Наконец она приехала.
Я услышал, как остановилась машина, хлопнула дверца. Быстрый звук шагов по дороге. Дверь телефонной будки открылась, впустив ледяной ветер, и Джоанна стояла на пороге в брюках, голубом теплом жакете, свет падал на темные волосы и делал глубже глаза.
Я глядел на нее, изо всех сил стараясь улыбнуться, но улыбка не получалась, я слишком сильно дрожал.
Она опустилась на колени, осмотрела меня, и лицо у нее окаменело от ужаса.
— Руки, — воскликнула она.
— Да. Ты привезла ножницы?
Ни слова не говоря, она открыла сумку, вытащила внушительного вида ножницы и освободила меня. Положила крюк на пол, потом нежно сняла с запястий перерезанную веревку. Теперь от запекшейся крови веревка была скорее коричневая, чем белая. На запястьях остались полосы, темные и глубокие. Она с испугом смотрела на них.
— Там тоже веревка, — сказал я, кивая на ноги.
Джоанна разрезала веревку на лодыжках, и я заметил, что она потрогала брюки пальцами. Воздух был слишком холодный, чтобы высушить их, а тело выделяло слишком мало тепла.
— Ты плавал? — легкомысленно спросила она. Голос дрогнул.
На дороге послышались шаги, и тень мужчины появилась за спиной Джоанны.
— С вами все в порядке, мисс? — В его выговоре явно слышался кокни.
— Да, спасибо. Вы не поможете мне посадить кузена в машину?
Он шагнул на порог и посмотрел на меня, его глаза задержались на запястьях.
— О боже, — проговорил он.
— Ловко сделано, — сказал я.
Это был крупный мужчина лет пятидесяти, с обветренным, как у моряка, лицом; казалось, его глаза видели в этой жизни все, и большая часть виденного не вызывала у него энтузиазма.
— С законом все в порядке? — спросил он.
— В порядке, — подтвердил я.
Он слегка улыбнулся:
— Тогда пойдемте. Нет смысла торчать тут.
Я неуклюже встал, оперся на Джоанну и обнял ее за шею, чтобы не упасть. И раз уж я оказался в таком положении, было бы позором упустить возможность, и я поцеловал ее. В бровь, первое, что подвернулось.
— Вы сказали "кузен"? — спросил водитель такси.
— Кузен, — твердо ответила Джоанна. Слишком, слишком твердо.
Водитель придерживал дверь будки:
— Нам лучше отвезти его к врачу.
— Нет, — возразил я. — Никакого врача.
— Тебе нужен врач, — сказала Джоанна.
— Это обморожение. — Водитель показал на мои руки.
— Нет, — настаивал я. — Это не обморожение. На лужах нет льда. Я просто замерз. Не обморозился. — Зубы у меня стучали, и я мог говорить только отрывистыми фразами.
— Что случилось с вашей спиной? — спросил водитель, увидев клочки рубашки и содранную кожу.
— Я… упал. На гравий.
Он скептически посмотрел на меня.
— Вся спина превратилась в ужасную кашу, и там много грязи, — сказала Джоанна, оглядывая меня. Ее голос звучал озабоченно.
— Смоешь, — выговорил я. — Дома.
— Вам нужен доктор, еще раз повторил водитель.
Я покачал головой:
— Мне нужен горячий чай, аспирин и сон.
— Может, ты и знаешь, что делаешь, — заметила Джоанна. — Что еще?
— Свитер.
— В такси. Ты можешь переодеться там. Чем раньше ты попадешь в горячую ванну, тем лучше.
— Будьте осторожны, мисс, — вмешался водитель. — Не грейте руки слишком быстро, иначе пальцы отвалятся.
— Заботливый парень. Я был уверен, что он ошибается. Джоанна выглядела все более озабоченной.
Мы двинулись к машине. Это было обыкновенное лондонское такси. Как удалось Джоанне так очаровать водителя, что он поехал среди ночи в неизвестную деревню? И более практическая мысль: стучал ли счетчик все это время? Стучал.
— Входи, — сказала Джоанна, открывая дверцу. — Там нет ветра.
Я послушался совета. Она вытащила из сумки бледно-голубую шерстяную кофту без воротника, свою кофту, и теплую мужского размера куртку с капюшоном на молнии. Потом деловито посмотрела на меня и взяла ножницы. Скоро остатки рубашки лежали на сиденье. Она отрезала две длинные полоски и перевязала запястья.
— Надо бы сообщить в полицию, — решил водитель такси.
— Драка по личным причинам, — покачал я головой.
Джоанна помогла мне всунуть руки в кофту и в куртку и застегнула ее. Затем извлекла из сумки новые перчатки на меху, мои руки без труда вошли в них, потом термос с горячим бульоном и две чашки.
Я смотрел в темные глаза Джоанны, когда она подносила мне чашку ко рту. Я любил ее. Кто бы не любил девушку, которая подумала о горячем бульоне в такое время.
Водитель тоже взял чашку с бульоном и заметил, выставив ноги наружу, что похолодало. Джоанна с горечью посмотрела на него, и я рассмеялся.
Он оценивающе взглянул на меня и сказал:
— Может, вы и обойдетесь без доктора.
Мы направились в Лондон.
— Кто это сделал? — спросила Джоанна.
— Я скажу тебе потом.
— Ладно. — Она не настаивала, нагнулась над сумкой и вытащила теплые тапочки, толстые носки и свои длинные рейтузы. — Сними брюки.
— Не могу расстегнуть молнию, — иронически пожаловался я.
— Я забыла…
— Ничего, я надену носки, если не справлюсь с брюками. — Я даже сам слышал в своем голосе страшную усталость, и Джоанна, ничего не говоря, встала на колени в покачивавшейся машине, сняла мокрые и надела сухие носки на мои безжизненные ноги.
— Замерзли, — проговорила она.
— Я их не чувствую. — Лунный свет ярко сиял за окном машины. И я посмотрел на тапочки. Они были слишком большие для меня и, конечно, для Джоанны.
— Я всунул ноги в шлепанцы Брайена? — спросил я.
После паузы она равнодушно сказала:
— Да, это тапочки Брайена.
И куртка?
— Я купила ее как рождественский подарок.
Вот в чем дело. Не самый подходящий момент для такого открытия.
— Я не подарила ее, — заметила она, помолчав, будто приняла какое-то решение.
— Почему?
— Не подходит для респектабельной жизни в престижном пригороде. Вместо нее я подарила булавку для галстука.
— Она больше подходит, — сухо согласился я.
— Прощальный подарок, — спокойно сообщила она.
— Прости. — Я понимал, что для нее это нелегкое решение.
Она глубоко вздохнула:
— Ты сделан из железа, Роб?
— У меня чувства из железа.
Такси мчалось на большой скорости.
— Мы с трудом нашли тебя, — поменяла она тему разговора. — Понимаешь, оказалось, это большой район.
Спина и плечи ужасно болели, я сидел, прислонившись к твердой спинке, и от этого боль становилась сильнее. Я пересел на пол и положил голову и руки на колени Джоанны.
Я привык падать, вылетая из седла, особенно во время первого сезона, когда-был еще неопытным жокеем, а лошади мне доставались самые плохие. Редко на мне не бывало синяков и кровоподтеков, несколько раз я ломал небольшие кости, лошадь ударяла меня копытом, и раза два или три я ходил с вывихом суставов. Но эти мелкие неприятности не оставили следа на моем оптимизме и хорошем самочувствии. Казалось, что я, как и большинство других жокеев, родился со своего рода упругой конституцией, которая позволяет перенести удар копытом и быть снова в седле если и не на следующий день, то все же гораздо раньше, чем медики считают нормальным.
На практике я научился некоторым методам, как избавляться от болезненного состояния; главный из них заключался в том, чтобы не обращать внимания на ушибы и думать о чем-нибудь приятном. Но этой ночью проверенная система действовала не очень успешно. Например, она не действовала, когда в теплой комнате Джоанны я сидел в легком кресле и смотрел, как постепенно пальцы меняют цвет от изжелта-белого до грязноугольного, потом от иссиня-красного до красного.
Джоанна настаивала, чтобы я сейчас же снял мокрые брюки и трусы и надел ее рейтузы, они были теплые, хотя и короткие. Было странно позволить ей раздевать меня, что она делала, как мать, ничего не говоря, и, с другой стороны, это казалось совершенно естественным, потому что в детстве нас купали в одной ванне, когда родители ездили в гости друг к другу.
Она разыскала аспирин в порошках, нашлось всего три пакетика, и я проглотил их. Затем она сварила черный кофе и заставила меня выпить, добавив немного бренди.
— Надо согреться, — лаконично заметила она. — Наконец ты перестал дрожать.
Как раз в этот момент пальцы начало пощипывать, и я сказал ей об этом.
— Очень больно? — спросила она, забирая пустой кофейник.
— Терпимо.
— Тогда побудь немного один.
Я кивнул, она унесла пустой кофейник и через несколько минут вернулась с полным для себя.
Пощипывание усилилось и перешло в жжение, потом появилось чувство, будто пальцы сдавливают в тисках, все туже и туже, боль становилась все острее, и мне казалось, что сейчас пальцы расплющатся под давлением. Но они оставались такими же, только медленно становились коричневато-красными.
Джоанна вытерла у меня со лба пот.
— Тебе лучше?
— Да.
Она улыбнулась, чуть-чуть добавив в улыбку нежности, от чего мое сердце с детства делало сальто-мортале.
Теперь руки будто вынули из тисков, положили на скамейку и ритмично били молотком. Ужасно. И продолжалось это слишком долго. Я опустил голову.
Она стояла передо мной с выражением лица, которое я не мог прочитать. В глазах у нее были слезы.
— Прошло? — спросила она моргая, чтобы избавиться от них.
— Более-менее.
Мы оба поглядели на руки, которые теперь стали ярко-красными.
— А как ноги?
— Прекрасно, — ответил я. Их возвращение к жизни прошло почти безболезненно.
— Тогда я сейчас смою грязь со спины.
— Нет, — не согласился я. — Утром.
— Там много грязи.
— Она там так долго, что еще несколько часов ничего не добавят. Мне сделали четыре противостолбнячные прививки за последние два года… и на худой конец есть пенициллин… а я так устал.
Джоанна не спорила. Она заставила меня, нелепо одетого в голубую кофту и черные рейтузы, лечь в свою постель. Я был похож на второсортного балетного танцора с похмелья. Простыня еще сохраняла очертания ее тела, как она лежала, когда я разбудил ее, и на подушке оставалось углубление от ее головы. Я положил голову в это углубление со странным чувством восторга. Она заметила мою улыбку и правильно поняла ее.