В снежное это утро народу в храме было совсем немного. Пожилой инвалид, приставив к стене костыли, дремал на скамеечке. Две женщины в черных платках и с покрасневшими — то ли от бессонницы, то ли от слез — глазами молились перед иконой Богородицы, да старушка служительница в вязаной шапочке торговала в своей конторке нательными крестиками, алюминиевыми цепочками, книгами и церковными календарями, напечатанными на плохой желтой бумаге. Тут же висела табличка, извещавшая, что свечей в храме нет. Здесь и в самом деле было необычайно темно. Только возле некоторых икон трепетали крохотные огоньки масляных лампадок.
— Неужели у вас нет ни одной свечи? — спросил Спецкор старушку служительницу. — Куда же они все подевались?
— Все свечи — на улицах, — ответила та, — вы же знаете, сколько людей там погибло. У нас храмов не хватит, чтобы оплакать всех. Так что сами улицы превратились в храмы.
Миллионы свечей, тысячи деревянных крестов и икон, вывешенные тут же революционные стяги, поминальные конфеты, бумажные и живые цветы — все это и впрямь делало Город Луны похожим на какой-то неземной, продуваемый ветрами, заметаемый снегом храм, а собравшихся возле свечей людей, их заклинания, причитания, слезы — на диковинную, ни на что не похожую литургию, чей нестройный, разноголосый хор и мольба без стен и преград уносились в белую высь, прямо к господу Богу.
Желтые лужи талого воска уже выходили из берегов, тягучими дымящимися ручьями пробивали себе дорогу в снежных сугробах, соединялись и, выплеснувшись на мостовую, вязли во льду, образуя странные, одна на другую не похожие фигурки, отдаленно напоминающие то всадника с длинным копьем, то высушенного скорпиона, то сталактитовую сосульку или дерущихся петухов. И по этим стеариновым фигуркам, конечно же, можно гадать. Только бы знать на кого и что они значат…
Цыганка Маша, которую Спецкор встретил лет десять тому назад на станции Вязьма, тоже гадала ему: и по воску, и по картам, и по руке. Вышла ему тогда большая дорога и казенный дом, а в доме том место начальника. И еще Маша сказала: семь лет трудись не разгибаясь, а близких своих береги от воды. Но о чем-то она все-таки промолчала, про какую-то восковую фигурку в воде. Только рукой махнула: "Про плохое не скажу. Сам узнаешь". Теперь, увидев восковые фигурки во льду Города Луны, он снова вспомнил Машу, ее хрипловатый голос, перстни из самоварного золота на тонких пальцах, станцию Вязьма, гадание. Вспомнил и подумал: так будет это плохое или уже прошло?
В белом айсберге отеля "Интерконтиненталь" уже кучковался местный и заезжий народ: пятидесятидолларовые проститутки, пятнадцатилетние фарцовщики (еще вчера среди остальных они гибли на городских баррикадах, а нынче вновь принялись за свое привычное дело), вооруженные легкими автоматами десантники с собаками, обнюхивающими чемоданы в поисках бомб и наркотиков, поддатые ребята из Красного Креста, нагруженные патронташами батарей, "уматиками"[17], микрофонными штангами телевизионщики, непонятно откуда взявшиеся негры, тайные агенты секуритате, бородатые повстанцы и сексапильные девицы в военной форме.
Старый друг отправился в конференц-зал отеля узнать что-то насчет очередной пресс-конференции, Спецкор пошел в ресторан заказывать ужин. Свободных мест в зале уже не было, и тогда он подсел к стойке бара на высокий стул, выполненный в форме ковбойского седла.
— Что господин желает? — подбежал вертлявый, похожий на всех остальных официантов в мире холуй в ярко-красном с позументом пиджаке и лицом впавшего в разврат купидона.
В позапрошлую среду они при обращении называли друг друга "товарищ", но одним из первых декретов революции это слово было упразднено и заменено на "господин". Люди быстро к нему привыкли.
— Господин желает много мяса, — сказал Спецкор, — и много вина.
— А я утку… — сказал сидевший неподалеку человек в твидовом костюме. — В этой стране есть утки? Я жду уже сорок минут.
Человеку было за шестьдесят. Он курил трубочный табак "Клан" и говорил на очень правильном, очень грамотном, без всяких там американизмов английском, он даже не употреблял привычных ругательств вроде "fuck" и "shit" — этот ждущий утку англичанин.
— Я ее уже сорок минут жду, — сказал он, повернувшись к Спецкору, — вот увидите, этот негодяй вам мясо принесет, а утку забудет.
Он вдруг подвинулся совсем близко и доверительно прошептал:
— В этом городе все ищут террористов, а они на самом деле окопались здесь. Я уверяю вас, что этот официант из секуритате. И эта парочка рядом с вами — видите? — они тоже. Будьте поосторожнее.
Неподалеку действительно сидели молодая девушка в заячьей шапочке и спортивного вида парень в свитере домашней вязки.
— Почему вы решили, что они оттуда? — столь же доверительно прошептал англичанину Спецкор.
— Все очень просто. Влюбленные не могут молчать по часу. О господи! Опять он забыл утку! Что я вам говорил!
Падший ангел поставил перед Спецкором огромное блюдо тушеного мяса с овощами и две бутылки "Pirlot Noir" и уже хотел было уйти, но тут джентльмен извернулся и ухватил его за рукав пиджака.
— Слушай, парень, — проговорил он с угрозой на хорошо поставленном английском, — слушай, у тебя отличный пиджак. С таким пиджаком тебе даст любая баба. Но если ты сейчас же, сию минуту не принесешь мою утку, тебе уже не потребуется ни то, ни другое. Ты понял, bull shit![18]
— Yes, sir, — отчеканил официант и через несколько мгновений уже несся обратно с массивным глиняным блюдом на вытянутой руке.
Англичанин оказался полковником ВВС Ее Королевского величества. Он сам рассказал об этом, прожорливо, как гигантский варан, заглатывая куски жареной утки. Вот уже три года полковник служил в Британской военной миссии в Городе Луны, а до этого работал в Каире и на Филиппинах. В свое время полковник неплохо управлялся со своим "Харриером", оснащенным ракетами класса "воздух — воздух", "red top", шестиствольными пулеметами калибра 7,62 и остальным стреляющим, взрывающимся, целящимся дерьмом. Однако после того как во время посадки на Гибралтаре он не вписался в ВПП[19] и чуть было не загубил машину, его отстранили от полетов, а через год врачебная комиссия вообще освободила от летной работы по состоянию здоровья. Командование ВВС отправило его на дипломатическую службу. Полковнику это нравилось. Здесь он, по крайней мере, мог пить сколько угодно джина и ни в кого не стрелять.
— Скажите, полковник, — спросил Спецкор, — что вы думаете о местных военных.
— Местные военные — дерьмо, — ответил он, отхлебывая из запотевшей кружки холодное пиво. — Мне кажется, что Сапожник больше всего на свете боялся военного переворота, а потому всех своих генералов придерживал на расстоянии. Не особенно-то им доверял. Это уж вы мне поверьте. Тем более что большинство из них учились в России. Или имели русских жен. А Сапожник, хотя и трепался повсюду о своей любви к русским, на самом деле очень их недолюбливал. Ему казалось, что они замышляют против него какие-то интриги. И не без помощи местных военных. Так вот, именно поэтому армия при Сапожнике была в загоне. Вместо того чтобы обучать солдат военному делу, их отправляли на сельскохозяйственные работы или даже на угольные шахты. Что вышло из таких солдат, вы сами видите.
— То есть? — не понял Спецкор.
— То есть все эти разрушения в городе, эти трупы и эта бессмысленная, кровь — дело рук местных военных.
— Но здесь все талдычат о террористах…
— Вы видели когда-нибудь террориста, который лупит по зданию из башенного орудия? Я — нет. Но зато я видел такого дурака — танкиста. Он из пушки выкуривал снайпера.
— Но ведь революция все-таки… Тут не до стратегии.
— Вы спросили меня о военных? Вот я и говорю, что они — дерьмо.
— Пресс-конференция в пять часов, — Старый друг плюхнулся на соседнее седло и залпом выпил стакан, — ты пойдешь?
— Постойте, постойте, — пробормотал полковник, — вы что же — русские?
— Ну да.
— Господи, и здесь КГБ!
Он схватил со стойки свою шотландскую кепочку и быстрым шагом направился к выходу.
— Это что за шизоид? — спросил Старый друг.
— Это не шизоид. Просто он неудачно посадил свой "Харриер" в Гибралтаре.
На пресс-конференцию, которую устраивало новое правительство, Спецкор так и не пошел. Веселые ребята из кинохроники зазвали его на бульвар Весны, в бывшую резиденцию Сапожника. У них и "шикарная тачка" была — припадочный, дребезжащий всеми своими потрохами драндулет, от которого шарахались в стороны даже военные бэтээры.
Прежде к резиденции просто так было не подъехать. Везде — "кирпичи". Прямо как на Рублевском шоссе. Теперь дороги эти тоже никто не чистил от снежных заносов и они превратились в колхозный тракт — разбитый и искореженный сотнями ног, гусеницами танков, колесами тяжелых самосвалов. "Кирпичи", естественно, тоже посшибали. Один из них висел в кабинете Старого друга. Ему, можно сказать, повезло. Он попал в резиденцию одним из первых, всего через несколько часов после того как ее покинул сам Сапожник. На кухне еще пахло жареным беконом, а кофе на подносе так и остался недопитым. На журнальном столике в одной из комнат — початая бутылка вина и раскрытая книга Дианы Маккарти "Лабрадор Ретриверс". Этот печальный роман из собачьей жизни жена Сапожника — профессор химии и академик — начала читать еще до их поездки в Тегеран. Она продолжала его читать и на следующий день, после того как начались волнения в Тимишоаре, и солдаты вместе с сикуритате сваливали в котлованы трупы расстрелянных ими женщин и детей. И днем позже, когда к Городу Луны уже подтягивались подразделения регулярной армии и войск безопасности, получившие приказ восстановить порядок любой ценой. Даже утром 21 декабря, перед тем как отправиться вместе с мужем в ЦК, она успела прочесть пару страниц. Тогда эта сухопарая женщина с волевым лицом, конечно же, даже не предполагала, что это будут самые последние страницы в ее жизни, а через несколько дн