселе, но как-никак по здешним понятиям дядя близнецов.) И тогда он — вроде наугад — будет выбран преступной стороной на роль посредника.
Передача оговоренной квоты — самый уязвимый узел подобных дел. Во время встречи гонца могут задержать и, предприняв решительные действия, раскрутить его, как это произошло, например, на Саратовском вокзале, где опергруппа МВД накрыла кавказских "гастролеров", выбравших объектом киднэппинга местного торгового работника, с которым, между прочим, раньше приходилось обделывать кое-какие левые делишки. (На роль жертв, равно как и в родственном киднэппингу рэкете, часто выбираются люди, так или иначе "замазанные" с преступниками.)
А задержание хотя бы одного похитителя (в одиночку, насколько я понял, киднэппинг провернуть практически невозможно) наверняка означает скорую смерть ребенка, и дальнейший блеф с целью получить-таки деньги выбивает почву из-под ног тех, кто даже уже решился на радикальные меры устранения свидетелей, поскольку у идущих по пятам есть вполне определенные зацепки. А за просто так на мокрое дело (убийство) мало кто отважится.
Вышла промашка: в список не включили Валерика: у родителей в городе оказалось предостаточно родных и без него. Потребовалось разыграть психологически точно рассчитанный спектакль, дабы переиграть условия. И вот наконец даже не он сам, а отец Родственника попал в перечень лиц, подходящих, по мнению Бориса Г., для щекотливой миссии. Троица воодушевлена — дальше все пойдет как по маслу. Борис обнадежен…
В материалах дела я не нашел ответа на вопросы, которые, наверное, кому-нибудь покажутся риторическими. Но все же хочется знать: что чувствовал Хозяин, прислушиваясь ночами к по-детски ровному дыханию ничего не понимающих мальчиков? Менялось ли давление у Сердечника после конспиративных телефонных бесед с издерганным неизвестностью Борисом, души не чаявшим в первенцах? Сочувствовал ли вдохновитель операции Валерик женщине, приходившейся ему родней?
Доверительный, по логике вещей — исключительно на обнаженных чувствах, разговор Бориса с Родственником состоялся дома у последнего. Согласившись передать анонимным вымогателям заветную синюю сумку, похититель мог считать, что дело в шляпе. Однако энергично вмешался его отец, заявивший, что не желает, чтобы сын рисковал. Последовало неспокойное выяснение отношений, в котором и отец жертв, и похититель выступали парадоксальными союзниками. Старика уже было уломали, когда Борис привел самый, как ему казалось, убедительный аргумент: молодого человека подстрахуют, поскольку органы внутренних дел в курсе. Борис, нарушив данное милиции обещание, бросил эту фразу словно козырного туза. Ведь он не догадывался, что с ним играют крапленой колодой. И необратимо изменил ставку. Две жизни вместо 135 тысяч рублей. Выигравших — не будет. Пытки, погони, расстрел… Но этого не знал ни Борис, ни его родич, затеявший недобрую игру в киднэппинг. Руководитель синдиката по краже детей почувствовал, как отхлынула кровь от лица. Он резко, одеревенев языком, взял сторону отца и, глядя сквозь гостя, категорично заявил, что из уважения к старшему не посмеет нарушить его волю, после чего живо скомкал ставшую бесполезной для него беседу.
Будучи инициатором похищения, он же первый — на очередной "планерке" — вслух произнес то, о чем хором давно уже думали его подельники, — детей надо "убрать". Валерик (Родственник) убежден — они его узнали. И, кроме того, сказал он, мальчики умны и наблюдательны (их учительница до сих пор числит братьев одними из самых талантливых учеников, когда-либо у нее обучавшихся); поэтому квартира на Юго-Западе — засвечена. Так что отпускать их — себе на голову. Майор, участвовавший в расследовании, рассказывал мне, что отец с дрожью в голосе признавал: выплатить даже полмиллиона можно было (здесь развита клановая взаимопомощь), просто он чувствовал — выкуп сыновей не спасет. То, что началось фарсом телефонных переговоров, обернулось жаром свирепой драмы.
Решение судьбы ребенка — кульминационное звено. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: живой свидетель опасен. Альтернатива крови — полюбовное разрешение становится в глазах шантажистов нереальной после осознания допущенных ими ошибок. Независимо от того, получены деньги или нет, часто принимается жесткое, словно приклад, решение не оставлять теплый след к себе, избежать всякой возможности прямого опознания.
Цифры, с которыми я ознакомился, беспощадны. Если бы взрослые ведали о бесстрастном приговоре статистики… Они не стали бы изнурять себя бесполезными надеждами. Убивают каждого третьего похищенного. И порой изуверски. Спасти ребенка возможно, лишь сразу обратившись за помощью в органы. Я уверяю: это не прямолинейная милицейская агитка. Тому доказательством все та же статистика.
Вот уж действительно — хотя и звучит шпаргально — промедление смерти подобно. Но на этот шаг так трудно решиться, вновь и вновь перечитывая крохотную записку со зловещим предостережением: "Обратишься к ментам — девке твоей голову отвернем" (а я видел и такие). Самое грустное: возвращение малыша не гарантирует, что трагедия не повторится. В Узбекистане из одной и той же семьи поочередно выкрадывали троих детей. И последний не вернулся…
Шансы на спасение уменьшаются буквально с каждым часом, отмеряющим течение дела в семейной, так сказать, плоскости. Чем раньше подключатся специалисты из правоохранительных инстанций, тем больше вероятность предотвращения несчастья. Похитители рассчитывают как раз на парализующий страх за тепло маленького сердца, на боязнь переложить ответственность на чужих. Пусть профессионалов, но не кровно заинтересованных. Алма-атинское дело, допустим, было раскрыто за двое с половиной суток именно потому, что отец третьеклассника Тимура рассудил: вдвоем с женой им не сдюжить. Супруги Сарсеновы позвонили в милицию через четверть часа после разговора с одним из вымогателей. Вечером 24 февраля 1987 года в розыск включились сотрудники уголовного розыска. Штаб по проведению операции возглавил начальник УУР МВД Казахстана В.Артеменко. Пока отец сломя голову бросился по знакомым набирать запрошенные пятнадцать тысяч, работники милиции сделали все от них зависящее. Следующей ночью задержали одного из похитителей — техника спорткомплекса "Медео" Виктора Снопкова. Несколькими часами позже давала показания жена его брата Анатолия, организовавшего похищение. В 02.40 следующего числа в камышах под городом нашли связанного мальчика, который лежал в ледяной воде, укрытый листами толя. Спустя некоторое время ребенок был уже в больнице. Вскоре задержали и А.Снопкова.
Познакомившись с десятками дел, я составил для себя обобщенный портрет дельца от киднэппинга. Мужчина в расцвете сил. Из среды, которую почему-то принято называть интеллигентской. По мнению многочисленных респектабельных знакомых, ничего в жизни предосудительного не совершивший, не считая разве безбилетного проезда в трамвае. Добрый семьянин. Спортивен (теннис, бассейн, туда-сюда). Ухожен, одет модно. Образование — высшее, хотя работа не обязательно по специальности. Машину хорошо водит. Женщинам нравится… Ну и так далее.
Мне кажется, неспроста подъем киднэппинга пришелся на пик застоя. Начало восьмидесятых. Атмосфера тотального лицемерия, возведенного в ранг внутренней политики. Общеобразовательная система, превратившаяся в школу ханжества. Усреднение нравственных полунорм. "Одни слова для кухонь, другие — для улиц". Духовная девальвация. Неприкрытое социальное неравенство. Скопление стотысячных состояний за счет повальных хищений и всесоюзной коррупции. Все это — условия для возникновения "нетипичного явления", порожденного тем, что тяжеловесно звалось раньше нетрудовыми доходами. Этим я объясняю (для себя, во всяком случае) неоднозначность локального общественного мнения по отношению к пострадавшим.
В О. мне доводилось слышать циничное: пожалел, мол, цеховик денег — детей потерял, а теперь на кладбище памятник воздвиг, который, дескать, стоит не меньше, чем просили за две жизни. Я видел эти могилы: гранитный дворик, фонарные столбы для вечерней подсветки, стела красного камня, впечатанные переводной фотографией в серый глянец плиты мягкие черты двух красивых мальчиков — рука Карена на плече брата… Или — наоборот, мальчики очень похожи. Но не это важно, а то, что экономический, с позволения сказать, аспект для кого-то оказывается важнее нравственного. Кто-то считает возможным отказывать в сочувствии родителям лишь на основании их банковских счетов.
Кстати, о памятнике. Возможно, мне не следовало упоминать об этом. Возможно, не стоило вообще браться за это дело. Возможно, полезнее писать светлые очерки о героях соцтруда. Возможно…
Я уже обмолвился о тягостном для меня визите. После публикации в "Труде", где я довольно подробно называл имена пострадавших, мне позвонили близкие друзья семьи Г. Мы встретились в одной из московских редакций. Не было ни угроз, ни упреков. Внятный рассказ о том, что случилось после того, как газеты попали в О. И вопрос.
Во-первых. Как только гибель мальчиков была растиражирована многомиллионным тиражом, умер дедушка погибших. Хочу верить: это лишь хронологическое совпадение. Надеюсь, газетное напоминание о давнишней трагедии не могло вызвать то, что раскаянием, тем не менее, будет