Южная платформа станции стала, по выражению газетчиков, "ареной гражданской войны в миниатюре". Как только прибыл окружной командир, он отправил вниз взвод полицейских с приказом очистить платформу от посторонних. Минут через десять они с трудом выбрались обратно на поверхность взмокшие и злые. Один из них сильно припадал на правую ногу, у другого по разбитому лицу струилась кровь, третий пестовал руку с явственными следами чужих зубов.
За исключением нескольких благоразумных, пассажиры не только отказались покинуть станцию, но при виде полиции пришли в неистовство, встретили приказ удалиться возмущенными воплями, а потом, когда полицейские стали напирать, перешли к активному сопротивлению. Были арестованы шесть человек, но четверых по дороге со станции отбила толпа. В числе двоих оставшихся была негритянка, задержанная за удар полицейского, и светловолосый молодой человек, которому крепко досталось по голове (никто толком не помнил, за что), и его доставили к выходу в полубессознательном состоянии с подозрением на сотрясение мозга.
Действия толпы, продолжал свой доклад сержант, переходят в буйство. В стоящем у платформы поезде уже выбиты многие стекла, со стен сорваны плакаты, скамьи перевернуты, из туалетов вытащена бумага и разбросана обрывками повсюду, как конфетти. Инспектор, находящийся в кабине машиниста, не может расслышать команд по радио из-за шума и просит окружного командира направить вниз достаточные силы, чтобы вымести с проклятой платформы всех этих ублюдков до последнего. Это его собственные слова.
Распоряжением окружного для выполнения вышеуказанной задачи были выделены пятьдесят патрульных из тактических полицейских сил. С ходу врезавшись в толпу, они минут за пять оттеснили ее в сторону выхода, где тут же образовалась пробка. Многие из пассажиров потребовали вернуть им плату за проезд. В последовавшей свалке неизвестное число пассажиров и по меньшей мере шестеро патрульных получили ранения. Капитан, руководивший операцией, с трудом пробился к окошку кассы и приказал пожилой седовласой кассирше выдать обратно проездные жетоны всем, кто их потребует. Кассирша отказалась. Ей необходимо было разрешение руководства. Тогда капитан выхватил револьвер и, просунув его в решетку на окошке кассы под самый нос почтенной дамы, сказал сквозь зубы:
— Вот тебе разрешение, и если ты сейчас же не начнешь выдавать жетоны…
Продолжать ему не пришлось.
В очереди за жетонами опять произошло побоище, в котором пострадали еще несколько граждан и полицейских. Дюжине потребовалась медицинская помощь, четверо позже были госпитализированы. Однако еще через пятнадцать минут всю территорию станции окончательно освободили от посторонних. Исключением были трое мужчин, совершенно незнакомых друг с другом, которые, укрывшись от полиции в дамском туалете, сосредоточенно насиловали там негритянку четырнадцати лет от роду…
В это время отдел информации Центральной диспетчерской продолжал рассылку кассет с информационными бюллетенями для пассажиров, находившихся на станциях в непосредственной близости от 28-й улицы. С помощью станционных репродукторов пассажиров увещевали либо совсем покинуть подземку, либо перейти на Вестсайдскую ветку. "Кроме того, к вашим услугам автобусы, которые доставят вас в любом направлении совершенно бесплатно". В конце каждого сообщения содержалась убедительная просьба очистить платформы "согласно распоряжению Управления полиции города Нью-Йорка".
Хотя некоторые из пассажиров подчинились и поспешили выбраться на свежий воздух, большинство упрямо торчали на станциях.
— Такой уж это народ, — горестно заметил начальник транспортной полиции окружному командиру. — И не ищите этому разумного объяснения. Такая публика.
Чтобы избежать повторения "битвы за 28-ю улицу", полиция не пыталась силой очистить другие станции. Вместо этого были выставлены патрули у наземных вестибюлей, которые не давали спускаться вниз новым толпам зевак. В целом эта мера оказалась эффективной. Только на станции "Астор плейс" группа пассажиров, ведомая вдохновенным вожаком, смела заграждения, раскидала патрульных и с ликующим гиканьем победителей ворвалась на станцию.
За небоскребом закрепилось это название, хотя компания "Оушен вулленс" давным-давно перебралась в южные штаты к более дешевой рабочей силе. В вестибюле находился киоск, у владельца которого, Эйба Розена, никогда в жизни еще не было столь бойкой торговли, как в этот день. Толпы зевак забрели в вестибюль с улицы и очередью в три ряда опоясали скромный киоск Эйба.
Как только запас шоколада, выставленный на прилавке, был раскуплен, хозяин распаковал запасы, но и их расхватали в одно мгновение вместе с картонными коробками. В течение получаса он продал все свои сигареты, включая самые непопулярные марки. Дошла очередь до сигар, которые покупали даже дамы. Когда покупать больше было нечего, стали брать газеты и журналы.
Вестибюль сделался совершенно непроходимым, потому что большинство любопытных тут и осталось, покуривая, жуя сласти, читая газеты, изобретая и распространяя сотни слухов о похищении.
Скоро Эйб Розен знал их все наизусть.
"Только что мимо проехало десятка два машин "скорой помощи" с сиренами. Похоже, они по ошибке включили силовой рельс, когда на путях были пассажиры. Представляешь, что будет, если через тебя пропустить миллион вольт?.."
"Это агенты Кастро. Группа кубинских коммунистов. Полиция загнала их в туннель, и им пришлось захватить поезд…"
"Один патрульный сказал мне, что этим мерзавцам предъявлен ультиматум. Если они не сдадутся к трем часам, полиция взорвет их к чертям собачьим…"
"Ходят слухи, что есть план отключить компрессоры и перекрыть подачу воздуха. Скоро они начнут задыхаться и на карачках приползут к выходу…"
"А знаете, как они собираются удрать? Через канализацию. У них наверняка есть схема подземных коммуникаций. Они сумеют пробраться туда из подземки…"
"Они требуют по миллиону за заложника. Всего заложников двадцать человек, значит — двадцать миллионов долларов. Вынь и положи! Городские власти пытаются сбить цену и предлагают rib пятьсот тысяч…"
"Собаки! Лучше всего запустить туда добрую свору овчарок. Конечно, половину они успеют перестрелять, но зато уж оставшиеся вцепятся им в глотки. И самое главное, что пострадают при этом только животные…"
"Уже вызвана Национальная гвардия. Проблема в том, как спустить туда танк".
"Да, да, вы совершенно правы", — твердил Эйб Розен. Он ничему не верил, но и ни в чем не сомневался. К трем часам весь его товар был распродан. Не осталось ни одной пачки сигарет, ни единой сигары или плитки шоколада, ни газет, ни журналов, ни даже кремней для зажигалок. С чувством раздражения и опустошенности он устало опустился на стул. Всего три часа, а делать уже нечего, только отрицательно покачивать головой в ответ на вопросы вновь прибывающих, которые хотят что-нибудь купить. Ну хоть что-нибудь! Сквозь двери вестибюля он мог видеть часть огромной толпы, которая бог знает чего терпеливо дожидалась. Мимо пронесли носилки с телом, лицо прикрыто простыней, рука беспомощно болтается через край. Звук стрельбы…
Вдруг он вспомнил про Артиса Джеймса. Дурачок вернулся на свой пост как раз, когда все началось. Неужели и он попал в эту кутерьму? Вряд ли, ответил сам себе Эйб. Здесь тысячи полицейских, так что, скорее всего, Артиса приставили где-нибудь сторожить автоматы для продажи жевательной резинки.
Лениво оглядывая вестибюль, Эйб заметил, как из лифта вышел мужчина и остановился как вкопанный, пораженный бурлящей вокруг жизнью.
— Что случилось, приятель? — спросил он Эйба, подойдя к киоску.
Он еще спрашивает, возмущенно подумал Эйб. В его квартале происходит преступление века, а этот чудак не знает, что случилось.
— Что могло случиться, — ответил ему Эйб вслух и пожал плечами. — Наверное, парад какой-нибудь…
Прескотт был лучшим баскетболистом в истории небольшого колледжа на юге Иллинойса, в котором он учился. Однако он так и не стал профессионалом. Его взяли в дубль, но еще до начала сезона отчислили из команды за неперспективностью.
Как ни претенциозно это звучит, он считал себя, да и был по существу, человеком действия. Канцелярская работа в Управлении была ему не по душе, хотя он отлично понимал, какая это привилегия для чернокожего. В последнее время он все чаще подумывал подыскать себе другую работу, пусть ниже оплачиваемую, но в глубине души знал всю безнадежность ситуации. У его судьбы тоже были трое заложников: жена и сыновья.
Он сидел за столом начальника управления движением, смотрел на созвездия мерцающих огней на табло и чувствовал жалость к самому себе и заложникам "Пелхэма, 123". Отчасти он винил во всех несчастьях себя. К примеру, когда-то он не сумел вырасти на несколько сантиметров выше и отработать более четкий бросок со средней дистанции. А теперь не смог уговорить похитителей продлить срок доставки выкупа. Оставалось всего двенадцать минут, а деньги еще даже не были в пути. Шансов успеть никаких. Сомнений в том, что бандиты сдержат обещание и начнут расстреливать заложников, у него не было.
Он вскочил на ноги и три раза без всякой цели обошел вокруг стола. Затем он так же внезапно сел и вызвал по радио "Пелхэм, 128".
"Да, слушаю тебя," — моментально отозвался инспектор Даниэлс.
"Сэр, я только хотел поинтересоваться, отправлены ли деньги".
"Еще нет. Я сообщу тебе сразу же…"
"Очень хорошо, — бодро перебил его Прескотт. — Рад слышать, что деньги уже в пути. Я сейчас же сообщу об этом "Пелхэму, 123".
"Я сказал, еще нет!"
"Да, сэр, — гнул свою линию Прескотт, — я понимаю, что теперь осталось только дождаться их прибытия".
"Ты что, оглох? Я твержу ему, что деньги еще не…"