Однако он тут же выбросил из головы мысли о своих сотоварищах и вплотную занялся решением проблемы. Противник почти наверняка знал, где находится он, а Райдер мог только приблизительно догадываться, в каком месте притаился враг. Нужно было заставить его выдать себя, а сделать это он не мог иначе, чем подвергнувшись большому риску. Он проверил свой револьвер, а затем выглянул из-за колонны. Выстрел ударил сразу, и Райдер ответил на вспышку. Он успел сделать еще два выстрела, прежде чем снова спрятался в укрытие, и стал напряженно вслушиваться в тишину. Ни звука не доносилось.
Узнать, поразил ли он цель, было невозможно, не подставляя себя под пули. Второй раз тот же трюк противника не обманет, а времени для маневрирования и выжидания у него не было. Он выскочил из-за колонны и сделал короткую перебежку к следующей. Выстрела не последовало. Значит, враг либо ранен, либо хочет стрелять наверняка. Еще одна перебежка. Тишина. Теперь Райдер сократил дистанцию между собой и противником примерно на треть. Он уже мог видеть его. Это был человек, который распростерся на рельсах. Только ноги его были под прикрытием колонны. Сейчас Райдер мог точно сказать, что попал. Ему трудно судить, насколько серьезно ранен враг. По крайней мере, он еще жив и в сознании. Вот он пытается приподнять голову.
Райдер вышел из укрытия и пошел между рельсов к поверженному врагу. Тот отчаянно тянул правую руку к лежавшему невдалеке пистолету. Ему до него не дотянуться, удовлетворенно подумал Райдер.
Когда вагон "Пелхама, 123" проскочил станцию "Уолл-стрит", его пассажиры снова заволновались и обступили старика тесным полукругом.
— Ну где же ваш красный свет?
— Мы не можем остановиться и все погибнем!
Старик терпеливо уговаривал их:
— Подождите, красный сигнал непременно появится. Он должен появиться!
Старик вопросительно посмотрел на девушку, стоявшую у передней двери вагона. Однако она лишь грустно покачала головой.
Первая же пуля попала Тому Берри под правую руку, и пистолет отлетел в сторону. Вторая, как ему показалось, ударилась сначала в бетон перед ним и лишь затем рикошетом — в грудь. Удар отбросил его влево на рельсы, где он и лежал теперь в луже жидкости, которую его сознание отказывалось воспринимать как собственную кровь.
Пистолет он потерял уже второй раз. В этом есть, видимо, что-то фрейдистское. Он потерял его, потому что хотел потерять? Впрочем, на этот раз нельзя сказать, что оружие было действительно потеряно. Вот он, револьвер, лежит рядышком. Но дотянуться до него он не сможет.
Он видел, как приближается главарь: спокойно, не спеша, в небрежно спущенной руке пистолет. Интересно, с какой скоростью он движется? Вопрос не праздный — от этого зависит, сколько мне осталось жить. Главарь, конечно, мог бы прямо сейчас остановиться, хорошенько прицелиться и прикончить меня. Он ведь попал два раза из трех с гораздо большей дистанции. Но нет, подумал Том, этот тип — законченный педант. Он все доводит до конца наиболее оптимальным способом. С ним он поступит так же, как с итальянцем. Пистолет к виску, и — привет.
Он плакал, когда главарь наконец подошел и склонился над ним. Том закрыл глаза.
Будет ли она вспоминать обо мне?
В этот момент откуда-то из туннеля донесся крик.
На станции "Боулинг-грин" патрульный транспортный полицейский Северино стоял так близко к краю платформы, что обтер вагон "Пелхэма, 123" полой своего кителя, на которой осталась грязная полоса. Он заглянул прямо внутрь кабины. А так как его доклад по радио звучал спокойно и деловито, информация была на этот раз воспринята всерьез.
"В кабине никого нет. Повторяю, в кабине никого нет. Стекло выбито, кабина пуста".
Сознание инспектора Дэниэлса продолжало оставаться расщепленным. В один момент он снова был там, в Йешиме, со своим дивизионом в кромешном аду японского артобстрела: люди кричали и падали, сраженные осколками или страхом. А через какую-нибудь секунду воспаленный мозг возвращал его в туннель подземки и он чувствовал на своем лице дыхание легкого сквозняка.
Перед ним периодически возникала еще одна картина. Он идет по своему участку. Третья авеню, сороковые годы. Тогда в округе жили сплошные ирландцы. Хотя и армяне тоже были. Баяджан — хозяин аптеки, Менджес — зеленщик, Марадян — продуктовая лавка, еда в ближневосточном стиле. Даниэлс не мог этого есть — слишком остро, одни специи… Хотя нет, Менджес был грек.
Потом опять: ровное поле и ряды крестов со многими знакомыми ему именами. Йешима, 77-й дивизион. Ага, у него на лбу кровь. Он ранен. Что это было? Осколок японского снаряда?
Впереди него по улице шел человек. Даниэлс ускорил шаг. Нет, он ведь в туннеле, и впереди по путям кто-то идет. На своем участке Даниэлс знает каждого. Этого что-то не узнаю. Мне не нравится его походка. Что он делает здесь поздно ночью? Вроде бы ничего подозрительного в нем не заметно, но чутьем опытного полицейского он улавливает что-то неладное. Остановить для выяснения личности.
Человек на рельсах. Что это у него в руке? Пистолет? Никому не позволено ходить с оружием по его участку — участку, где служит умный и честолюбивый полицейский, который, поверьте, дослужится когда-нибудь до инспекторского чина. Он достал из кобуры револьвер. Человек впереди сначала остановился, затем нагнулся…
— Эй там, ни с места! Брось оружие!
Человек резко повернулся, и Даниэлс увидел вспышку. Он выстрелил в ответ, и гром выстрелов вернул, как ему показалось, ощущение реальности. Да, это перестрелка с бандитом, который пытался ограбить салун Пола Райана…
Последней мысли у Райдера не было. Он умер мгновенно, ощутив лишь на языке металлический привкус пули 38-го калибра, вошедшей чуть ниже подбородка, сокрушившей зубы и пробуравившей себе дорогу в мозг.
Прекрасная стрельба, сделал сам себе комплимент инспектор Даниэлс. Как тридцать пять лет назад, когда вооруженный бандит ворвался в салун Пола Райана. Даниэлс получил тогда свое первое повышение по службе, не говоря уже о том, что Райан посылал ему потом ящик виски на каждое Рождество на протяжении пятнадцати лет, пока старик не сошел в могилу. Дело принял его сынок, который много о себе мнил и был полностью лишен чувства долга по отношению к обязательствам своего отца.
Забавно, что теперь все это повторилось. Однако как он оказался в туннеле подземки?
Он подошел к телу убитого им преступника, который лежал лицом вверх. Мертвые глаза уставились в стену туннеля. Странно, почему все это происходило в туннеле? Инспектор склонился над трупом. Смотреть было особенно не на что: опрятно одетый мужчина с обезображенным пулей лицом. Вот так-то! Не будешь преступать закон, дружок, и стрелять в офицера полиции.
Затем он повернулся к жертве преступника. Бедняжка. Тоже вся в крови. Какие красивые длинные и белые волосы… Он наклонился и сказал как можно более ласково:
— Не волнуйтесь, девушка. "Скорая помощь" не заставит себя долго ждать.
Лицо вдруг сморщилось, сузились глаза, губы слегка раздвинулись, и Даниэлс опустился ниже, чтобы расслышать, что собирается сказать пострадавшая. Но вместо слов он вдруг услышал тихий, но совершенно отчетливый смех, несколько грубоватый для такой молодой леди.
Прескотт представить себе не мог, как можно вести поезд без машиниста, но он был поражен взволнованным тоном лейтенанта Гарбера. Он положил трубку и стремительно направился в тот конец диспетчерской, где сидел Коррелл.
— Поездом никто не управляет! — закричал он. — Его надо срочно остановить!
Коррелл возразил:
— Поезд не может идти сам по себе.
— Однако он идет. Не знаю как, но они сумели включить контроллер. Поезд неуправляем. И не спорь! Вагон уже приближается к "Саут Ферри". Если он вернется по кольцу на "Боулинг грин", он непременно врежется в стоящий там поезд. Ты можешь включить красный сигнал и остановить поезд? Если да, то ради бога поторопись!
— О, господи! — воскликнул Коррелл, и Прескотт понял, что на этот раз он ему поверил. — Диспетчерская "башня" может что-нибудь предпринять, если еще осталось время.
Он потянулся за микрофоном, но в этот момент диспетчерская "Невинз-стрит" вышла на связь сама.
"Пелхэм, 123" только что проследовал станцию "Саут Ферри". Идет на приличной скорости. Километров 50–60 в час. Через несколько секунд они въедут в кольцевой туннель…"
Прескотт глухо застонал. Однако Коррелл, к его удивлению, во весь рот улыбался.
— Не волнуйся. Я остановлю его, — улыбка расползлась еще шире. Он с демонстративным видом закатал рукава рубашки, затем воздел руки к потолку и, обращаясь в никуда, сказал:
— "Пелхэм, 123"! Я — великий и могущественный начальник управления движением — приказываю тебе остановиться.
Этого Прескотт не вынес. Он набросился на Коррелла с кулаками, и понадобилась помощь нескольких диспетчеров, чтобы растащить их. А потом, когда трое сидели на нем верхом и еще двое держали его за руки, они сказали ему о реле в начале кольцевой ветки.
— Там есть специальный датчик, — спокойно объяснял седовласый диспетчер с потухшей сигарой в уголке рта. — Если поезд входит в поворот на слишком высокой скорости, что несомненно произойдет с этим вагоном или, вернее, уже произошло, то автоматически включаются тормоза и поезд останавливается.
Коррелл полулежал, откинувшись в кресле, в окружении своих товарищей и держался за горло, в которое минуту назад вцепился лейтенант.
— Он знал об этом, — продолжал седой диспетчер, кивая на Коррелла, — и с его стороны это была всего лишь невинная шутка.
Злость уже не кипела в Прескотте, но еще и не рассеялась до конца.