Он достает из кармана комбинезона капроновый шнур и связывает женщину, стараясь не слишком сильно затягивать узел. Рот женщины он залепляет лейкопластырем.
Давчек тем временем становится рядом с администратором. Киш знает, что на него нельзя рассчитывать. Работа не по его профилю.
У старика рот, как у сома. Усы провисли книзу. Редкие волосы взъерошены со сна.
Киш приставляет ему к горлу нож.
— Где находится охранная сигнализация?
Старик молча моргает. Киш нажимает на нож. Глаза администратора округляются от ужаса.
— Где сигнализация?
Старик взвизгивает и в страхе сдергивает с Йована Киша черный чулок.
Киш ударяет администратора по горлу. Ребром ладони.
Старик хрипит и плашмя валится в постель.
Йован Киш хватает его за горло. Обеими руками. Сдавливает шею. Вполсилы. Минуту спустя ослабляет хватку. Старик со свистом втягивает воздух.
Киш слышит пыхтение Давчека.
— Где сигнализация?
— В прихожей, — сипит старик.
Голос у него пропал.
Щит сигнализации Милан Давчек обнаруживает у двери. Отверткой вывинчивает шурупы, удерживающие крышку. Минуты две изучает устройство.
Такой простой схемы он сроду не встречал.
Это обстоятельство заставляет его нервничать.
Работает он очень осторожно.
Впрочем, он всегда работает осторожно.
Киш тем временем связывает администратора. Точно так же, как его жену. Залепляет ему пластырем рот.
Черный чулок он больше не натягивает на голову. Теперь уже бесполезно.
За два часа они извлекают из витрин все статуэтки. Киш бережно обертывает каждую из них ватой и укладывает в алюминиевый ящик. Ящики запихивают в рюкзаки.
— Жди у входной двери, — он протягивает свой рюкзак Давчеку.
Лысый весь взмок. Йована Киша передергивает от запаха пота.
Он хватает Давчека за плечо. Сдавливает так, что суставы хрустят. И с силой толкает к выходу.
Лысый, зажав в руках оба рюкзака, спотыкается. Йован Киш снова хватает его за плечо. Но на сей раз просто чтобы тот не упал.
Милан Давчек выходит.
Согласно инструкции, полицейскому разрешается убивать лишь в случае крайней необходимости.
Йован Киш усвоил в горах другое правило.
Там убивать было нужно, как только представлялась такая возможность.
Йован Киш убил немало людей. Целил из автомата в живот. Левой рукой придерживал диск, чтобы ствол не подбрасывало при стрельбе.
Нож — другое дело. Тогда он кончиками пальцев чувствовал конвульсии. Слышал предсмертный хрип.
Жандармы, должно быть, не слышали предсмертного хрипа его сестренки. Говорят, они были пьяны. Расстреляв обойму, всякий раз отхлебывали из бутылки.
Йован Киш никогда не убивал спьяну.
Вдоль берега Дуная выстроилась цепь вооруженных жандармов. Перед ними — раздетые донага жертвы.
Йован Киш всегда убивал только вооруженных людей. Тех, кто мог бы убить его самого.
Стопроцентная гарантия, говорил капитан Кул. Всегда старайтесь действовать наверняка.
— Хотя, конечно, сто процентов удачи — всего лишь идеал, — добавлял он.
С тех пор как кончилась война, Йован Киш порешил одного грабителя-убийцу — тот первым выстрелил в него, но попал в ватный подплечник пиджака.
Ну, и еще двоих.
Если бы существовала стопроцентная гарантия, то не существовало бы опасности.
Йован Киш выключил в спальне электричество. При свете фонарика он видит старческое лицо администратора. На губах у него сбился пластырь: он явно пытался кричать.
Киш набрасывает одеяло на голову старика.
Накрывает с головой и женщину.
Ему легче будет, если они не увидят.
Киш знает это.
Знает очень хорошо.
Сердце женщины бешено колотится. Одеяло на груди судорожно вздымается и опадает.
Йован Киш ударяет ножом.
Тело женщины выгибается дугой. Затем обмякает.
Йован Киш вытаскивает у нее из груди нож. Обходит двуспальную кровать. Сдергивает с головы администратора одеяло. Ребром ладони рубит по сонной артерии.
Он знает, что старик сейчас ничего не чувствует.
Не чувствует, как нож входит под ребра.
Киш сдергивает одеяло с лица женщины.
Глаза ее остекленели.
Она так и не узнает, что сталось с Болконским.
Киш огибает постель.
Старик лежит, уставясь взглядом в потолок. Морщины на его лице словно бы разгладились.
Йован Киш знает, что глаза старика уже слепы.
За свою жизнь он перевидал немало мертвецов.
Данило Вуичич прятался вместе с ним за скалой. Они замерли, ничком уткнувшись в землю. Их хлестали очереди двух вражеских автоматов.
Пули пестрили скалу мелкими выбоинами.
Естественным желанием было втиснуться, зарыться в землю.
Дзынь — дробью осколков отозвалась на выстрелы скала.
Похоже, опять пронесло, подумал Киш.
Поднять голову он не решался. Осторожно повернулся лицом в ту сторону, где укрылся Вуичич.
Данило Вуичич неподвижным взглядом уставился в небо. Погода стояла ветреная. Тучи гнались по небу друг за дружкой.
Но Данило туч уже не видел.
Ничего он больше не видел.
В лоб ему впился осколок камня. Край осколка торчал наружу.
Йован Киш тщательно вытирает нож об одеяло. Затем прячет нож в карман на кожаной подкладке.
С отцом он ни разу не встречался во сне. Отец преподавал географию в гимназии. Фамилия у него была венгерская, но сам он считал себя сербом. По законам географии, родина человека там, где он живет.
Иован Киш всегда следил за глазами противника, которого убивал. Он знал, в какой момент застывает взгляд.
Пускать в дело автомат он не любил. Тогда не видишь глаз жертвы.
Йован Киш шесть раз был ранен. И всякий раз пуля задевала его по касательной.
Но боль была нестерпимой.
Киш берет свой рюкзак у Давчека.
Он чувствует, как лысый взломщик весь обливается потом.
Киш головой делает ему знак в сторону двери.
Давчек не двигается с места.
Облака на небе рассеялись без следа. Светит луна.
Лицо Милана Давчека покрыто крупными каплями пота. Глаза испуганные.
— Что вы с ними сделали?
Йован Киш молча указывает на входную дверь.
Давчек открывает дверь.
Теперь руки его не дрожат.
За сорок четыре минуты они добираются до берега Дуная. Киш высчитал время по секундомеру.
Городок спит крепким сном. Дует слабый ветерок. Северо-западный.
— Надо запаять ящики! — говорит Киш.
К тому времени они уже успевают выбраться на речной простор.
Давчек подключает паяльник к аккумулятору. Йован Киш видит, как пальцы его ходят ходуном.
— Поторапливайся.
Паяльник негромко потрескивает.
— Готово?
— Вы не имеете права впутывать меня в такое дело.
Пот с Давчека льет в три ручья.
Он срывает провода с аккумулятора и бросает в воду.
Йован Киш резко дергает на себя рычаги скорости. Нос лодки задирается кверху. Давчек, не удержавшись, падает ничком.
Киш поворачивается на вертящемся сиденье у штурвала.
В ноздри шибает резкий запах пота.
Киша с души воротит.
Фарфорово-голубые глаза его холодны.
— Тридцать лет я занимаюсь этим ремеслом, — хрипит Давчек. — Но крови не нюхал. Ясно?
Йован Киш закуривает сигарету. Глубоко затягивается.
Ему хорошо видно искаженное страхом лицо Давчека.
— Знаешь, скольких людей я отправил на тот свет?
Лысый не отвечает. Пот с него катится градом.
Йован Киш ухмыляется.
— Сам сбился со счета.
Он переводит вперед рычаги скорости. Медленно, постепенно, как и положено по правилам.
— Вот что я тебе скажу…
Йован Киш встревожен. Но голос его звучит спокойно.
— По-моему, тебе нет смысла увеличивать число безвестных покойников.
Когда в Белграде после войны открывали памятник Неизвестному солдату, Йован Киш стоял в почетном карауле.
Сверкающие сапоги, новехонькая, с иголочки, форма. Левая рука опущена на диск автомата, правая — на приклад.
Не шелохнувшись, замер он у сине-желтого языка пламени.
Многие тысячи людей проходили мимо него.
Советский буксир тащит за собой шесть барж.
Его прожектор ярко высвечивает "Ласточку".
Йован Киш отвечает музыкальной фразой из "Кармен''.
Буксир отзывается ревом сирены.
Горы гвоздик, роз, хризантем.
Киш, не шелохнувшись, стоял в почетном карауле.
Оба ящика как раз помещаются в вырытой яме.
Йован Киш вымерял точно.
Рукой в перчатке Киш поправляет холмик. Словно на могиле своих боевых товарищей.
Следы свежевыкопанной земли легко различимы. Но маловероятно, чтобы кто-нибудь забрел сюда ненароком.
Комары ночью не докучают.
Прежде чем сесть в лодку, они раздеваются. Йован Киш складывает в нейлоновый мешок комбинезоны, обувь, перчатки, чулки. Нож бросает в воду. Мешок пропарывает в нескольких местах. Перед тем как завязать его, сует внутрь отработанный генератор. Теперь мешок пойдет ко дну.
На середине реки он швыряет мешок в воду. Тот моментально уходит вглубь.
Волосок, отпечаток обуви, комок земли — все может навести на след. Это вещественные доказательства.
Стопроцентная гарантия, говаривал капитан Кул.
Если бы существовала стопроцентная гарантия, капитан остался бы в живых.
Йован Киш прекрасно понимает это. И все же требует с самого себя стопроцентной гарантии.
Чуть светает, когда Йован Киш направляет "Ласточку" к берегу.
Он не включает бортовые огни, не пользуется прожектором. Приглядываясь к контурам деревьев, он словно бы ощупью подбирается к берегу. Когда Киш был здесь в первый раз, он в точности запомнил это место.
Киш бросает якорь. В бинокль долго изучает берег, после чего ложится в каюте рядом с плавающим в поту Давчеком. Запах пота вызывает в нем отвращение.
Во время войны они зачастую не мылись неделями.
Нечем было мыться.
А как-то раз он целую ночь просидел, зарывшись в навозной куче.
Он знает, что Давчек не спит на другом краю широкой постели. Знает, что тому не терпится поговорить с ним.