— Суйфулин, — спросил он, поднося губы к замочной скважине, — расскажите коллективу, почему вы не любите цирк.
О, это был тонко рассчитанный удар и его оценили по достоинству. Несколько человек хихикнули. Все знали, что несколько месяцев назад от Суйфулина, славившегося феноменальной скупостью, ушла жена. Ушла с цирковым артистом, дрессировщиком бразильских питонов. Суйфулин затаил злобу на женщин и питонов. В редакции его не любили.
— Укус умирающего скорпиона, — кричал Суйфулин, бросаясь на дверь.
— Суйфулин, прекрати цирк, — остановил его главный редактор. — Я поговорю с ним сам. Рюмин, вы знаете, кто с вами говорит?
— Знаю, — отозвался Петр.
— Вы нам всем сделали больно, Рюмин. Но я авторитетно и при всех обещаю: если вы добровольно сдадите себя коллективу, вас пощадят и оставят в газете. Дворник Федор уходит на пенсию. Мы дадим вам возможность реабилитироваться. В противном случае я разрешу Суй-фулину сломать дверь. Вы знаете, что тогда с вами будет. Я считаю: раз, два, два с половиной…
— Открывайте же, несчастный вы человек, — заверещала Элли Карповна. — Вы меня слышите?
— Элли Карповна, одной вам говорю, как на духу, — чуть не плача прокричал Люсин-Рюмин. — У меня целая банка свежего проявителя. Если Суйфулин тронет дверь, я тут же наложу на себя руки.
Все замерли. Про проявитель Люсин-Рюмин не врал. В редакции знали, что Петр увлекается фотографией.
— Черт знает что делается с людьми. Да ну его к черту! — плюнул главный редактор и, громко ругаясь, пошел вниз.
— Куда же вы? Куда? Он врет как сивый мерин, — кричал вслед Суйфулин. Но Суйфулина уже никто не слушал. Осада была снята. Победили выдержка и воля.
Когда все затихло, Люсин-Рюмин вернулся на диван и впал в летаргический сон. Очнулся Петр оттого, что его кто-то тихо кликал.
— Петенька, Петя, открой, это я, Женечка… — доносился тоненький голосок.
Люсину-Рюмину показалось, что за дверью кто-то жалостливо всхлипнул.
— Это ты, Женечка? — отозвался он.
— Я, Петя, я…
Люсин-Рюмин щелкнул задвижкой. О, это был неосторожный шаг! Совершенно незнакомая девушка стояла на пороге. За ней теснилось несколько широкоплечих мужчин.
— Не пугайтесь, мы угрозыск, — с мягкой улыбкой проговорил один из них. Но было уже поздно. Люсин-Рюмин камнем падал в обморок.
— Ловите же его, Андалузова! — вскричал человек с мягкой улыбкой, но Петр этого уже не слышал.
Пришел в себя Люсин-Рюмин с чувством приятного. Что-то мягкое касалось его лба. Он открыл глаза и улыбнулся.
— А, проснулся наш герой, — склонился над ним человек с мягкой улыбкой и ласково потрепал по плечу. — Вы нам очень помогли, — загадочно прошептал он. — Вставайте и расскажите все по порядку. И, ради бога, не пугайтесь. Мы вас теперь в обиду не дадим.
Через полчаса, когда Люсин-Рюмин закончил свой рассказ, у полковника Багирова и стажеров Геры, Гоги, Наиля и Левы Бакста было четкое представление о случившемся.
— Как мы не подумали об этом раньше. Все просто, как дважды два, — убивался Гога.
— Простое всегда сложно. — наставительно отозвался полковник. — Ясно одно: преступникам нужен был фургон, а не угри. Вот они и свалили угрей ночью в колодец в районе Трубной площади.
В палату стремительно вошла группа врачей. Старожилы, страдавшие хроническим гастритом, сразу же обратили внимание на новое лицо. Это был человек высокий, крепкий, с седоватым бобриком волос.
— Профессор Голохвостов, — представила его больным дежурный врач.
Врачи двигались от кровати к кровати, обмениваясь короткими замечаниями. Профессор участия в разговорах не принимал. Потыкав больного указательным пальцем в живот, он молча отступил назад.
— А вот этот случай вас может заинтересовать, — обратилась к нему Вера Семеновна. — Острое отравление. До сих пор не удается определить причину.
— Говорите, острое?.. Нуте-с, нуте-с, что тут у нас?
К удивлению больного, профессор попросил пациента показать не живот, а руку. Ловким движением он завернул рукав пижамы. На предплечье обнаружилась татуировка, изображающая моложавую женщину с ребенком на руках. То была искусная копия картины Рафаэля "Сикстинская мадонна". На ленте, обвивающей ножки младенца, было выколото: "Люблю детей".
— Это вам Трифонов делал? — осведомился профессор у больного.
Тот вытаращил глаза и спросил сдавленным голосом:
— А откуда вы знаете?
— Я его от гангрены спасал. — невозмутимо ответил профессор. — За что сидели?
— На частную собственность в молодости посягнул…
— А где сейчас бытуешь, — вдруг переходя на "ты", осведомился профессор. — Не на Трубной ли?
— Точно!
— И, наверное, пирожки с мясом любишь?
— Люблю горяченькие! — простодушно признался враг частной собственности.
— Не ешь больше пирожков с мясом, понял?
— Так точно, понял, гражданин профессор. Спасибо вам за все…
— Типичный случай пирожкового отравления, — пояснил профессор. Все почтительно склонили головы.
Осмотрев еще пару больных, профессор Голохвостов вопросительно поднял глаза на дежурного врача.
— Мне говорили, будто больных с острым отравлением трое.
Вера Семеновна порозовела, переглянулась с дежурной сестрой и, потупив глаза, сказала тихо.
— Случай у нас тут произошел странный…
— Что такое?
— Двое больных сбежали! Едва успели сделать очистительную клизму, как их след простыл.
— Документы больных мне. Быстро! — скомандовал профессор.
— В том-то и дело, что и документов нет. Даже карты заполнить не успели.
Лицо профессора налилось краской. Он сжал кулаки. И лишь большим усилием воли ему удалось удержать готовую было сорваться резкость.
— Машину мне к подъезду, — бросил он.
И тут с одной из кроватей резво соскочил больной, которого все считали отходящим, и умчался куда-то, звонко шлепая по полу босыми ногами.
"Неплохой спринтер получится из Бакста", — подумал полковник Багиров.
Читатель, конечно, догадался, что это был он.
Тем временем поднялась паника, зашумели больные, забегали медсестры с утками. О профессоре на мгновение забыли. Всех удивило чудесное исцеление больного, доставленного ночью в безнадежном состоянии. Лишь на профессора происшедшее не произвело никакого впечатления. Он задумчиво стоял посреди палаты, поглядывая на больного с "Сикстинской мадонной".
— А ведь я вас узнал, товарищ Багиров, — вдруг вымолвил тот.
Голос человека с татуировкой дрожал от волнения.
— Да и Трифонов о вас много рассказывал: и как вы атамана Голопупа шашкой рубили, и как в Одессе малюток от голода спасали. А тут теперь и самого, можно сказать, от гибели избавили. Спасибо вам…
Медное лицо верзилы сморщилось, и по глубокой морщине, пролегшей от глаза до подбородка, прозмеилась слеза.
— А этого прощелыгу я теперь в гробу увижу, не испугаюсь. Не страшен он мне ничуть. Какой ведь гад!
Тюрьмой стращал, власть нашу советскую хаял, всю душу оплевал…
— Как зовут-то тебя? — спросил Багиров, чувствуя, как у него в душе вздымается мужская слеза.
— Сидор я, Сидор Иванович. Это когда-то по-лагерному меня Батоном звали. А я ведь Ширинкин Сидор Иванович…
— Ну вот и хорошо, Сидор Иванович, — проговорил Багиров, укрывая вздрагивающие плечи больного халатом. — Ты теперь отлеживайся, лечись, а как в силу войдешь, приходи к нам поговорить по душам. Хватит тебе мозолистом работать, чужую боль бритвой скоблить. Адресок-то небось не забыл? с лукавой усмешкой спросил Багиров.
— Ну что вы, товарищ полковник, как можно. Петровка, 38! Это ж каждый честный человек должен помнить…
— Ну вот и хорошо, вот и славно. А теперь скажи, где же нам этого двурушника найти, с которым ты к профессору Гурмаеву наведывался?
И с этими словами полковник запросто присел на кровать Ширинкина и вынул из кармана апельсин…
Через час Багиров уже сидел в своем кабинете и уточнял с сотрудниками план предстоящей операции. Всех удивляло странное отсутствие Левы Бакста.
— Вы нам, товарищ полковник, так и недосказали, каким же образом отпечатки пальцев Ширинкина оказались в квартире профессора Гурмаева, — спросила Гера Анда-лузова.
— Ну, об этом было нетрудно догадаться. Ключ ко всему — странный визит Ширинкина на дачу Гурмаева. Профессор все принял за бред, а Сидор, между тем, говорил правду. Да, да, правду! Только не всю. Всю он сказать не мог: боялся. Боялся потому, что его запугал этот негодяй Махлюдов. Но Ширинкин действительно был на квартире Гурмаева, действительно держал в руках манускрипт и, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что это ловко сделанная липа. С какой целью он явился на квартиру Гурмаева: хотел ли он выкрасть рукопись "Дубровского" у своего друга-клиента или нет, остается загадкой. Факт тот, что в квартире профессора он ничего не тронул. Разочаровавшись в рукописи, Ширинкин собрался уходить. Но тут-то и произошло то, чего ни он, ни, признаться, я сам не ожидали. Редчайший в криминальной практике случай. Впрочем, по порядку…
Вы знаете, что Сидор Ширинкин одинок и живет в коммунальной квартире возле Трубной площади. Словом, что тут мудрить — соседом его был Махлюдов. Нетрудно догадаться, что Ширинкин кое-что рассказывал шоферу о своих именитых клиентах. Эти-то рассказы, видимо, и распалили его воображение. От Сидора Махлюдов знал, в частности, что Гурмаевы почти постоянно проживают летом на даче и что сам профессор нередко проводит там два, а то и три дня. Ограбление квартиры, как мы теперь видим, Махлюдов продумал до мельчайших деталей. Инсценировка угона автофургона — лишь один из этапов. Преступникам нужна была машина.
Обнаружив в профессорской квартире мозолиста, воры были озадачены. Однако Махлюдов, видимо, сообразил, что Сидор им не помеха: надо его только как следует припугнуть. Это тем более удалось, что Ширинкин, хотя и невольно, но все же оказался наводчиком. Уходили они из квартиры по отдельности.