Реклама фирмы Фуэнтес приветствовала меня зелеными огнями. Мать Кристины снова улыбалась мне, сжимая в руках банку рубленого мяса. Наваждение какое-то. Меня тошнило от вида этих банок, как тошнит от выпитого натощак ликера.
Толстяк и Дельбо вышли из дома и остановились. От противоположного тротуара тут же отъехала черная машина и притормозила у подъезда. Они сели, машина резко рванула вниз по улице Эспартерос по направлению к Пуэрта-дель-Соль.
Я тщательно закрыл балкон, чтобы защититься от проклятых зеленых огней, и выдвинул нижний ящик комода. За обувной коробкой с фотографиями лежал мой "габилондо", хорошо смазанный, холодный на ощупь, завернутый в мягкую тряпочку. Я прикинул на руке его вес, а потом прилег, положив пистолет рядом. Мысли о фотографиях не давали мне покоя. Я посмотрел на часы. Половина второго ночи. Кто дал Дельбо эти фотографии? Паулино?
Наскоро приведя в порядок комнату, я стал под душ, сначала горячий, потом холодный. Сварил кофе и снова сел на софу, рассеянно поигрывая пистолетом. Кое-какие предположения у меня появились, но, чтобы проверить их, нужно было чуть-чуть везения. Нет, пожалуй, нужно было большое везение. Прежде всего следовало повидаться с Паулино. Я встал, скинул прямо на пол свой старый боксерский халат и подошел к шкафу. Надел вельветовые брюки, рубашку, свободную серую куртку, засунул в кобуру пистолет и приладил ее к поясу.
У меня появилась идея.
Я тщательно запер дверь, на этот раз на все три замка. Чтобы войти, придется выбить дверь. Хотя, подумал я, если им надо будет войти, такая мелочь их не остановит.
Горбун сидел на плетеном стульчике. Его маленькая птичья головка едва виднелась над табачным лотком. Огни клуба "Нью-Рапсодия" все еще ярко горели, по улице расхаживали женщины, иногда они присаживались отдохнуть прямо на бордюр. По их виду было ясно, что от сегодняшней ночи ждать больше нечего.
Я закурил и оперся о стену углового дома на улице Вальверде. Со стороны можно было подумать, что еще один сутенер ждет возвращения своих женщин, чтобы пойти с ними перекусить. То тут то там попадались негры, торговавшие героином, и вьетнамцы, предлагавшие пиво в банках. Негры сопровождали клиента до машины, стоявшей в трех-четырех кварталах ниже по улице, там им вручал товар уже другой человек. Цена одного пакетика колебалась от тысячи пятисот до двух тысяч песет. В пакетике, как правило, была десятая доля грамма наркотика, смешанного с сухим молоком или тальком.
Когда я работал в полиции, наркотики встречались редко. Вернее, их употребляли богатые люди и кучка снобов из интеллигенции. Героин и кокаин. Кокаин, разведенный шампанским. Кокаин, который нюхали в загородных виллах известных танцовщиц и высокомерных, расфуфыренных в пух и прах герцогинь. В то время проблемы наркотиков еще не существовало. Забавы богачей, не более. Проблема возникла тогда, когда стали колоться бедняки.
Один грамм наркотика можно купить не дешевле, чем за шестнадцать тысяч песет. Тот, кто колется ежедневно, потребляет от одного до двух с половиной граммов. Но кто может себе позволить каждый день тратить как минимум тридцать тысяч на удовлетворение таких прихотей? Для этого нужно воровать, нарушать закон, идти на панель. Слишком тяжело достаются эти пять-шесть уколов в день.
Самое плохое в этом деле то, что для среднего торговца наркотиками сто миллионов — не деньги, но эти сто миллионов способны заставить замолчать кого хочешь: полицию, судью, прокурора. За сто миллионов хороший полицейский может согласиться стать плохим стражем порядка, он себе купит домик в таком прекрасном месте, как Марбелья, или откроет лавочку на имя жены и зятя, а уж тогда отмыть деньги не проблема. Меня очень удивляло, что мадридская мафия, в которую кроме испанцев входят марроканцы и иранцы, отдала на откуп неграм такой доходный участок, как угол улицы Вальверде.
Но я уже не был полицейским. Давно уже не был. И все же мне было ясно, что если по-умному повести дело, если задержать кого нужно, то за пару часов на этом участке можно выйти на заправил наркобизнеса.
Нужно было быть слепым, чтобы не видеть всего этого. Совершенно слепым. Наших стражей порядка ослепили деньги, которые они получали еженедельно и которые были им весьма кстати, потому что жизнь стала трудной, на зарплату не проживешь, и вообще зарплата не компенсирует риск, связанный с работой полицейского.
Я бросил сигарету и наступил на нее ногой. Молоденькая девушка схватила за рукав проходившего мимо мужчину, надеясь заполучить клиента. Для этих женщин самое страшное время наступает тогда, когда они уже валятся с ног после десяти часов непрерывной работы. В такие моменты они начинают подводить итоги и спрашивать себя, стоило ли сегодня выходить на панель и что их ждет завтра. Именно в эти часы сутенеры не скупятся на утешения и приглашают своих женщин выпить и закусить на ими же заработанные деньги.
Шанхай не сдавался. Улица была совсем пустынной, но он по-прежнему сидел за своим лотком. Иногда выходил Фаустино и перебрасывался с горбуном парой слов. Зазывать в клуб было некого.
Рядом со мной остановилась молоденькая проститутка, в глазах которой сквозило отчаяние. Худенькой, как лапка цыпленка, ручкой она сжала мой локоть.
— Пойдем со мной, красавчик. Всего две тысячи.
Девушка была смуглой. Очень короткая юбка обнажала худые ноги.
— Слишком дорого.
— Ладно, полторы тысячи. — Она положила руку мне на ширинку, но слишком нажимать не осмелилась.
— Мы прекрасно проведем время.
— Тысяча.
Тяжело вздохнув, она убрала руку.
— Ну что за мужчины… Ладно, пусть будет тысяча. А что я должна делать, милый, за тысячу песет?
Шанхай уже складывал свой лоток и прощался с Фаустино. В сложенном виде лоток представлял собой плоский чемодан, к которому крепился складной стульчик.
— Знаешь, я немного странный.
— Странный?
— Да, именно странный.
— Странный и скупой. Что же я должна делать, по-твоему, за тысячу песет?
— Погулять со мной.
— Погулять? Подожди, ты что…
— Тысячу песет за небольшую прогулку, я тебе скажу, куда мы пойдем. Без обмана… Прогулка минут на пятнадцать.
Я вынул купюру достоинством в тысячу песет, краем глаза наблюдая за Шанхаем, который медленно побрел вниз по улице Десенганьо.
Она быстро схватила деньги и спрятала в сумочку. Потом внимательно посмотрела на меня.
— Ты случайно не псих, а? Если ты…
— Кончай глупости.
Я взял ее под руку, и мы перешли на другую сторону улицы. Народу было очень мало. Шанхай шел теперь по улице Луна, я следовал за ним под руку с девушкой. Нам пришлось ускорить шаг. Несколько раз горбун останавливался, ставил чемодан со стулом на землю и озирался по сторонам. В такие моменты я наклонялся к девушке.
— Как прошел день?
— Дерьмовый день, что еще можно сказать. Послушай, еще далеко идти?
— Я ведь тебе дал тысячу песет.
— Мог бы взять такси.
Шанхай свернул на Писарро, и я понял, что он направляется в бар "Арена". Тогда я выпустил руку девушки.
— Пришли.
— Уже все?
— Да, — ответил я на ходу.
— Ты чокнутый, честное слово. Слушай, не хочешь ли…
Я помахал ей рукой и бросился бегом догонять горбуна. Он поставил чемодан на землю и стал утирать пот со лба. Бар уже был закрыт, но под дверью виднелась полоска света. Увидев меня, он вздрогнул.
— Привет, Шанхай, — сказал я.
— А! Это вы!..
— Я самый. Как себя чувствуешь?
— Хорошо, хорошо, — ответил он, не глядя в мою сторону. — Вот хочу зайти выпить пивка.
— Мне нужно поговорить с тобой, но не здесь.
— Может, как-нибудь в другой раз… — Улыбка его была жалкой и липкой, как будто он набрал полный рот сиропа и никак не мог его проглотить.
— …Когда скажете, всегда к вашим услугам.
Я взял чемодан со стулом в одну руку, а другой схватил его за локоть. Кости у него были тоненькие как спички. Дотащив горбуна до ближайшего подъезда, я втолкнул его внутрь. В подъезде было темно и пахло кошками. Он прислонился к стене и весь сжался.
— Я тебе живо позвоночник выправлю, подонок ты этакий! Слушай внимательно, повторять не буду! Где живет Псих Соуса?
Он со страхом смотрел на меня снизу. Сердце его так билось, что, казалось, оно сейчас выпрыгнет из засаленной рубахи.
— Сеньор Тони… не надо, сеньор Тони…
— Распустил свой проклятый язык и наговорил лишнего людям, которые, мягко выражаясь, моими друзьями не являются! — Я сделал шаг в его сторону. — Ты чего молчишь, дрянь, отвечай или…
Этого я не ожидал. Он оказался твердым орешком, проклятый горбун. Вытащив неизвестно откуда нож, он запустил им в меня. Я только успел заметить, как в темноте что-то блеснуло, и откинулся назад.
Кончик ножа уколол меня в живот, но не сильно. Почти что бессознательно я схватил его за руки и нанес удар правой в лицо. Бил я от всего сердца.
Он рухнул на пол. Нож порвал мне рубаху, из раны текла кровь, но сама по себе рана была неглубокой.
Откинув ногой нож, я склонился над горбуном. Глаза его были закрыты, казалось, он мертв. Мертвый ребенок, валявшийся на полу бесформенной кучей тряпья.
Мне пришлось долго хлопать его по щекам, прежде чем он открыл глаза. Зато спрашивать его больше ни о чем не пришлось. Еле ворочая языком и брызгая кровью, он сказал адрес Паулино и Психа Соусы.
Лестница была скрипучей, грязной, с липкими перилами. Я медленно поднимался, вслушиваясь в доносившиеся с площади Дос-де-Майо голоса торговцев наркотиками. Пахло кошками и пригоревшей пищей. Ступеньки скрипели. Дойдя почти что до второго этажа, я остановился и вынул пистолет. Приятно было ощущать рукой его тяжесть.
До меня не доносилось ни звука, создавалось впечатление, что в доме жили призраки. Какие-то пьяные, громко распевая, прошли мимо дома по направлению к площади, их голоса постепенно затихли. Я преодолел последние ступеньки, стараясь не шуметь. Дерево было старым, изношенным и так скрипело, будто я наступал на живых сверчков.