Она положила кисть, вытерла руки о джинсы и села есть.
— Должна сказать тебе; Роб, одну вещь. Ты готовишь настоящий бифштекс, — проговорила она, набив рот.
— Благодарю, пустяки, — проурчал я с полным ртом.
Мы съели все до крошки. Я закончил первый и сидел, откинувшись в кресле, наблюдая за ней. У нее было очаровательное лицо, полное силы и характера, с прямыми темными бровями. Она отбросила назад волнистые, подстриженные якобы в художественном беспорядке волосы, но на лоб все равно упала небрежная вьющаяся челка.
В моей кузине Джоанне таится причина, почему я не женат, если можно говорить о причине в двадцать шесть лет. Она старше меня на три месяца, и это дает ей преимущество всю нашу жизнь, и очень жаль, потому что я влюблен в нее еще с пеленок. Я несколько раз просил ее выйти за меня замуж, но она всегда говорила "нет". Во-первых, кузены, твердо объяснила она, слишком близкие родственники. И кроме того, добавляла она, я не волную ей кровь.
Во всяком случае, два других претендента успели больше, чем я. Оба они музыканты. И каждый из них самым дружеским образом рассказывал мне, какая Джоанна великолепная любовница, как она углубляет их восприятие жизни, дает удивительную силу их музыкальному вдохновению, открывает новые горизонты, и так далее и тому подобное. Они оба были довольно хорошо откормленными мужчинами с безусловно красивыми лицами. В первом случае мне было восемнадцать, и я сразу же в отчаянии уехал в чужие края и не возвращался в течение шести лет. Во втором случае я отправился в буйную компанию и напился первый и единственный раз в жизни. Оба приключения прошли не без пользы, дали хороший урок, но не излечили меня от любви.
Она отодвинула пустую тарелку и сказала:
— Ну а теперь в чем дело?
Я рассказал об Арте. Она внимательно слушала и, когда я закончил, проговорила:
— Несчастный человек. И несчастная его жена… Почему он это сделал, как ты думаешь?
— Наверно, потому, что потерял работу. Арт так любил совершенство во всем. И он был слишком гордый… Он никогда не признавал, что допустил какую-то ошибку… Думаю, он просто не мог смотреть в лицо людям, которые знали, что ему дали пинка. Но странная вещь, Джоанна, для меня он оставался таким же совершенством, как и раньше. Я понимал, что ему тридцать пять, но ведь это не старость для жокея, и, хотя все видели, как он и Корин Келлар, тренер, который его уволил, страшно ссорились, если их лошади проигрывали, Арт ничего не утратил в своем стиле, его мог бы нанять кто-нибудь, пусть и не в такие престижные конюшни, как у Корина.
— Я правильно поняла, ты считаешь, что смерть для него была предпочтительнее сползания вниз?
— Да, похоже, что так.
— Надеюсь, когда придет твое время уходить, ты не будешь пользоваться такими сильнодействующими средствами, — заметила она. Я улыбнулся, и она добавила: — Кстати, что ты думаешь делать, когда уйдешь?
— Уйду? Я еще только начинаю, — удивился я.
— И через четырнадцать лет ты станешь второразрядным, разбитым, желчным сорокалетним человеком, слишком старым, чтобы начать жизнь снова, и не имеющим ничего за душой, кроме воспоминаний о лошадях, которые никто не хочет слушать. — В ее голосе звучала досада и раздражение от нарисованной перспективы.
— И с другой стороны, ты, — подхватил я, — будешь толстое, средних лет контральто дублирующего состава, которое боится потерять внешность и озабочено тем, что голосовые связки все больше и больше теряют эластичность и уходит точность звучания.
— Какая мрачная перспектива, — засмеялась Джоанна. — Но я понимаю тебя. И потому не пытаюсь разочаровать в твоей работе, хотя она и не дает будущего.
— Hq будешь продолжать отговаривать по другим причинам?
— Конечно. Это по сути пустое, непродуктивное, эскапистское[2] занятие, и оно побуждает людей растрачивать время и деньги на несущественное…
— Например, на музыку.
Она взглянула на меня:
— За это ты сейчас пойдешь и вымоешь посуду.
Пока я отбывал наказание за самую страшную ересь, возможную в семье Финнов, она снова занялась портретом, но наступили сумерки, и, когда я пришел с миром, предложив ей только что сделанный кофе, она оставила портрет до следующего дня. [2]
— У тебя телевизор работает? — спросил я, вручая ей чашку.
— Наверное, работает.
— Ты не против, если я включу его на четверть часа?
— Кто играет? — автоматически спросила она.
Я вздохнул:
— Никто. Там программа скачек.
— О, прекрасно, если тебе надо…
Я включил телевизор, и мы увидели конец программы варьете. Затем последовал блок рекламы, потом открылись ворота ипподрома и на фоне ускоренных съемок скачущих лошадей в самых невозможных ракурсах возникла надпись "Скачки недели" и потом объявление о еженедельной пятнадцатиминутной передаче "Встречи для вас".
На экране появилось знаменитое лицо Мориса Кемп-Лоура, привлекательное, непринужденное, ироничное. Он начал с того, что просто и естественно представил гостя вечера, известного букмекера, и назвал тему сегодняшней передачи, объясняя, как делать ставки, основываясь на математических выкладках.
— Но сначала, — сказал Кемп-Лоур, — я хотел бы отдать дань памяти жокею стипль-чеза Арту Метьюзу, который сегодня на скачках в Данстейбле ушел из жизни по собственной воле. Думаю, многие из вас видели на экранах скачки, в которых он участвовал… и вы разделите со мной глубокое потрясение, что такая долгая и успешная карьера закончилась подобной трагедией. Хотя он так и не стал жокеем-чемпионом, Арт был известен как один из лучших мастеров стипль-чеза в стране, и его прямой, неподкупный характер служил великолепным примером для молодых жокеев, только вступающих в игру…
Джоанна, подняв брови, поглядела на меня, а Морис Кемп-Лоур, изящно закончив теплый некролог, посвященный Арту, вновь представил букмекера, который ясно и очаровательно продемонстрировал, как присоединиться к стану выигрывающих. Иллюстрацией к его беседе служили кинокадры и мультипликационные картинки, рисующие минута за минутой, как в Большом Лондоне ежедневно принимаются решение о стартовых ставках. Передача полностью отвечала высоким стандартам всех программ Кемп-Лоура.
Кемп-Лоур поблагодарил букмекера и завершил четвертьчасовую передачу обзором скачек на следующей неделе. Он не касался отдельных претендентов на победу, но давал такую информацию о жокеях и лошадях, которая усиливала бы интерес к предстоящим скачкам, так как публика что-то узнавала о прошлых достижениях соревнующихся. Его анекдоты были всегда интересными или смешными, и я слышал, что он приводил в отчаяние журналистов, пишущих о скачках, потому что его забавные истории всегда превосходили все, что могли придумать они.
Наконец он сказал:
— До встречи на следующей неделе в это же самое время. — И надпись "Скачки недели" исчезла вместе с ним.
Я выключил телевизор. Джоанна спросила:
— Ты смотришь каждую неделю?
— Да, если могу. Сейчас сезон скачек. Полно вещей, которые не стоит пропускать, и очень часто его гости — люди, которых я встречал.
— Мистер Кемп-Лоур собаку съел в своем деле?
— Да. Он вырос в этой среде. Его отец в тридцатые годы побеждал в больших национальных скачках, а теперь он босс в Национальном охотничьем комитете, а этот комитет, — продолжал я, заметив ее отсутствующий взгляд, — самый главный в управлении стипль-чезами.
— О-о. И мистер Кемп-Лоур тоже участвует в скачках?
— Нет. Вряд ли он вообще ездит верхом. У него от лошадей астма или что-то вроде этого. Я точно не знаю… Но он всегда на виду. Он часто бывает на скачках, правда, я никогда с ним не разговаривал.
Интерес Джоанны к скачкам на этом полностью истощился, и час или около того мы дружески и беспредметно болтали о том, как все в мире неустойчиво.
У дверей раздалось звяканье колокольчика, она пошла открыть, и, когда вернулась, за ней шел мужчина, портрет которого она пыталась нарисовать, один из тех, кто волновал ей кровь и волнует до сих пор. Он как собственник обнял ее за талию и поцеловал. Затем кивнул мне.
— Как прошел концерт? — спросила она. Он был первой скрипкой в Лондонском симфоническом оркестре.
— Так себе, — пожал он плечами. — Си-бемоль Моцарта прошел нормально, только какой-то дурак в зале начал хлопать после медленной части и испортил переход к аллегро.
Кузина издала сочувствующий звук. Я встал. Меня не приводил в восторг их вид, так уютно пристроившихся друг к другу.
— Уходишь? — сказала Джоанна, освобождаясь от его руки.
— Да.
— Спокойной ночи, Роб, — проговорил он, зевая. Потом снял черный галстук и расстегнул воротничок рубашки.
— Спокойной ночи, Брайен, — вежливо ответил я, подумав про себя: хоть бы ты провалился к чертям.
Джоанна проводила меня до дверей.
Я сказал унылым голосом:
— Спасибо за бифштекс… и за телевизор.
— Приходи еще.
— Хорошо. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — повторила она и, будто вспомнив, добавила: — Как Полина? — Полина — фотомодель, с которой я проводил время.
— Она собирается замуж, — сообщил я, — за сэра Мортона Хенжа.
Должен признаться, я не ожидал такого взрыва "сострадания", какой увидел. Джоанна радостно засмеялась.
Две недели спустя после смерти Арта я остался ночевать в доме Питера Клуни.
Машины у меня нет, и на первое в сезоне соревнование в Челтнеме я приехал, как обычно, поездом для участников скачек, взяв маленький саквояж с необходимыми для ночевки вещами. Меня наняли на два заезда, по одному в день, и я собирался найти на окраине гостиницу, где цены не особенно бы продырявили мой карман. Но Питер, увидев саквояж, спросил, нашел ли я уже где остановиться и предложил мне переночевать у него. Я удивился такой любезности, ведь мы не были даже близкими друзьями, и, поблагодарив,