— Это моя профессия. Я — полицейский.
— Ты мог погибнуть ради того, чтобы спасти городу миллион долларов!
— Речь шла также о жизни людей, не забывай об этом, — сказал он мягко.
— Я не буду спорить сейчас. Ты страдаешь, и я не могу сейчас ссориться с тобой.
— Но?
— Но когда ты поправишься, я заставлю тебя пообещать, что ты уйдешь из полиции.
— А я, когда поправлюсь, заставлю тебя пообещать, что ты уйдешь из Движения.
— Знаешь, если ты не видишь разницы между прислужничеством этим фашистам и борьбой за свободу, за права людей…
— Диди… Не надо речей. Я знаю, что у тебя есть убеждения, но ведь и у меня тоже…
— Полицейский долг? Это твои убеждения? Ты же говорил мне, что тебя постоянно одолевает миллион сомнений…
— Ну, может быть, не миллион, но я действительно сомневаюсь. Но этого еще недостаточно, чтобы все бросить.
Он потянулся за ее рукой. Сначала она отпрянула, но затем сдалась.
— Мне нравится моя работа. Конечно, не все в ней хорошо. Многое действительно мне не по душе. Но пока не могу ничего решить.
— Они купили тебя, — ее глаза потемнели, однако руки она не отняла. — Они купили тебя, и притом дешево.
Он покачал головой:
— Нет. Пока нужно оставить все как есть, а потом я либо решу окончательно остаться, либо уйду.
Знакомое лицо пациента появилось в дверном проеме.
— Вынужден напомнить, что время истекло.
— Я думаю, нам нужно прекратить встречаться, — сказала Диди. Она решительно направилась к двери, но остановилась и, обернувшись, посмотрела на него.
Он подумал, что еще не поздно вернуть ее, есть время все изменить, нужно только сказать что-нибудь, но… он промолчал. Игра кончилась. Да, кончилась та веселая и печальная детская игра, в которую они играли столько месяцев. Разрыв был, видимо, окончательным, и надо было смотреть правде в глаза.
— Как хочешь, Диди, — сказал он на прощание. — Я прошу только, подумай вначале как следует.
Он не видел, как она ушла, потому что между ними возникла фигура его нового товарища.
— Минут через десять — пятнадцать начнет понемногу болеть, — сказал он.
Берри подозрительно уставился на него, но потом понял, о чем речь. То, что имел в виду ветеран, было всего-навсего физической болью.
В девять часов вечера Лонгмэн решился наконец включить радио. Новости в основном повторялись. Никаких изменений. Единственным упоминанием о спасшемся от погони преступнике было заверение, что полиция делает все возможное для его поимки. Он выключил приемник и побрел в кухню без особой цели. Просто он не знал, куда себя деть, и потому слонялся из комнаты в комнату. Пояса с деньгами он снова надел на себя, потому что постель показалась ему не самым подходящим местом для пятисот тысяч долларов. Поверх он накинул плащ, отчасти, чтобы скрыть пояса, отчасти потому, что в квартире было прохладно. Как обычно, экономят на отоплении.
Он посмотрел на покрывавшую кухонный стол клеенку и впервые по-настоящему обратил внимание, как она неприглядна, как потерта, сколько на ней порезов и царапин. Что ж, теперь он сможет позволить себе купить новую. Впрочем, теперь он сможет позволить себе переехать в другое место — в любую часть страны по своему выбору, что там — в любую страну мира. Скорее всего, он махнет во Флориду, как мечтал когда-то. Солнце круглый год, легкий роман с какой-нибудь вдовушкой, которая не прочь слегка встряхнуться…
Полмиллиона… Он никак не мог переварить эту цифру. Даже четверть миллиона. И все-таки это чертовски здорово! Он улыбнулся впервые за целую неделю, за целую вечность. Однако улыбка слетела с его лица, стоило ему вспомнить носилки, на которых выносили из туннеля три трупа, три безжизненных тела, накрытых кусками брезента. Трое мертвых и один живой. И кто?! Уолт Лонгмэн!
Он представил себе своих товарищей на полках морга и не почувствовал жалости ни к кому, кроме Райдера. Уэлком — просто грубое животное, а Стивер… Нет, нельзя сказать, чтобы он очень уж не любил Стивера, но тот тоже был всего-навсего животным, послушной собакой, доберманом-пинчером, которого научили выполнять команды хозяина. Он не особенно задумывался о Райдере, и все же со смертью Райдера он потерял… кого? Друга? Нет. Они с Райдером никогда не были настоящими друзьями. Они были коллегами, если это слово можно применить к соучастникам в преступлении. Райдера он уважал за его сдержанность, его смелость, его хладнокровие. Но прежде всего Райдер был к нему добр, а в мире было не очень много людей, по-доброму к нему относившихся.
Что стал бы делать Райдер, будь он единственным уцелевшим? Разумеется, он был бы совершенно спокоен. Возможно, он просто сидел бы и читал у себя дома, в этой его совершенно безликой квартирке, обставленной скудно, как казарма. О полиции он бы вообще не думал. Зачем? Ни отпечатков пальцев, ни мало-мальски правдоподобного описания внешности, ни даже сообщников, которые могли бы выдать его, хотя бы и случайно. Он чувствовал бы себя в полнейшей безопасности. Что ж, подумал Лонгмэн, хоть я и нервничаю в отличие от Райдера, мое положение вполне надежно.
Эта мысль доставила ему такое удовольствие, что он вскочил на ноги. Он почувствовал прилив небывалой энергии, и ему пришлось начать быстро ходить вокруг стола, чтобы немного выпустить пар. Он так и бегал по кругу, когда раздался стук в дверь. Он застыл на месте в ужасе, жар пронизал все его тело.
Стук повторился. Затем до него донесся голос:
— Добрый вечер, мистер Лонгмэн. Полиция. Мне необходимо с вами поговорить.
Лонгмэн посмотрел на дверь, на ее исцарапанную, густо покрашенную поверхность, которую частично прикрывал календарь с полуобнаженной блондинкой, с изумлением изучавшей собственный бюст. Три замка. Три крепких замка, которые не открыть ни одному "фараону". Как бы поступил Райдер? Райдер вел бы себя так, как и ему советовал вести себя в подобных случаях… Открыл бы дверь и ответил на вопросы полицейского. Однако Райдер не мог предвидеть собственной смерти и того, что деньги по-прежнему были при Лонгмэне, а не спрятаны на квартире у Райдера, как они планировали вначале. Почему, черт возьми, он не избавился от денег раньше? Боже мой, пояса все еще на нем! Правда, они скрыты под плащом, наличие которого легко объяснить холодом в квартире. А вот как объяснить, что он не отозвался на первый же стук в дверь? Если он сейчас откроет, полицейский неизбежно почует неладное. Он может даже заподозрить, что ему не открывали, чтобы успеть спрятать деньги. Нет, лучше уж не открывать… Решено!
— У меня к вам совсем небольшой вопрос, мистер Лонгмэн. Откройте, пожалуйста.
Он стоял рядом с окном. Окно! Не переставляя ног, он дотянулся до стола, взял свою шапку и нахлобучил ее на голову. По ту сторону двери все было тихо, но он был уверен, что полицейский все еще там и будет стучать еще раз. Стараясь не шуметь, Лонгмэн повернулся к окну, ухватился за ручку и поднял раму. В помещение ворвался свежий вечерний воздух. Бесшумно Лонгмэн скользнул в окно и дальше — на пожарную лестницу.
По правилам следовало стоять чуть в стороне от запертой двери, чтобы в случае стрельбы пуля не угодила в тебя. Однако тягостная тишина внутри и неплотно прилегающая к косяку дверь были слишком большим соблазном. И детектив Берт Хаскинз приложил ухо к неровной вертикальной линии и сумел расслышать ясный скрип дерева по дереву. Чуть-чуть мыла, подумал он, поворачиваясь и устремляясь вниз по лестнице. Чуть-чуть мыла на шпингалет, и он мог бы уйти незамеченным. А с другой стороны, если бы Слотт не потащил свою язву домой, преступник все равно попался бы, потому что один из них блокировал бы окна.
Он спускался по лестнице практически бесшумно. Работа детектива не требовала романтической возни с увеличительным стеклом, но она, тем не менее, учила нескольким простым и очень практичным вещам. Например, надевать туфли на мягкой резиновой подошве. Или внимательно изучать первым делом расположение входов и выходов в доме, чтобы знать на всякий случай, что под лестницей есть небольшая дверь, ведущая на задворки.
Дверь была снабжена пружиной. Хаскинз приоткрыл ее ровно настолько, чтобы в щель прошло его тело, а затем осторожно, без стука вернул на место. Он оказался в крошечном внутреннем дворике. Здесь было бы совершенно темно, если бы не освещенные окна нескольких квартир наверху. Ему бросились в глаза разбросанные пустые банки из-под фруктовых соков, разорванный журнал, несколько газетных страниц, сломанная игрушка. Что ж, не так уж плохо. Похоже, хотя бы раз в неделю здесь убирают. Он скользнул в тень и посмотрел вверх.
Уолтер Лонгмэн находился почти точно у него над головой, стараясь открыть замок, закрывавший запор лестничной секции, которая в случае пожара должна была спускаться до самой земли.
Забудь об этом, Лонгмэн, подумал Хаскинз. Эти штуки всегда такие ржавые, что их без кувалды и на сантиметр не сдвинешь. Тебе лучше смириться с тем, что есть, и спрыгнуть, тем более что высота здесь пустяковая — метра два, не больше.
Лонгмэн сделал последнюю попытку открыть замок и наконец сдался. Хаскинз наблюдал, как он неловко перекинул ногу на ступеньку пожарной лестницы. Очень хорошо, комментировал про себя Хаскинз, теперь вторую ногу… Прекрасно. Лонгмэн явно не был похож на акробата. Он двигался как пожилой человек. Что ж, Хаскинзу пришлось однажды надеть наручники на восьмидесятилетнего бандита.
Лонгмэн повис, отчаянно вцепившись в последнюю ржавую перекладину лестницы. Прыгать он, однако, не решался. Позор! Отчаянный грабитель боится прыгнуть с такой ничтожной высоты. Ноги Лонгмэна дергались, костяшки пальцев побелели. Левая рука не выдержала напряжения, но несколько мгновений Лонгмэн продолжал болтаться на одной правой.
Хаскинз впился в нее взглядом. В ту секунду, когда пальцы разжались, он сделал шаг вперед и вышел на свет. Расчет был верным. Лонгмэн приземлился аккуратно в объятия детектива и уставился на него безумным, невидящим взглядом.