На него нет досье. У полиции нет его фотографий!
Телевидение показало также несколько интервью с пассажирами. Сначала брюнетка, выглядевшая на экране гораздо старше, чем ожидал Лонгмэн. Затем театральный критик, который долго и многословно распространялся ни о чем. Потом двое чернокожих парней. Потом воинственный негр, который отказался отвечать на вопросы репортера, поскольку они не имели отношения к проблеме расовой дискриминации, а поднял вместо этого сжатый кулак и выкрикнул что-то, видимо лозунг, который вырезали при монтаже программы. Внезапно Лонгмэн испытал острый дискомфорт при виде лиц пассажиров. Они смотрели в камеру, а ему казалось, что они смотрят на него. Он выключил телевизор.
Пройдя на кухню, он вскипятил воду для чая. Плащ он так и не снял. Он сидел за кухонным столом, накрытым куском клеенки, и ел галеты, обмакивая их в чай. Потом он выкурил сигарету, и его поразило, что он, обычно куривший одну сигарету за другой, не испытывал до этого ни малейшего желания закурить.
Он вернулся в спальню. Включил радио, но выключил его, прежде чем лампы успели нагреться. Попытался прилечь, но тут же ощутил противную давящую боль в груди. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это не сердечный приступ, а тяжесть поясов с деньгами. Он встал с постели и подошел к входной двери, проверил все три замка и, убедившись, что они заперты, снова вошел в спальню. Задернув как можно плотнее шторы, он снял пояса. Пачки с деньгами ровными рядами разложил поверх одеяла.
Уолтер Лонгмэн, подумал он про себя, ты стоишь полмиллиона долларов. Затем он повторил эту же фразу чуть слышным шепотом, и крик буйной радости вырвался было из его груди. Ему пришлось зажать рот обеими руками, чтобы сдержать его.
В жизни Аниты Лемойн бывали мерзкие денечки, но этот стал, должно быть, самым отвратительным. Как будто похищения было недостаточно! Ей пришлось пройти еще и через два часа тоскливой процедуры опознания потенциальных преступников по фотографиям — парад грубых лиц, каждое из которых было для нее собирательным портретом всех тех кретинов, которые за свои вонючие доллары считали себя вправе претендовать на ее любовь или причинять ей боль.
Был уже девятый час, когда полицейские позволили наконец всем идти. Они вывалились группой из здания штаб-квартиры полиции и стояли в растерянности на тротуаре. В двух кварталах отсюда бурлила жизнь, двигался плотный поток автомобилей, но эта улица была пустынна и холодна.
Они стояли молча. Пьяница очухалась первой, подобрала свои лохмотья и нетвердой походкой затрусила в темноту. Спустя минуту воинственный негр еще раз оглядел присутствующих пренебрежительным взглядом и поспешно зашагал в сторону набережной. Только он и старая алкоголичка выйдут из сегодняшней передряги ничуть не изменившись, подумала Анита. Все это нисколько не затронуло их образа мыслей.
А что ее собственный образ мыслей? Вообще-то, мысль оставалась только одна: Анита, какого черта ты все еще торчишь здесь? Найди-ка поскорее такси, которое отвезет тебя домой. Горячая ванна с большим количеством специально выписанной из Парижа соли, а потом можно будет проверить, что там намотал телефонный автоответчик.
— Я даже толком не знаю, где мы находимся, — услышала она плаксивый голос мамаши, чьи чада стояли, позевывая, рядом. — Может мне кто-нибудь сказать, как отсюда добраться до Бруклина?
— Конечно, — отозвался старик. — Поезжайте подземкой. Это самый быстрый и, главное, безопасный способ.
Он хохотнул, однако желающих оценить его остроумие не нашлось. Некоторое время никто не двигался с места, пока двое парней, все еще державших в руках пакеты, с которыми их отправили много часов назад, не пробормотали что-то на прощание и не удалились.
— Прощайте, мальчики. Желаю удачи, — напутствовал их старик.
Парни повернулись и помахали им, прежде чем исчезнуть.
— Да, совершенно необычное приключение, чтобы не сказать больше.
Театральный критик. Она даже не взглянула на него. Сейчас он предложит ей взять одно такси на двоих, затем пригласит куда-нибудь выпить. Без вариантов. Она отвернулась, и в лицо ей ударил холодный ветер, который сразу же проник под юбку. Не хватало только застудить придатки, раздраженно подумала Анита. Ты же не сможешь работать! И она снова подставила ветру спину.
— Слушайте, у меня идея, — заговорил опять старик. — Пройдя вместе через такое испытание, неужели мы вот так расстанемся навсегда. По-моему, это будет неправильно…
Несчастный, одинокий человек, подумала Анита. Ему так страшно умереть одному, без единой родной души у изголовья. Она еще раз оглядела эти лица: ни одно из них не доживет в ее памяти до завтрашнего утра.
— …встретимся через год. А может быть, даже через полгода?
Она медленно пошла в сторону набережной. На углу следующей улицы ее нагнал театральный критик. Он наклонился и попытался заглянуть ей в глаза, улыбаясь.
— Отвяжись, — сказала Анита. И, звучно щелкая каблуками в тишине, она пошла дальше совершенно одна.
Ветеран хирургического отделения проводил каталку с лежащим на ней Томом Берри в отдельную палату и пронаблюдал, как двое санитаров переложили пациента в постель.
— Где я? — спросил Том.
— Ты в больнице. Из тебя только что извлекли две пули.
— А что со мной?
— Ты в порядке, — ответил пациент-ветеран. — Они вывесили внизу бюллетень, в котором говорится, что твое состояние удовлетворительное.
— Неужели я заслуживаю специального бюллетеня? Наверное, я умираю.
— Газетчики хотели знать. Им сообщили, что с тобой все в норме, — сказал пациент и, посмотрев в окно, добавил: — Прекрасный вид. Окно выходит прямо в парк.
Берри исследовал сам себя. Одна рука плотно забинтована от плеча до локтя. Бинты покрывали также грудь.
— А почему я не чувствую боли?
Анестезия. Ты еще почувствуешь боль, можешь не беспокоиться. — Потом он с завистью заметил: — Моя палата всего с четверть твоей. И окно упирается в кирпичную стену. Были бы еще симпатичные кирпичи…
Берри осторожно ощупал бинты.
— Куда я был ранен?
— Пули прошли на миллиметр в стороне от важных органов. Героям везет. Ладно, я загляну к тебе позже… Прекрасный вид!
Пациент ушел, оставив Берри размышлять в одиночестве: что, если его обманывают, что, если он в очень тяжелом состоянии? Они ведь никогда не скажут прямо. В больницах Обожают напускать таинственность. Они даже представить себе не могут, что тебе доступно понимание таких простых вещей, как собственная жизнь или смерть. Он постарался разозлиться, но так и не смог. Он закрыл глаза и задремал.
Его разбудили голоса. Над ним склонились три лица. Одно принадлежало давешнему пациенту. Остальные два были знакомы по фотографиям — его превосходительство мэр и главный полицейский комиссар. Он догадался, зачем они пришли, и приготовился встретить с приличествующей случаю смесью скромности и удивления. Он ведь герой!
— По-моему, он проснулся, — сказал пациент.
Мэр улыбнулся. Он был плотно упакован в пальто и шарф, на голове — меховая шапка. У мэра был красный нос и обметанные губы. Комиссар тоже улыбался, но у него это плохо получалось. Не та школа, подумал Том.
— Примите наши поздравления, патрульный э… э… — мэр сделал паузу в ожидании подсказки.
— Берри, — пришел ему на помощь комиссар.
— Примите наши поздравления, Берри, — повторил мэр. — Вы показали пример выдающегося мужества. Граждане нашего города у вас в долгу.
Он протянул руку, и не без некоторого усилия Том Берри пожал ее.
— Спасибо за службу, Берри, — сказал комиссар. — Товарищи по оружию гордятся вами.
Оба выжидающе смотрели на него. Ах да, конечно, теперь немного скромности.
— Спасибо, мне просто повезло. На моем месте любой поступил бы так же.
— Поправляйтесь скорей, патрульный Берри, — сказал мэр.
Комиссар попытался подмигнуть ему, но у него опять не вышло. Не та школа. Однако Берри знал, что на уме у комиссара.
— Мы с нетерпением ждем вашего возвращения в строй, детектив Берри.
Изобрази приступ скромности, напомнил себе Том.
— Спасибо, сэр, спасибо большое, но на моем месте…
Однако мэр с комиссаром уже не слушали его, собравшись уходить. Когда они выходили из палаты, мэр шепотом заметил комиссару:
— Он выглядит гораздо лучше, чем я. Держу пари, он и чувствует себя лучше.
Берри закрыл глаза и снова задремал. Он проснулся от легкого прикосновения. Над ним снова склонился пациент-ветеран.
— Там к тебе девушка.
Диди уже стояла в дверях. Том кивнул.
— У вас десять минут, — сказал пациент и удалился.
Диди вошла. Том сразу понял, что она сейчас разревется.
— Врачи сказали, что ты ранен не очень серьезно. Скажи мне правду.
— Ничего страшного. Пули попали в мякоть.
Две слезы скатились по ее щекам. Она сняла очки и поцеловала его в губы.
— Со мной все в порядке, — сказал Том. — Я рад, что ты пришла, Диди.
— Неужели ты думал, что я могла не прийти?
— Как ты узнала, что я здесь?
— Как я узнала! Да радио и телевидение только о тебе и говорят. Тебе очень больно, Том?
— Герои равнодушны к боли.
Она поцеловала его еще раз, оставив влагу у него на лице.
— Мне невыносима мысль, что тебе больно.
— Да ничего я не чувствую! Обо мне здесь так заботятся. Только выгляни в окно. Каков вид, а?
Она взяла его за руку и прислонилась щекой к его ладони. Затем она посмотрела в окно.
— Ну, как вид?
Она колебалась еще какое-то мгновение, прежде чем сказала:
— Конечно, сейчас не время, но ты должен знать, что рисковал жизнью зазря.
Господи, насколько мне сейчас не до этого, подумал Берри и попробовал сменить тему.
— Недавно мэр и комиссар полиции приходили проведать меня. Я произведен в детективы. Третьего ранга, я думаю.
— Но ведь тебя могли убить!