— Хорошо, — улыбнулся я, — спасибо, я останусь. На софе.
Она вдруг оживилась, стала разговорчивой и рассказала во всех деталях, как выглядело на экране интервью.
— В начале программы он заявил, мол, он полагает, что твое имя на табло появилось по ошибке, потому что он слышал, будто ты не приедешь, и я испугалась, не попал ли ты по дороге в аварию. Но ты приехал… и потом вы оба выглядели как самые закадычные друзья, он обнял тебя за плечи, и ты улыбался ему так, будто солнце сияло из его глаз. Как тебе удалось? А он старался подколоть тебя, разве нет? Может, это мне показалось, потому что я знаю… — Она замолчала на середине фразы и потом совершенно другим голосом, полным слез, спросила: — Что ты собираешься с ним сделать?
Я рассказал ей. Наступила долгая пауза.
Она была потрясена.
— Ты не сможешь! — воскликнула она.
Я улыбнулся, но ничего не ответил.
Она вздрогнула:
— Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.
— Ты мне поможешь? — спросил я. Ее помощь была очень важна.
— Может, лучше обратиться в полицию? — серьезно спросила она.
— Нет.
— Но то, что ты планируешь… это жестоко.
— Да, — согласился я.
— И сложно, и много работы, и дорого.
— Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо?
Она вздохнула:
— Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?
— Безусловно. Но ты позвонишь?
— Я подумаю. — Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.
Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.
— Боюсь, что он мне не удался, — заметила она, становясь рядом. — Видимо, что-то неправильно с перспективой.
— Мать знает, что ты рисуешь ее?
— Ох, нет.
— Когда ты начала?
— Вчера днем.
Мы помолчали. Потом я сказал:
— Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.
Она вздрогнула от удивления.
— Я не хочу вторую мать, — продолжал я. — Я хочу жену.
— Я не могу… — проговорила она, и у нее перехватило дыхание.
Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.
— Ты видишь слишком многое, — сказала она. — Больше, чем я понимаю сама.
Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.
— Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.
На следующее утро, в понедельник, я взял напрокат машину и отправился к Гранту Олдфилду.
Ночью ударил мороз, и скачки были отменены, поля и деревья сверкали свежим снегом, и я ехал в прекрасном настроении, хотя меня и ждал холодный, как нынешний день, прием.
Я оставил машину за воротами, прошел короткую дорожку и позвонил.
Мне бросилось в глаза, что медный колокольчик сиял, начищенный до блеска, и в эту минуту дверь открыла приятная молодая женщина в зеленом шерстяном платье и вопросительно посмотрела на меня.
— Я приехал… Я хотел… мм… Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти Гранта Олдфилда?
— Тут, — ответила она. — Он живет здесь. Я его жена.
Минуточку, я позову его. Как ваше имя, что мне сказать ему?
— Роб Финн.
— О, — удивленно воскликнула она и тепло улыбнулась. — Входите. Грант так обрадуется.
Я очень сомневался в этом, но вошел в узкую прихожую, и она закрыла за мной дверь. Нигде ни единого пятнышка, все сияло чистотой, будто я попал в другой дом, не в тот, что помнил. Она провела меня в кухню, тоже ослепительно чистую.
Грант сидел за столом и читал газету. Он взглянул на входившую жену, и, когда увидел меня, на лице у него появилась удивленная приветливая улыбка. Он встал. Грант похудел, выглядел постаревшим и как-то внутренне съежившимся, но он стал или скоро собирался стать вполне нормальным человеком.
— Как вы, Грант? — спросил я, немного растерявшись и не понимая их дружелюбия.
— Гораздо лучше, спасибо. Я дома уже две недели.
— Он был в больнице, — объяснила жена. — Они забрали его вечером следующего дня после того, как вы привезли его сюда. Доктор Парнелл написал мне, что Грант болен и нуждается в помощи. И я приехала. — Она с улыбкой посмотрела на Гранта. — Но теперь все будет хорошо. Грант уже получил работу. Через две недели он начнет продавать игрушки.
— Игрушки? — Самое несоответствующее его натуре дело, подумал я.
— Да, — подтвердила жена. — Врачи считают, что ему лучше заниматься тем, что не имеет отношения к лошадям.
— Мы вам очень благодарны, Роб, — сказал Грант.
— Доктор Парнелл объяснил мне, — продолжила его жена, заметив мое удивление, — что вы имели полное право сдать Гранта в полицию.
— Я хотел убить вас, — произнес Грант с удивлением в голосе, как если бы не мог понять, откуда такая мысль возникла. — Я действительно хотел убить вас, понимаете?
— Доктор Парнелл сказал, что, если бы вы были человеком другого типа, Грант вполне мог бы закончить дни в тюремном сумасшедшем доме.
Мне стало неловко.
— Доктор Парнелл, — пробормотал я, — по-моему, слишком много говорит.
— Он хотел, чтобы я поняла, — улыбаясь, возразила жена Гранта, — вы дали ему шанс выздороветь, и я тоже должна внести свою долю.
— Вы не будете возражать, Грант, — спросил я, — если я задам вопрос: как вы потеряли работу у Эксминстера?
Миссис Олдфилд подвинулась к мужу, словно защищая его.
— Не будем ворошить прошлое, — озабоченно сказала она.
— Все нормально, любимая. — успокоил ее Грант, обнимая за талию. — Задавайте ваш вопрос.
— Я убежден, что вы сказали Эксминстеру правду и вы не продавали информацию профессиональному игроку Лаббоку. Но Лаббок получал информацию и платил за нее. Вопрос такой: кто на самом деле получал деньги, которые якобы предназначались вам?
— Вы не знаете дела. Роб, — начал Грант. — Я сам вертелся и крутился, чтобы узнать. Я ходил к Лаббоку и очень разозлился на него. — Он виновато улыбнулся. — И Лаббок сказал, что, пока он не поговорил с Эксминстером он вообще не знал, кому он платит за информацию. После слов Эксминстера он догадался, что это я. Так Лаббок сказал. Еще он сказал, будто я передавал ему информацию по телефону, я он посылал деньги на почту в Лондоне для передачи Робинсону. Он не поверил, что я ничего не знаю. Он считал, мол, я не сумел прикрыться как надо и теперь пытаюсь увернуться. — В его голосе не было заметно горечи. Или пребывание в нервной клинике, или болезнь изменила его до самых корней.
— У вас есть адрес Лаббока?
— Он живет в Солигулле, — медленно проговорил он. — Я мог бы узнать дом, но не помню ни улицы, ни номера.
— Я найду.
— А зачем он вам понадобился?
— Если я сумею доказать, что вы говорили правду, будет в этом для вас смысл?
Вдруг его лицо оживилось, будто осветилось изнутри.
— Я бы сказал — будет. Вы не можете представить, каково мне было: потерять работу из-за того, чего я не делал, и никто мне не верил, никто и никогда.
Я не стал говорить, что хорошо понимаю, каково ему было.
— Я сделаю все, что смогу, — заверил я.
— Но ты не вернешься к скачкам? — встревоженно спросила миссис Олдфилд. — Ты не начнешь все снова?
— Нет, любимая, не беспокойся. Я буду с удовольствием продавать игрушки. Кто знает, может, на будущий год мы откроем свой магазин, когда я научусь торговать.
Я проехал тридцать миль до Солигулла, нашел в телефонной книге номер и позвонил Лаббоку. Секретарь сообщила. что его нет, но, если он срочно нужен, возможно, я застану его в Бирмингеме в отеле "Куин", где у него ленч.
Я дважды заблудился в улицах с односторонним движением и чудом нашел место, чтобы поставить машину на площади перед отелем "Куин". На листке с грифом отеля я написал мистеру Лаббоку записку с просьбой уделить мне несколько минут. Заклеив конверт, я попросил старшего портье передать с рассыльным записку.
— Дикки, отнеси записку мистеру Лаббоку. Он несколько минут назад вошел в салон для ленча, — сказал портье.
Дикки вернулся с ответом: мистер Лаббок будет ждать меня в холле в два пятнадцать.
Он оказался полнеющим человеком средних лет с пушистыми усами и редкой прядью, зачесанной на голый череп. Я угостил его двойной порцией бренди и толстой сигарой, и он с ироническим удивлением разглядывал меня. Конечно, он привык сам угощать жокеев, а не принимать от них угощение.
— Я хочу узнать подробности о Гранте Олдфилде, — прямо приступил я к делу.
— Олдфилд? — пробормотал он, попыхивая сигарой. — Да, да, Олдфилд, помню. — Он проницательно посмотрел на меня. — Вы… вы работаете для той же фирмы? Вы хотите знать, как это делается? Ну что ж, не вижу причины, почему бы не рассказать вам. Я буду давать вам плюс двадцать пять фунтов за каждого победителя, о котором вы мне сообщите заранее. Никто вам не даст больше.
— Столько вы платили Олдфилду?
— Да.
— Вы давали ему деньги в руки?
— Нет. Но он и не просил давать ему лично. Он сообщал информацию по телефону и просил по почте посылать ему чек на предъявителя в конверте на имя Робинсона.
— На какое отделение?
Он сделал глоток бренди и неодобрительно взглянул на меня:
— Зачем вам знать?
— Хорошая идея, почему бы не воспользоваться.
Он пожал плечами:
— Не помню. По-моему, совершенно не важно, какое отделение. Где-то в пригороде Лондона. Не помню, прошло столько времени. Может быть, Н.Е.7? Или Н.12? Что-то в этом духе.
— У вас не записано?
— Нет, — твердо сказал он. — Почему бы вам не спросить у самого Олдфилда?
Я вздохнул:
— Сколько раз он передавал вам информацию?
— Он назвал мне имена примерно пяти лошадей, так мне кажется. Три из них выиграли, в этих случаях я посылал ему деньги.