Порой дело обстоит и совсем непросто: потерявший от лиха голову инкассатор ради спасения ребенка может пожертвовать собой и пойти на преступление. На Северном Кавказе схожим образом ограбили госбанк. Нагрянув к директору домой, рэкетиры увезли жену с ребенком, пожилую мать как заложницу оставили в квартире под присмотром и с помощью поставленного в безвыходную ситуацию человека (обычного, напомню, человека, а не киношного супермена со стальными нервами и бицепсами) провернули ограбление в два счета. Помогающие преступникам под давлением не считаются согласно закону соучастниками. Этим-то и пользуются люди, выбравшие киднэппинг своим ремеслом. Законодательные нюансы ухмылисто разъяснятся, допустим, кассирше сберкассы, и, спасая годовалую дочь, она отдает всю имеющуюся наличность.
Однако еще и еще раз повторю, чаще все же мастера киднэппинга предпочитают иметь дело с людьми состоятельными, и, более того, нажившими состояние нелегально. Кроме того, выгодно не толкать объект шантажа к добыче средств, а получить уже имеющееся в загашнике, поскольку время — тоже повторяюсь — работает против похитителей.
Но я никому не советую самоуспокаиваться. Мы, дескать, не цеховики, нам за своих бояться нечего. На волне нахраписто рвущей вверх преступности появляются последнее время юные дилетанты-вымогатели, объявляющие довольно-таки крупные суммы, которые любой, загнанный в угол шантажа родитель соберет едва-едва. Та же алма-атинская история — иллюстрация к этому тревожному тезису.
Уже решившись на убийство, Родственник, Хозяин и Сердечник продолжали вести — для отвода глаз — телефонные игры. Но… прошло три недели с момента похищения, и пора было ставить холодную точку над "i". Отступать было некуда.
Раздобыли мышьяк. Потом отказались от удобной бескровной идеи отравления, поскольку вскоре выяснилось, что, даже будучи насыпан на халву, яд сохраняет неаппетитную горечь.
Купили сколько-то там "кв. метров ткани и веревку". Посовещавшись, кровавую миссию возложили на Хозяина. Поздно вечером он вынес спящего ребенка из комнаты, накинул гладкий шнур на тоненькую шею и, пытаясь унять истерическую тряску рук, потянул скользкие концы — левый вправо, правый влево. Мальчик, еще не проснувшись, задергался, страшно захрипел. Убийце стало не по себе. Он отнес плачущего ребенка обратно в спальню, быстро перерезав веревку. Поутру сказал приятелям, что "по-честному" пытался осуществить намеченное, но веревка, мол, не выдержала и оборвалась. Сообщники поверили ему, лишь увидев на шее одного из мальчиков борозду от удавки.
Вновь посоветовавшись — я так и не смог вообразить, как эти "фили" выглядели, ведь протоколы не фиксируют эмоции, — пришли к мысли умертвить близнецов электротоком. Чувствительный Сердечник, сославшись на хроническое нездоровье, категорически отказался принимать "непосредственное участие" в такой операции, дав, впрочем, на нее вялое "добро"… Один провод закрепили на левом предплечье, другой — на левом бедре спящего. После включения в сеть мальчик пронзительно закричал. Испугавшись, что шум разбудит соседей, горе-убийцы выключили ток лихорадочным рывком.
Без страха впасть в учительски банальное морализаторство я замечу, что история эта подтверждает выверенную кровью истину: ступить на преступную стезю куда легче, чем соскочить. Одно преступление вызывает, как джинна из бутылки, возмездие нескончаемости греха. Словно платки из шляпы фокусника, преступления тянут одно, другое. Чем дальше, тем страшнее. Не хочу пугать начинающих упражняться в рэкете юношей, если они выбор свой сделали, но тем, кому в государстве, созданном преступниками, трудно оставаться порядочными, напомню: за все, буквально за все приходится платить. А деньги в этой стране давно уже мокнут от детской крови.
На следующий день, оглушив себя водкой, Родственник отправился на Юго-Запад с несгибаемым решением подвести финишную черту под еженощными кошмарами. Душили братьев поочередно — чтобы поровну распределить вину — на предусмотрительно постеленном поролоновом матрасе, одолженном у соседей по подъезду. Один сжимал грудь, другой перетягивал веревкой детское дыхание. Сложив безвольные тела валетом, их зашили вместе с булыжником в наспех сооруженный мешок, который отправили на дно протекающей по городу речки.
Может, иных убийц и тянет на место преступления. Эти трое, не откладывая в долгий ящик, уехали от мутного узкого канала как можно дальше. Один лег на операцию в вильнюсскую клинику, другой улетел в Ашхабад. Третий ничего лучше не придумал, как отправиться в Литву вслед за первым — "выхаживать бедолагу-друга" (видимо, нестерпимо Родственнику было участвовать в поминках).
На последней, двадцать второй странице приговора отпечатано сухое резюме: за похищение и шантаж всем троим по 5–7 лет, за убийство при отягчающих обстоятельствах — расстрел.
Можно было и не писать об этом. Но по ТВ показывают веселый венгерский фильм о киднэппинге "Происшествие на улице Паланк", а в "Советской культуре" публикуется внушительный и эффектно иллюстрированный очерк с красноречивым названием "Детство на распродажу": "В странах Запада похищенные дети попадают не на заводы, а в порноиндустрию".
"Не на заводы…" А у нас между тем известные деятели искусства — это случай из моей журналистской практики — отказываются в интервью рассказывать о своих дочерях из-за боязни (вполне понятной) кровавого шантажа.
"В странах Запада…" А все — я это знаю — московские кооперативные кафе платят ту или иную дань рэкетирам, для которых дети — удобный рычаг безусловного воздействия на нуворишей от кооперации.
Можно было и не писать об этом. "Жить с закрытыми глазами легче", — прав Джон Леннон. А после, нас — хоть Чернобыль. "Легче". Но не честнее. Хотя бы по отношению к тем, кому жить после нас. Нашим детям.
СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ
Дмитрий ЛихановПОХОРОНЫ ЛУНЫ
Жан-Луи Кальдерону, всем журналистам, выжившим и погибшим той зимой в городе Красной Луны, посвящается эта повесть.
Иногда вместо того, чтобы убить животное, строитель подманивает к краеугольному камню человека, тайком снимает мерку с его тела, какой-нибудь части тела или с его тени и зарывает ее под камнем; или он кладет краеугольный камень на тень человека. Считается, что такой человек на протяжении года умрет. Румыны, жители Трансильвании, полагают, что тот, чью тень замуровали подобным образом, умрет в течение сорока дней. Так что люди, проходящие мимо строящегося здания, могут услышать предостерегающий окрик: "Берегись, чтобы они не взяли твоей тени".
Существовали даже торговцы тенями, чье ремесло заключалось в поставке архитекторам теней, необходимых для придания прочности стенам.
Джеймс Джордж Фрэзер, "Золотая ветвь".
Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна.
А.С.Пушкин, "Бесы".
Под железобетонным небом, усеянным сорокаваттными электрическими звездочками и громкоговорителями, испускающими послания местных архангелов; под стерильным ветром кондиционеров, замораживающих в своем трубчатом чреве запахи высохших трав и бензинового перегара; среди стеклянных колонн, зеленых военных мундиров и модернизированных аппаратов Вильгельма Рентгена, беспрерывно атакующих парными ионами скелеты и мясо беременных чемоданов; среди человечьего пота и слез, посреди тысяча девятьсот девяностой зимы лежали мы на мраморной земле международного крематория имени Покойного Графа и ждали, покуда реактивный гроб унесет нас туда, в самую топку рассвета.
Но Солнца все не было. Вместо него оплывала, таяла в облаках старой парафиновой свечкой Луна.
— Значит, он сказал, что небо закрыто? — спросила Клэр, перемалывая своими беленькими зубками лимонную жевательную резинку. — И как же нам быть?
Она так трогательно делала грамматические ошибки, так вызывающе свежо пахли недозрелым лимоном ее упрямые губы, что Спецкор неожиданно затянулся лиловым сигаретным дымом глубже привычного, поперхнулся им до едкой горечи и закашлялся.
— Он сказал, что все мы — придурки, — проговорил Спецкор, вытирая ладонью выступившие от кашля и лилового дыма слезы, — он сказал… что только сумасшедшие могут лететь туда, где идет гражданская война. А в его экипаже все пока что в своем уме. Еще он сказал, что сегодня ночью оттуда прилетел последний самолет. Связь с аэропортом прервана. Такие дела.
— Что ж, так и будем здесь валяться, — сказал Майкл, — у меня уже вся задница затекла.
— Так и будем, — сказал Спецкор. — Все равно сейчас туда никто не полетит. А если и полетит, то ты можешь со своей задницей заранее попрощаться. Нас подстрелят на первом же заслоне пэвэо.
— Прощай, мое милое, черное седалище, — сказал Майкл. — Ты верно служило мне все эти годы. Извини, что иногда приходилось запихивать тебя на унитаз, но зато я ни разу тебя не подставил. Вуе-bуе[13], и храни тебя бог Чанго.
Он поднялся и, перешагивая через алюминиевые ящики с аппаратурой, видеокассетами и прочим операторским барахлом, вразвалочку побрел в сектор В.
— Ты куда? — окликнула Клэр.
— Прощание будет недолгим…
Клэр перевернулась на живот и теперь смотрела куда-то вдаль, за стеклянную стену, за автомобильную парковку, за лес и розовеющий клубничным соком горизонт.
— Скажи мне, тебе и вправду не страшно? — спросил Спецкор.
— Это моя работа. — Ее губки сжались еще упрямее. Или съежились. Не понять.
— Да ладно тебе. Я не об этом. Знаешь, когда я вчера собирал чемодан, мне все говорили: дурак, куда ты едешь! На фига тебе подставляться под пули! Тебе всего тридцать лет! Я им тоже что-то говорил про работу. А теперь думаю: действительно — на фига? Чего я забыл в этой дурацкой стране с ее дурацкой революцией? Здесь мне, что ли, счастья не хватает? Или это страх говорит во мне?