Начальство посмотрит на это иначе. Будет устроено расследование, потом разбор его дела в департаменте и — увольнение. Коллеги начнут дружно презирать его. Даже те, кто сам никогда не попадал в большие переделки. Они, может быть, и продажные людишки, но не настолько, чтобы подставить без толку башку под пулю.
Во всем этом он видел один проблеск надежды: другую работу найти можно — другой жизни не будет.
Доловиц прошел тем же туннелем к выходу на улицу. Его настолько разозлил машинист "Пелхэма, 123", что схватки в желудке почти прекратились. Увидев свободное такси, он сделал жест водителю…
Влетев в вестибюль, он махнул пропуском у окошка дежурной и поспешно спустился на станцию. У одной из платформ стоял поезд с открытыми дверями. Понятно. Если "Пелхэм, 123" все еще стоит в туннеле между станциями, то состав, который следовал за ним — "Пелхэм, 128", — неизбежно должен был остановиться перед красным сигналом светофора. Когда он еще раз взглянул на поезд, до него дошло, что вагоны освещены лишь тусклыми аварийными лампами. Он подошел к кабине машиниста.
— Давно пропало напряжение?
Машинист был немолод, и ему явно не мешало побриться.
— А тебе-то какое дело? — вяло ответил он.
— Я — Казимир Доловиц, старший диспетчер с "Гранд Сентрал".
— Тогда извиняюсь… Пару минут назад, не больше.
— Ты сообщил в Центральную?
Машинист кивнул:
— Диспетчер сказал, чтобы я сидел и ждал. А ты не знаешь, что там стряслось? Опять человек на рельсах?
— Не знаю, но, черт побери, сейчас же пойду и узнаю, что происходит!
Он дошел до конца платформы и спустился на путь. Двинувшись по темному туннелю, он подумал, что мог бы воспользоваться передатчиком машиниста, чтобы выяснить у Центральной, почему нет напряжения. Но потом решил, что в этом нет надобности. К тому же он любил во всем разбираться сам.
Подгоняемый злостью и нетерпением, он пустился легкой рысцой, но желудок снова дал о себе знать, и шаг пришлось замедлить. ОА массировал, рукой живот, стараясь разогнать пузырь воздуха, который начал давить на сердце. Однако он продолжал двигаться вперед, пока вдруг не услышал голоса. Сузив глаза до щелок, он стал пристально вглядываться в темноту туннеля. И тут увидел прямо перед собой нечто невероятное: толпу людей.
Свое дело Лонгмэн сделал совершенно спокойно. Ему даже доставило удовольствие управлять поездом. Он любил технику. Даже вернувшись в вагон, он все еще прекрасно себя чувствовал. Но как только Райдер ушел в кабину машиниста, его снова бросило в жар. Это лишний раз напомнило ему, как уверенно чувствовал он себя, когда Райдер был рядом. С остальными двумя он так и не смог наладить контакт. Стивер надежен, но совершенно недоступен и замкнут, а Уэлком даже не просто жесток и вздорен — он законченный маньяк.
Казалось, ствол автомата Лонгмэна подрагивает в такт его сердцебиению. Он крепче прижал локтем приклад, кинул беспокойный взгляд на дверь кабины машиниста, но тут же был вынужден отвести его, подчиняясь негромкому предупреждающему свисту Стивера. Это было напоминанием, что он должен внимательно следить за правым рядом сидений. Стивер отвечал за левый ряд. Райдер расставил их так, чтобы они не находились друг у друга в зоне огня. Пассажиры сидели молча и совершенно покорно сносили свое положение.
В задней части вагона никого теперь не было. На фоне задней переходной двери вырисовывался силуэт Уэлкома, который стоял, широко расставив ноги, направив автомат в темноту туннеля. Казалось, ему не терпится пустить в ход оружие. Лонгмэн в глубине души был уверен, что Уэлком только и ждет какой-то непредвиденной случайности как повода открыть стрельбу.
У него сильно вспотело лицо, и он начал опасаться, что сквозь намокший капрон проступят черты лица. Он снова посмотрел на дверь кабины машиниста, но его отвлек какой-то звук справа. Это хиппи, который так и не открывал глаз, шаркнул ногами, выдвинув их дальше в проход. Стивер стоял совершенно спокойно и почти не двигался, внимательно следя за пассажирами слева. Уэлком пялился через окно задней двери в темноту.
Лонгмэн напряг слух, стараясь разобрать, что происходит в кабине, но ничего не мог расслышать. До сих пор операция проходила в точности по плану, однако все полетит к чертям, если им откажутся заплатить. Правда, Райдер убедил его, что у городских властей не будет иного разумного выхода. Хорошо, а что, если они не будут вести себя разумно? Ведь невозможно точно предсказывать поступки других людей. Что, если полиция примет решение не платить выкупа и будет в нем упорствовать? Тогда погибнет много людей, включая их самих.
Кредо Райдера: живешь или умираешь — пугало Лонгмэна, собственное кредо которого, если бы он однажды попытался сформулировать его, звучало бы так. выжить любой ценой. И все же он сам, по своей воле согласился участвовать в этом деле на условиях Райдера. По доброй воле? Нет. Это был какой-то гипнотический полусон. Райдер увлек его, но этим всего не объяснишь. Разве не по его собственной инициативе они вообще познакомились? Разве не он сам хотел этого? И, наконец, разве все происходящее не было его же собственной идеей, которую он породил и помог превратить из забавной игры в сумасшедшую реальность?
Он уже давно перестал считать их первую встречу простой случайностью. Это называют судьбой. Он как-то упомянул об этом в разговоре с Райдером, но того абстрактные понятия не трогали. Для него логика происходящего была простой: что-то случается и как следствие влечет за собой другие события. Совпадения, предзнаменования, рок — все это его не волновало.
Они встретились впервые на бирже труда, расположенной на углу Шестой авеню и Двадцатой улицы, в одной из тех озлобленных очередей, что выстраиваются к окошкам за пособием. Райдер привлек внимание Лонгмэна прежде всего своей внешностью. Это был стройный темноволосый мужчина с крупными и выразительными чертами лица. В нем чувствовалась сила и уверенность в себе. Конечно, Лонгмэн понял все это значительно позже, а тогда ему бросилось в глаза, что человек, подобный Райдеру, удивительно неуместен в сборище молодых негров, цветных, длинноволосых парней и девушек и всех этих сереньких, задавленных жизнью пожилых неудачников (к последней категории, с горечью констатировал Лонгмэн, принадлежит он сам). Впрочем, ничего особенного во внешности Райдера не было, и он бы ничем не выделялся в обычной толпе.
Большинство из стоявших в очереди убивали время разговорами. Некоторые брали с собой что-нибудь почитать. Лонгмэн по дороге на биржу труда, как правило, покупал номер "Пост" и читал его, не вступая ни в какие беседы. Однако, несколько недель спустя, обнаружив, что стоит в очереди следом за Райдером, Лонгмэн решил с ним заговорить. Сделал он это не без колебаний. Было видно, что тому не составит труда отшить непрошеного собеседника. И все же он обратился к Райдеру, показав ему заголовок в "Пост": "ЕЩЕ ОДИН "БОИНГ-747" УГНАН НА КУБУ".
Похоже, это становится эпидемией, а? Райдер вежливо кивнул, но ничего не ответил.
— Никак не возьму в толк, ради чего они это делают? — продолжал Лонгмэн. — Я бы еще понял, если бы они срывали крупный куш, а брать на себя такой риск за просто так…
Райдер улыбнулся и сказал:
— В этой жизни все риск. Каждый вздох связан с риском — можно вдохнуть какую-нибудь отраву. Так что, если избегать риска, то и дышать надо перестать.
— Это невозможно, — сказал Лонгмэн. — Я где-то читал, что нельзя заставить себя перестать дышать, даже если очень захочешь.
Райдер снова улыбнулся.
— Я думаю, что и с этим можно справиться, если с умом взяться за дело.
На этом разговор у них заглох, и Лонгмэн вернулся к своей газете, чувствуя, что вел себя не самым лучшим образом. Однако, когда Райдер получил отметку в своей книжке и чек на пособие, он перед уходом дружески кивнул Лонгмэну.
Неделю или две спустя Лонгмэн был приятно удивлен и даже польщен, когда Райдер подошел к нему в кафе, куда он заскочил перехватить пару бутербродов. На этот раз разговаривать с Райдером оказалось куда легче, хотя он был по-прежнему очень сдержан. Они поболтали о том о сем и затем вместе дошли до биржи труда и встали в одну очередь.
Лонгмэн сказал ему:
— Читали, на этой неделе опять пытались угнать самолет?
— Нет, я почти не читаю газет.
— На этот раз неудачно. Они потребовали заправить самолет горючим, но, когда один из них высунулся наружу, его подстрелил снайпер из ФБР. Насмерть.
— Что ж, смерть иной раз лучший выход из положения.
— Лучший, чем что?
— Чем многое. Чем торговать страховыми свидетельствами, например.
— Это ваша прежняя работа?
— Да, я занимался этим несколько месяцев. Однако выяснилось, что бизнесмен из меня никудышный. Проблема, видимо, в том, что я терпеть не могу уговаривать людей, — после паузы добавил он. — Я больше привык приказывать.
— То есть быть руководителем фирмы?
— В некотором роде.
— Как я понял, торговля не ваша основная специальность.
— Нет.
Вдаваться в подробности Райдер не стал. Лонгмэн, хотя его снедало любопытство, не задавал больше вопросов. Вместо этого он заговорил о себе.
— А я работал на стройке, но у подрядчика кончились деньги, и меня уволили.
Райдер понимающе кивнул.
— Но я не строитель по профессии. Раньше я был машинистом подземки.
— Ушли на пенсию?
— Что вы, мне ведь всего сорок один год.
Райдер вежливо поправился:
— Вот и я подумал, что вы вроде слишком молоды для пенсионера.
Он хорошо вышел из неловкого положения, но его маневр не обманул Лонгмэна. Он знал, что у него поношенный, усталый вид, и привык, что люди часто давали ему больше его возраста.
— Я был машинистом восемь лет. Но потом ушел. Несколько лет назад.
Поверил ему Райдер или нет, было непонятно, потому что он просто кивнул. Девяносто девять человек из ста спросили бы, почему он ушел. Конечно, Райдеру наплевать на это, но он мог проявить хотя бы обычное любопытство. Задетый за живое, Лонгмэн решился в свою очередь задать вопрос, которого, будь Райдер хоть немного разговорчивее, он бы не задал.