А между тем заметка о синтетической метле, подписанная Люсиным-Рюминым и появившаяся в газете под заголовком "Шуметь зеленым дубравушкам", была подхвачена всеми областными и республиканскими газетами, ее перепечатал с недружественным комментарием журнал "Тайм" и злостно извратило агентство "Синьхуа". В редакцию посыпались письма. За несколько дней Люсин-Рюмин стал известным человеком. У него появились почитатели и ненавистники. Синтетическую метлу у дворника выпросил ответственный секретарь газеты и поставил в стеклянный шкаф, где хранились вымпелы, полученные сотрудниками газеты за спортивные и идеологические победы. Люсин-Рюмин получил в дар от Гуськова самопишущую ручку и был зачислен в штат на должность репортера. Такова творческая судьба Люсина-Рюмина.
С тех пор он написал много заметок и получил не один гонорар. Его знали и на радио, и на телевидении. Он был неуемен и вездесущ. Как любого журналиста, его временами били, временами хвалили, но такого успеха, как после заметки о синтетической метле, Люсин-Рюмин больше не знал. Но он мечтал об этом успехе, верил, что он придет, и в прозе творческих будней оттачивал свое журналистское перо.
И вот случай подвернулся: в Неглинке появились угри! В тот незабвенно памятный вечер, несмотря на ливень и библейскую мглу, Люсин-Рюмин безошибочно разглядел в этом факте потрясающий ньюс. Ворох мыслей пронесся в его голове: журнал "Тайм" и злобные карикатуры в шпрингеровской прессе, злопыхательство генерала Пиночета и бесплатная путевка в Сочи и, как вершина возможного счастья, публичное чествование в ресторане Дома журналиста. В этот-то момент Люсин-Рюмин и испустил тот ликующий гортанный крик: "Угри! Угри в нашей Неглинке!", от которого чуть не упал в обморок стоявший рядом товарищ Рупоров.
Вечер пролетел в творческом экстазе. За окном бесновался ливень, пишущая машинка стонала от восторга; буквы, как обезумевшие муравьи, наскакивали друг на друга, а сам Люсин-Рюмин метался между полкой с Большой Советской Энциклопедией и письменным столом.
Через час заметка была готова. Оставалось уломать Гуськова. Это было трудно, очень трудно, потому что номер был уже сверстан. К счастью, Гуськов оказался в редакции.
— Алексей Митрофанович, потрясающая новость! В Неглинке угри!
Телефон долго молчал. Потом послышалось ядовитое:
— Ты что, с утра пил, Петя?
— Только пиво, истинный крест…
— А ну-ка дыхни.
Люсин-Рюмин дыхнул.
— Врешь, — проговорил Гуськов. — Иди проспись и к завтрашнему дню придумай для уголка "Отдых в выходной день" что-нибудь оригинальное. Только без вранья…
— Но я в самом деле имею угря… Он еще дышит! — прибавил для острастки Люсин-Рюмин.
— Где?
— У меня на кухне.
— Что же ты его в ванну не пустил? — съязвил Гуськов. — А еще член общества "Охраны природы".
— Ванна занята. Там соседка белье замочила.
— Ладно, Петя, все мы немного устали, — вяло пошутил Гуськов. — Расскажешь об этом завтра. А сегодня я хочу бай-бай.
И тут Люсин-Рюмин выхватил самую надежную козырную карту.
— А метлу помните? Синтетическую! Тогда тоже никто не верил. А что вышло? Всесоюзный резонанс! Злопыхательство за границей! Да поймите же вы, Алексей Митрофанович, — частил Петр, почувствовав по дыханию шефа, что тот уже колеблется, — это же редкостный факт. Я уже не говорю о том, что стоит за этим фактом. Люди, фабрики, самоотверженный труд ассенизаторов, возрожденная природа! Может быть, даже премия!
— Послушай, ты это серьезно? — все еще не веря, спросил Гуськов.
— Мне даже странно слышать такое, Алексей Митрофанович, — обиделся Люсин-Рюмин. — Если не верите, позвоните Белогубову с телевидения. Он тоже домой угря поволок. Мы вместе в разлив Неглинки угодили.
— Какого же черта угри в Неглинке делают? — уже совсем другим тоном спросил Гуськов.
— А на это уж пусть ученые ответят. Пора им быть поближе к нуждам хозяйства.
— Ну хорошо, хорошо. Звони стенографистке и диктуй. Но смотри, Петр, если что, голову оторву…
Люсин-Рюмин продиктовал заметку и в полной эйфории повалился на холостяцкий диван…
Страшное началось только утром, когда освеженный сном, в предчувствии заслуженных похвал, Люсин-Рюмин вышел с вафельным полотенцем на кухню.
Петр жил на Арбате в доме дореволюционной постройки. Дом строился перед первой мировой войной, когда в поэзии уже шкодили футуристы, а архитекторы все еще любили взваливать тяжелые фронтоны на плечи грудастых кариатид и простодушных атлантов.
Увы, атланты и кариатиды обитали только снаружи, внутри же квартиры помимо Люсина-Рюмина жил еще таксист Яша и совершенно похожая на него лицом сожительница по имени Зинаида, создание не очень чистоплотное, но простодушное.
— Где это ты такого угря ухватил? — спросили Яша и Зина, соскабливая зубами жир с лоснящейся шкурки. Щеки их пламенели в лучах восходящего солнца.
Угорь, неосторожно оставленный с вечера Люсиным-Рюминым на кухне, лежал на столе в сильно укороченном виде. Но Петра обидело не это, а то, что соседи поедали его сырым.
— А уж жирен, подлец, — ворчал в восторге Яша. — Бока сочатся!
— Что же вы его сырым жрете? — спросил Люсин-Рюмин.
Яша и Зина перестали жевать и уставились на соседа.
— Ты что, Петя, не выспался? — ласково спросила Зина.
Она отхватила от рыбины кусок длиной в ладонь и подсунула к носу Люсина-Рюмина.
— Самый что ни на есть копченый! Душа вянет от сладости…
Петр взял ломоть угря и, пошатываясь, пошел в комнату. Вместе с томным запахом копчения до него дошел весь ужасный смысл происшедшего. Он заполз на диван и тихо заплакал.
— Петр Гаврилович, а Петр Гаврилович, — скреблась под дверью Зинаида. — Ты чевой-то? Не заболел ли? Может, Яшу за пивком послать?
— Газетку, газетку сунь ему под дверь, — подсказывал с кухни сожитель. — Пусть порадуется. Как пишет, шельмец! Ученых-то, ученых как под зябру поддел. Мол, за вами слово, товарищи ученые. Эх! — с тоской крякнул он. — Надо было и мне в ФЗУ идти…
Люсин-Рюмин слышал все: и как соседи шуршали на кухне газетой, и как хряснула о дно помойного ведра выброшенная угревая голова, и как Яша, собираясь уходить, напевал свое любимое "На границе тучи ходят хмуро", и как потом захлопнулась дверь за Зинаидой.
Одиночество навалилось на Петра с невиданной силой. Он съежился и натянул на плечи одеяло. "Может, мне это приснилось?" — пронеслось в голове. Но нет. Кусок угря лежал рядом на простыне и распускал желтое, дерзко пахнущее пятно. Петр схватил его и с ненавистью швырнул в форточку. В это же время в коридоре зазвонил телефон. "Началось", — подумал Петр…
— Товарищ Люсин-Рюмин, это вы?
Звонила редакционная секретарша.
— Почему вы на работе, Элли Карповна? Сегодня же воскресенье.
— Ах, не спрашивайте, Люся, не знаю. Срочно вызвали. А у меня парикмахерская в 10 часов. Немедленно приезжайте. Вас спрашивают по всем телефонам.
— Кто спрашивает? — поинтересовался Люсин-Рюмин.
— Все больше из Академии наук: ученые, члены-корреспонденты. Ах! Совсем забыла… — Эпли Карповна снизила голос до шепота. — Из милиции тоже звонили, спрашивали ваш адрес. Что вы там натворили, Люся? "Главный" весь белый приехал…
И добрая Элли Карповна положила трубку. Тут же телефон задребезжал снова.
— Поздравляю, Люсин, он же Рюмин! От всего международного отдела поздравляю! — радостно кричал обозреватель Суйфупин. — На всю Европу прогремел!
Только что звонили из Зоологического общества Франции: просили прислать полфунта копченой молоки для оплодотворения икры. Завидую тебе! За границу поедешь! В Пен-клуб принимать будут. Приезжай, голубчик, скорее, тебя здесь все ждут. Все ходят радостные, все смеются, как дети…
Телефон звонил беспрестанно, но Петр к нему уже не подходил. Когда от непрерывных трелей у него стала разламываться голова, он выскочил в коридор и в ярости вырвал из стены шнур. Стало так тихо, что было слышно, как в трубах играет вода. "Уйду в водолазы и подорву здоровье кессонной болезнью", — подумал он. От этой мысли стало легче, и Петр принялся обдумывать, что предпринять. Немедленно уехать из Москвы? Под Клином живет тетка. Под Клином воздух, грибы. Но в ногах была страшная слабость. Трудно было подняться. Тряс озноб. И вдруг он с роковой очевидностью понял, что ни Клина, ни тети ему не видать. "Из милиции звонили", — вспомнились слова Элли Карповны.
— Боже мой, как хорошо, что нет соседей. Затаиться, притихнуть. Меня нет, нет. Я исчез…
Люсин-Рюмин бросился к столу, выхватил лист бумаги, написал: "Женечка, я в командировке в братской республике. Позвоню сам".
Женечка была его мечтой и уже почти невестой. Для счастья не хватало только кооперативной квартиры. Женечка! Белое, доброе, тихое создание… Люсин-Рюмин прикрепил бумажку к двери снаружи и затворился на все запоры…
Ломиться в дверь начали минут через сорок. Петр стоял у дверей, пытаясь по голосам распознать, кто стучится, но у него так дрожали ноги, что пришлось принести с кухни табурет. Петр уселся на него, поджал под себя ноги и накрылся одеялом. На оскорбления, доносившиеся из-за двери, он не отвечал.
— Товарищ Люсин-Рюмин, выходите, с вами ничего не будет, — умоляла взволнованная Элли Карповна.
— Не валяй дурака, Петр. Я знаю, что ты дома, — барабанил в дверь Гуськов.
Слышно было, как обозреватель Суйфулин ведет агитацию за взлом двери. Элли Карповна громко жалела Петра и называла его "сиротой-выдвиженцем".
— Ему нужно подать руку помощи, — увещевала она кого-то.
— Надо взломать дверь и выдать его ихтиологам.
— Это будет суд Линча. Мы не в Алабаме, товарищи, — защищала Петра Элли Карповна.
— Интересно, кто привел в редакцию этого рыболова? — поинтересовался заведующий международным отделом.
— Это не имеет значения, — послышался голос Гуськова. — Редакция — это одна большая семья.
— А в семье, как известно, не без урода, — съязвил Суйфулин.
Все замолчали. Всем стало как-то неловко. И вот в этой тишине раздался голос Люсина-Рюмина. "Урода" Петр вынести не мог.