— Покойники редко хорошо пишут, — отмахнулся я.
— Какой же ты покойник! — запротестовал Крафт. — Ты полон мыслей. Ты же можешь говорить часами напролет.
— Треп, — отмахнулся я.
— И никакой не треп! — возразил Крафт пылко. — Женщина — вот единственное, что тебе нужно, чтобы начать писать снова и лучше, чем когда-либо раньше.
— Что-что? — переспросил я. — Кто мне нужен?
— Женщина, — повторил Крафт.
— С чего тебе вдруг стукнуло в голову? Устриц переел? Ну ладно, если ты заведешь женщину, то и я заведу. Идет?
— Э, мне уж не поможет, я слишком стар, — сказал Крафт, — а ты — нет.
И снова, пытаясь отделить действительность от фальши, я должен подчеркнуть, что он действительно в это верил. Он искренне желал, чтобы я начал писать снова, и был убежден, что женщина может побудить меня к творчеству.
— Я почти уже готов пройти через унижение, неизбежное для меня, попутайся я показать себя мужчиной даме, — если и ты согласишься обзавестись женщиной, — заявил Крафт.
— У меня есть женщина, — возразил я.
— У тебя была женщина. Это абсолютно разные вещи.
— Я не хочу говорить об этом, — сказал я.
— Но я все равно буду говорить об этом, — гнул свое Крафт.
— Ну и говори, — я встал из-за стола. — Играй в сваху, сколько влезет. А я пойду посмотрю, чем сегодня порадовала почта.
Крафт досадил мне, и я решил спуститься за почтой просто для того, чтобы дать улечься раздражению. Почта меня нисколько не интересовала. Я ее неделями вообще не вынимал. Да и получал-то я одни лишь чеки дивидендов, уведомления о собраниях акционеров да рекламки всякой всячины, в том числе учебников и учебных пособий.
Почему именно учебников и учебных пособий? Однажды я пытался получить место преподавателя немецкого в частной школе в Нью-Йорке. Где-то году в 50-м.
Места я не получил, да не очень-то и хотелось. Я и подал-то заявление только, наверное, для того, чтобы доказать самому себе, что все еще существую как личность.
Подавая заявление, я вынужден был выкручиваться, заполняя положенные документы, и ложь моя столь очевидно была шита белыми нитками, что администрация школы даже не удосужилась ответить, что я им не подошел. Как бы там ни было, но имя мое затесалось, видимо, в списки так называемых педагогов. Вот и пошли эти рекламки бесконечным потоком.
Сейчас в ящике скопилось почты за последние три-четыре дня.
Чек от компании "Кока-кола". Уведомление о собрании пайщиков "Дженерал моторе". Письмо от отделения "Стан-дард ойл" в Нью-Джерси с просьбой одобрить новую программу выплаты вознаграждения акциями моим должностным лицам. Рекламка восьмифунтовой гири, сделанной под школьный учебник.
Целью ставилось дать школьникам поупражняться на переменках. Рекламка подчеркивала, что по физической подготовке американский школьник уступает школьнику чуть ли не любой страны мира.
Но рекламка странной гири оказалась отнюдь не самой странной вещью в моем почтовом ящике. Там оказались вещи еще куда более странные.
Прежде всего — письмо в стандартном официальном конверте из отделения Американского Легиона имени Френсиса Донована, г. Бруклин, штат Массачусетс.
А затем — какая-то плотно свернутая газетенка, отправленная из почтового отделения вокзала "Гранд Сентрал".
Сначала я развернул газету. Это оказался номер "Уайт Крисчен Минитмен" — скабрезного безграмотного, антисемитского, антинегритянского, антикатолического погромного листка, издававшегося преподобным Лайонеллом Дж. Д. Джоунзом, доктором богословия и медицины. "Верховный Суд, — гласила "шапка", — стремится превратить США в страну полукровок!"
И заголовок, набранный чуть помельче: "Красный Крест вливает белым негритянскую кровь!".
Ну, меня такими заголовками не проймешь. Я, в конце концов, тем же самым зарабатывал на жизнь в Германии. А уж заглавие заметки в углу первой страницы — "Международное еврейство — единственный настоящий победитель второй мировой войны" — так совсем в былом стиле Говарда У.Кэмпбелла-младшего.
Затем я вскрыл письмо из Американского Легиона. Оно оказалось следующего содержания:
Дорогой Говард!
С удивлением и огорчением узнал я, что ты еще жив. Как подумаю, сколько хороших людей пало на второй мировой, а потом вспомню, что ты живешь и благоденствуешь в преданной тобой стране, так блевать тянет. Тебе будет приятно узнать, что личный состав нашего отделения Американского Легиона единогласно постановил вчера потребовать, чтобы тебя либо предали смертной казни через повешение, либо выслали обратно в твою любимую Германию.
Коль уж я теперь знаю, где тебя найти, то скоро наведаюсь. Приятно будет вспомнить старину.
Надеюсь, вонючая ты крыса, тебе приснится сегодня концентрационный лагерь Ордруф. Жаль, не спихнул тебя в яму с гашеной известью, пока мог.
Глубоко искренне твой,
Бернард Б. О'Хэа,
командир форпоста американских патриотов.
Копии: Дж. Эдгару Гуверу, директору ФБР,
Вашингтон, О.К.
Директору ЦРУ, Вашингтон, О.К.
Главному редактору, "Тайм", Нью-Йорк.
Главному редактору, "Ньюсуик", Нью-Йорк.
Главному редактору, журнал "Инфантри",
Вашингтон, О.К.
Главному редактору, "Лиджн мзгэзин",
Индианаполис, Индиана.
Председателю Комиссии Конгресса США
по расследованию антиамериканской деятельности, Вашингтон, О.К.
Главному редактору, "Уайт Крисчен Минитмен", Бликер-стрит, 395, Нью-Йорк.
Бернард Б. О'Хэа не кто иной, как тот самый юнец, взявший меня в плен в самом конце войны. Это он проволок меня по всему лагерю Ордруф, а потом вместе со мной угодил на обложку "Лайфа".
Как же он узнал мой адрес, ломал я себе голову, обнаружив его письмо в своем почтовом ящике в Гринич Вилидж.
И, пробежав глазами номер "Уайт Крисчен Минитмен", убедился, что не один лишь Бернард О'Хэа нашел всеми забытого Говарда У.Кэмпбелла-младшего. На третьей странице простенький заголовок "Американская трагедия" венчал следующий текст:
"Говард У.Кэмпбелл, великий писатель и один из бесстрашнейших патриотов в истории Америки, ныне влачит существование в нищете и одиночестве на чердаке дома номер 27 по Бетун-стрит. Такова судьба людей, у которых хватило мужества сказать правду о заговоре международных еврейских банкиров и международных еврейских коммунистов, которые не уймутся, пока безнадежно не загрязнят кровь каждого американца негритянской или азиатской кровью".
Я признателен Институту документации военных преступлений в Хайфе за предоставленные материалы, благодаря которым могу включить в свой рассказ биографию доктора Джоунза, издателя "Уайт Крисчен Минитмен".
Досье на него собрали обширное, хотя привлечению к ответственности за участие в военных преступлениях он не подлежит. Копаясь в сих архивных сокровищах, я сумел достоверно установить следующие факты:
Преподобный Лайонелл Джэсон Дэвид Джоунз, доктор богословия и медицины, родился в Хаверхилле, штат Массачусетс, в 1889 году и воспитывался как христианин-методист.
Он был младшим сыном зубного врача, внуком двух зубных врачей, братом двух зубных врачей и шурином трех. Он и сам подался в зубные врачи, но в 1910 году был исключен из зубоврачебной школы Питтсбургского университета. В наши дни истинную причину его исключения продиагности-ровали бы, по всей вероятности, как паранойю. В тысяча же девятьсот десятом году его отчислили за простую академическую неуспеваемость. Проявившуюся, однако, в симптомах, далеко не простых.
Экзаменационные работы Джоунза были, наверное, длиннейшими в истории зубной медицины, в то же время имея к ней самое отдаленное отношение. Начинались они вполне здраво — на заданную тему. Но о каком бы предмете ни шла речь, Джоунз ухитрялся пересесть на любимого конька, перекинуть мостик к собственной теории о том, что зубы негров и евреев убедительно свидетельствуют о вырождении обеих групп.
Дантистом он складывался высочайшего класса, и преподаватели надеялись, что со временем он перестанет заговаривать им зубы политикой. Но дело шло все хуже. Изыскания и экзаменационные работы Джоунза окончательно превратились в истерические призывы ко всем протестантам-англосаксам объединиться против еврейско-негритянского засилья.
Джоунза турнули в конце концов, когда он перешел к поискам доказательств вырождения в зубах католиков и унитариев, а под матрацем у него обнаружили пять заряженных револьверов и штык.
Родители Джоунза отреклись от него, на что моих родителей так и не хватило.
Оставшись без гроша, Джоунз устроился помощником бальзамировщика в похоронном бюро братьев Шарф в Питтсбурге. Два года спустя он уже стал управляющим. Еще годом позже он женился на Хэтти Шарф, вдовой хозяйке заведения. Ей к тому времени исполнилось пятьдесят восемь. Джоунзу — двадцать четыре. Многие из тех, кто копался потом в его жизни — а копались в основном неприятели, — вынуждены были заключить, что Джоунз и вправду любил свою Хэтти. Брак, продолжавшийся вплоть до кончины Хэтти в 1928 году, оказался счастливым.
Настолько счастливым, настолько удачным, настолько состоявшимся государством двоих, что все эти годы Джоунз почти и пальцем не пошевелил, дабы предупредить англосаксов о нависшей над теми угрозе. Казалось, для выражения своих расовых принципов ему вполне хватало выходок при обработке определенных трупов, которые и в самых либеральных моргах показались бы делом вполне привычным и людям этой профессии свойственным. Времечко же выпало Джоунзу золотое не только в любви и в деньгах, но и в творчестве. В сотрудничестве с химиком доктором Ломаром Хорти Джоунз разработал рецептуры "Виверина", бальзамирующей жидкости, и "Джингива-Тру" — стимулирующего десны эликсира для зубных протезов, делающего их неотличимыми от настоящих зубов.
После кончины жены Джоунз ощутил потребность в возрождении. Возродилось же в нем то, что было заложено изначально. Джоунз превратился в подстрекателя расовой розни; из тех, о ком говорят: "из какой только щели выползли". Джоунз-то из своей щели выполз в 1928 году. Продав за восемьдесят четыре тысячи долларов похоронное бюро, он основал "Уайт Крисчен Минитмен".