Где-то лениво долбил АКС.
Над городом низко шли армейские вертолеты.
Совковое посольство — это непременные голубые ели у входа. Это омоложенные портреты очередного вождя в кабинетах, ядовито-зеленый цвет стен, красные ковровые дорожки, угрюмые охранники, заросли из антенн на крыше, комната спецсвязи и затраханные шифровальщики в них, красный стяг на флагштоке, гипсовый дедушка Ленин, актовый зал с деревянной трибуной и горячий чай в стаканах с подстаканниками. Это суровый парторг, офицер безопасности, новая кофточка жены посла, распределитель, выписка по каталогу "Peter Justesen", ноябрьский прием, склоки с торгпредством, подсидки, аморалка, интриги, конец срока и самое страшное в посольской жизни — высылка в Совок. Посольство — это свой замкнутый мир. Это аквариум, в котором каждая рыба — от неприметной гупии до мубункинов и вуалехвостов — живет, кормится и передвигается по определенным для той или иной породы законам. И ненавидит других рыб. И сжирает их при первом удобном случае. По сути же, каждый такой аквариум — в Париже ли, Токио или Гаване — всего лишь сконцентрированное отражение самого Совка, увеличительное стекло, сквозь которое гигантская эта страна видится отчетливее и яснее.
Спецкор не любил Совковых посольств именно из-за этого. Ему вообще претил совкизм, а уж концентрированный — тем более. Ну как если бы это был рыбный суп из пакетиков. Его раздражал напускной официоз, строгие костюмы и эти ни на что не похожие наполовину дипломатические, наполовину крестьянско-пролетарские манеры тамошних обитателей. Но тут он сам напросился.
Жена Советника посланника хорошо растворяла бразильский кофе и разводила кактусы. Их у нее была целая плантация на подоконнике.
Самого же Советника посланника кактусы мало интересовали. Его возраст неумолимо близился к пенсии, а он — который уж год подряд — торчал на этой бестолковой работе, в этой столь же бестолковой и по дипломатическим понятиям бесперспективной стране, куда МИД обычно ссылал либо начинающих мальчишек, либо потенциальных отставников. Это тяготило Советника посланника. Он плохо спал. Глотал таблетки. И не любил посла.
Когда в город среди зимы вернулась весна, посла уже здесь не было. В это время он поправлял здоровье в Кремлевской больнице. Так что все, что случилось несколько дней спустя: и арест Сапожника, и признание правительства повстанцев, и бомбежка дома торгпредства, и срочная эвакуация в Совок, — все легло на Советника посланника. Он радовался этому и боялся одновременно. Его последняя встреча с Сапожником произошла в тот же день, когда правитель вернулся из Тегерана. Как и обычно, он сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете, но его лицо на сей раз вместо привычной бледности и даже желтизны было почему-то розовым. Неподалеку устроилась со своим блокнотом стенографистка. Тут же стоял переводчик.
— Вы, наверное, уже слышали мое телевизионное выступление по поводу событий в Трансильвании, — спросил Сапожник, глядя в упор. — Так вот, еще до выяснения событий советской стороной делались заявления явно не дружественного характера.
— Простите, — сказал Советник посланника, — что вы имеете конкретно в виду? Публикации в печати или официальные заявления?
— И официальные заявления тоже, — сказал Сапожник. — В частности, заявление вашего министра иностранных дел в Брюсселе. Кроме того, у нас есть достоверные сведения о том, что все эти события организованы с ведома и при участии стран Варшавского Договора.
— Эти сведения абсолютно безосновательны, — удивился Советник посланника.
— Наши сведения абсолютно верны… — прервал Сапожник.
В тот же вечер шифровка об этой встрече ушла в Москву. В полночь стало известно о конфиденциальной встрече лунного министра иностранных дел с представителями посольств стран-сателлитов, на которой он заявил о готовящемся в Совке вооруженном вторжении.
— Постойте, — сказал Спецкор, закуривая третью за это утро сигарету, — вот это очень интересно. Была ли хотя бы возможность того, что Совок снова введет танки? Как это было в Будапеште и Праге.
— После Афгана вряд ли… — ответил Советник посланника. — Однако поводов было полно. Двадцать второго числа, после того как захватили здание цэка, где-то около шести вечера мне позвонил Лидер повстанцев. У него был такой возбужденный голос… "Тиран пал, — кричал он, — диктатура низвергнута. Создан Фронт национального спасения. Передайте, что мы просим поддержки нашей революции". Я моментально связался с Москвой и передал все это без шифровки, открытым текстом. Ответ пришел буквально через пятнадцать минут. Смысл его сводился к тому, что наша страна поддерживает Совет Фронта, что мы готовы оказать материальную, гуманитарную, политическую помощь, завтра будет официальное заявление правительства. Перезвонил Лидеру повстанцев. Он говорил по-русски. Я спросил его, в какой помощи он нуждается. И тот ответил, что для них сейчас важна моральная поддержка. И вот, не прошло и часа, снова звонок. "В связи с тем, что ситуация принимает тяжелый характер, — слышу на том конце телефонного провода, — от аэропорта Отопень движется вертолетная бригада, просим правительство СССР оказать срочную военную помощь". "А вы, собственно, кто?" — спрашиваю. "Я, — говорит, — Попеску. Я звоню вам по поручению Председателя Фронта. Если не верите, перезвоните ему лично". Звоню. Телефон занят. Пятнадцать минут, полчаса. Наконец нашли. "Вы знаете Попеску?" "Нет, — говорит, — не знаю". "А вы знаете, что он только что от вашего имени попросил военного вмешательства?" Тут он просто вскипел: "Это провокация! Еще раз повторяю — нам нужна моральная поддержка". Одним словом, момент был не самый приятный. Те полчаса, пока мы искали Лидера повстанцев, тянулись словно неделя… Слушайте, а не пойти ли нам куда-нибудь? Здесь везде уши.
В дипломатическом клубе, где вечно паслись агенты из всевозможных спецслужб мира, начиная от ЦРУ и КГБ и кончая БЗМ (Безопасность Зеленого Мыса), переодетые в официантов лейтенанты секуритате разносили маринованный чеснок, парное мясо и вонючую цуйку. Советник посланника был в этом клубе, что называется, своим парнем. Все его тут знали. И он всех знал. Страшное дело: в городе все еще постреливали, "скорые" все еще свозили в госпитали раненых, и могилы убитых еще не запорошило снегом, а здесь шла гульба, самая тривиальная пьянка. "Херня какая-то, — решил для себя Спецкор, — пир во время чумы". За те несколько дней, что провел он в Городе Луны, беспробудная, повальная пьянка, учрежденная, кстати, одним из первых декретов новой власти (в день победы революции во всех ресторанах и кафе наливали бесплатно), и вместе с тем грохочущие танки на городских площадях поражали его особенно сильно, но постепенно привык и к этому.
— И что же дальше? — спросил он Советника посланника, когда им подали кофе.
— А дальше началась вся эта история с эвакуацией. Вы не были в доме торгпредства?
Это изрешеченное пулями всех калибров, пахнущее недавним пожаром и одиночеством здание Спецкор излазил еще накануне. Он отправился туда совсем один и, поднимаясь с этажа на этаж, то и дело останавливался, прислушиваясь к скрежету разбитого стекла под собственными ногами, к шороху газет, которые гонял по опустевшим жилищам неприкаянный ветер. Время от времени сюда входили какие-то люди. Они рылись в сваленном в беспорядке на лестницах и в комнатах мусоре, доставая оттуда какие-то бумажки, обгоревшие фотокарточки, истоптанные сапогами книги. Люди смотрели на него вначале со смешанной со страхом неприязнью, но, узнав, откуда он и зачем, оставляли свое занятие, подходили ближе и принимались рассказывать, как все это было.
Стрельба началась в ночь на двадцать третье. Огонь вели со стороны улицы Доробанц, куда на штурм здания телецентра двигались толпы повстанцев. В доме торгпредства никто не спал. Даже дети. Прильнув к окнам, они видели, как по улице промчался бэтээр с зажженными фарами, а следом за ним, харкая выхлопами солярки, двинулись тяжелые танки. Над крышей зависло несколько боевых вертолетов "Пума". Если бы не стреляли, все это могло походить на военный парад, которые так любил устраивать Сапожник в дни национальных праздников.
В семь утра улицу Доробанц перекрыли тралеры, но вскоре их сменили танки, и молоденькие десантники заняли рядом с ними линию обороны. Перед входом в дом под прицелами автоматчиков лежали какие-то люди в гражданском. Один из них попытался подняться, но его убили короткой очередью в затылок. Подошли новые танки и окружили дом со всех сторон. Люди уже не подходили к окнам, а те из них, кто когда-то прошел войну, поняли, что дом оказался в самом центре военных действий, на линии фронта. Это означало, что по дому будут бить перекрестным огнем. И из него теперь не спастись. Телефон работал с перебоями. Но, когда наконец-то удалось связаться с посольством, на том конце провода прозвучало: "Мы не можем к вам подобраться. Спускайтесь в подвал". Теперь семьдесят девять человек, самому младшему из которых было всего шесть дней, оставались не только без помощи, но и без надежды. Шквальный огонь из тяжелых пулеметов и башенных орудий настиг людей в разных местах. Кто-то, прихватив документы, деньги и драгоценности, спускался по лестнице. Некоторые оставались еще в квартирах. Остальное, прижав к себе детей, уже сидели в подвале. Одни молились украдкой, другие плакали, третьих бил озноб. С рассветом, медленно вплывавшем в вентиляционные отверстия подвала вместе с пороховой гарью, военные начали штурм здания. Несколькими очередями в упор выбили замок входной двери и, не снимая пальцев со спускового крючка, кинулись вверх по лестнице. Преодолевая очередной лестничный марш, веером выпускали длинную очередь и только после этого врывались в квартиры. В одной из них им попался главный бухгалтер— невысокий мужчина в старомодных роговых очках. Кто-то из солдат приставил ему дуло автомата к затылку и повел на улицу. Бухгалтер понял, что сейчас его расстреляют. "Меня нельзя, — повторял он по-русски, — у меня ведомости, печати". Но солдат его не понимал. Он решил, что поймал террориста.