До чего же он меня раздражал, этот невозмутимый здоровяк! Глаза бы мои на него не глядели!
Окно кухни выходило во двор. Погода стояла действительно прекрасная: высунувшись, можно было увидеть ярко-голубое небо. Часы показывали восемь. Патрик допил кофе и подошел к транзистору, стоявшему на буфете.
В новостях "Европы-1" я был гвоздем программы:
"…разыскивают вот уже целые сутки. Комиссар уголовной полиции Шарон, с которым нам удалось встретиться, отказался комментировать это происшествие. Однако мы полагаем, что следователи серьезно занялись версией, связанной с Нобларом, чье исчезновение можно трактовать как признание своей вины. Прослушайте свидетельство капрала подразделения, в котором служил Люсьен Ноблар".
Далее последовало интервью с Бертье, весьма самоуверенно объяснившего подоплеку странного поведения, которым я отличался в последнее время. "Мрачный, раздражительный, с неустойчивой психикой…" — вот каким видел меня он сам и, по его утверждению, остальные мои коллеги. И все же, добавлял он лицемерно, его очень удивил тот факт, что я замешан в этой кровавой истории…
Патрик выключил радио.
— Знаете, Ноблар, этот Бертье крайне опасен. Вот уже два года мы пытаемся изловить подонков, которые изнутри разлагают полицию. Неважно, как они себя именуют — "Месть за полицию" или иначе, но они там все испоганили. Вы не поверите, сколько расследований мы провели, как тщательно следили за всеми подозреваемыми… Нам с самого начала было известно, что подобные типы служат либо в ночных бригадах, либо в окружных подразделениях. Именно они в тысяча девятьсот восемьдесят первом году прислали новому министру внутренних дел пулю в конверте. Понимайте так: "Это наше первое предупреждение".
Сильвия собрала чашки и вытерла стол. Она была бледна, и меня это огорчало. Патрик же, увлеченный своей речью, ничего не замечал.
Но его рассуждения явно давали крен в теорию, и я прервал его:
— Все это, конечно, прекрасно, но мне пока не очень понятно, что же будет со мной…
Он посмотрел на меня, как на надоедливого комара. Кем я был для него — простой пешкой в политической игре? Я бы так сказал: и сам он не бог весть что. Небось год за годом сидел и ждал, когда же начнется настоящее дело. А единственное занятие, какое ему представилось, — мелкое доносительство. И для кого — для каких-то темных проходимцев чином повыше, для всей этой шайки политиканов? Малопочетное ремесло!
Но — осторожно!.. Патрик нахмурился, перед тем как опять заговорить.
— Ваш единственный шанс — доказать вину Бертье. — Поколебавшись, он поправился: — Наша задача — доказать вину Бертье. Мы с вами одной веревочкой связаны. Яснее некуда.
Яснее-то действительно некуда, но я хотел бы расставить все точки над "i".
— Сильвия, наверное, объяснила вам, что все улики против меня. (Я с этим так и не смирился.) Скажите же мне, что нужно делать, чтобы раздобыть такие доказательства. Вы, наверное, хорошо понимаете, что я готов на все, лишь бы их заполучить.
— Надо подумать.
И он взял сигарету из моей пачки "Уинстона".
С каждой минутой он мне нравился все меньше и меньше.
Схватив сигареты, я с вызывающим видом засунул их в карман. Патрик с усмешкой глянул на меня и встал.
— Не разыгрывайте идиота, Ноблар. Рискуете убедить в этом публику.
Он вышел, чтобы надеть рубашку и пуловер, потом вернулся в кухню.
— Вы, конечно, помните историю козочки господина Сегена[28]?
Я не ответил.
— Ну вот, разыграем-ка лучше эту историю. Досконально, во всех подробностях. — Патрик небрежно скомкал свой плащ и пошел к двери. — Сильвия, полагаюсь на тебя… Он не должен сегодня выходить на улицу! — И Патрик повернулся ко мне. — Ваш револьвер у нее, и, уж поверьте мне, она умеет им пользоваться.
Все утро Сильвия молчала: она явно не расположена была вступать со мной в беседу. Я заметил, что револьвера при ней не было. Наверное, припрятала его где-нибудь в квартире. В любом случае сейчас он мне не нужен…
К обеду она вошла в гостиную, где я пытался хоть как-то убить время, и села напротив меня. Она подкрасилась и теперь выглядела получше.
Мы съели приготовленный ею салат, потом она принесла кофе.
После еды мы курили, глядя, как голубоватые завитки дыма танцуют в ярких солнечных лучах. Было тепло и приятно. Первая спокойная минута за долгое время.
— Ты совсем разочаровался во мне, да? — спросила Сильвия. — Скажи откровенно, что ты думаешь?
— Не то чтобы разочаровался…
Я даже не знал, что ей ответить. Не знал также, сержусь ли я на нее. Ведь тогда, в начале нашего знакомства, я все не мог понять, с чего вдруг такая девушка, как она, польстилась на типа, вроде меня. И те немногие прекрасные часы, проведенные с ней, я неосознанно воспринял как милость господню, подарок судьбы. Отлично зная, что долго это не продлится. Просто не может продлиться. Мне очень хотелось поверить в обратное. Но я так до конца и не поверил.
Сильвия повторила свой вопрос. Я решил держаться стойко.
— Не расстраивайся, я привык получать оплеухи. То, что было у нас с тобой, — потрясающе, и это самое главное.
Она улыбнулась своей прежней улыбкой — той, от которой я таял, как сахар в чае. Она улыбнулась — и я растаял.
Оставалось выяснить только одно. Последнее.
— Представляю, как тебе было тошно… я имею в виду, ломать комедию… изображать из себя влюбленную… жертву любви с первого взгляда.
— Не делай из меня шлюху, очень тебя прошу! — И Сильвия с озабоченной гримаской принялась объяснять: — Могу тебя успокоить: мне вовсе не обязательно было доводить это дело до конца. Я надеюсь, ты послушался бы меня, даже если бы мы с тобой не переспали, разве нет?
Я кивнул. Она закурила и выдохнула пышную струю дыма.
— Просто мне самой захотелось заняться с тобой любовью. И вовсе это не было тошно. Вот и все.
— А Патрик?
Я ревновал к нему, это и слепой бы увидал, ну и тем хуже.
— Что Патрик?
— Ну… ты с ним?..
— Ах, ты хочешь знать… Ну да, я с ним!..
Я встал и выглянул в окно моей новой тюрьмы. Пятый этаж. Н-да, не выпрыгнешь. А и прыгнешь — дальше-то куда?
— Если я захочу уйти, ты в меня выстрелишь?
— Да, Люсьен. Я в тебя выстрелю.
И сказала она это довольно убедительно. Настолько, что я тут же поверил.
— Ладно. Подождем нашего "Тарзана"…
Сильвия невольно прыснула. Я остался доволен собой. Весь остаток дня мы играли в "Эрудита".
Она выиграла все партии.
Потом она рассказала мне свою жизнь. Ультралевые убеждения, работа активистки, встреча с Патриком на одном из собраний, потом май 1981 года, надежды, осточертевшее вконец подполье, и вдруг — о чудо! — новость, принесенная взволнованным Патриком: репрессии против них прекращаются, если они согласятся сотрудничать с заново созданной секретной службой, цель которой — борьба с "фашистами", их смертельными врагами, и чистка в полиции.
Сильвия описала мне свои душевные терзания, ощущение того, что она предает свое прошлое, и, наконец, встречу с неким человеком, на вид весьма достойным и очень симпатичным, явно высокопоставленным; он перечислил ей те преимущества, которые она и все ее соратники получат от подобного сотрудничества. В общих интересах. Чтобы уничтожить заразу, разъедающую государственные институты. Очистить общество от фашистской скверны. Смело и безнаказанно.
Потом она описала мне, как они в конце концов приняли предложение, узнав о слухах по поводу государственного переворота, — об этом было информировано лишь ничтожное количество людей. Еще она рассказала о целой серии вооруженных покушений, совершенных за последние месяцы, и незамедлительно вмененных в вину "международному терроризму", практикующему подобные вещи, хотя в то же время в некоторых срочных секретных докладах отмечалась подозрительная активность в одном-двух корпусах армии и в национальной полиции.
Рассказывая все это, Сильвия оживилась, порозовела. Я жадно впитывал каждое ее слово.
— Но при чем же здесь "Месть за полицию", и Бертье? Разве они занимаются подрывом государственного строя?
Мне показалось, что Сильвия слишком увлеклась политикой и преувеличивает.
— Кто знает! Даже если Бертье не имеет ничего общего с мятежниками, его поведение — все-таки признак серьезной болезни общества. Мы не должны допускать таких вещей. И, кроме того, — собственно, поэтому мы и взяли на себя эту задачу, — ни в коем случае нельзя будоражить общественное мнение, прессу. Это дело нужно уладить в глубокой тайне. Люди, имеющие к нему отношение, все поймут очень быстро, уж поверь мне.
Поверить ей?.. Это совсем из другой оперы… После того, как она со мной поступила!..
Но Сильвия, казалось, не заметила своего промаха. Или, вернее, того, что я считал промахом.
— Знаешь, Люсьен, ты можешь здорово нам помочь! После этого любители персонального правосудия и мятежники дважды подумают, прежде чем начинать действовать.
— А что конкретно вы собираетесь предпринять?
Мне очень не нравилась роль пешки, которую двигают туда-сюда. Сильвия ответила тоном человека, предвкушающего большое удовольствие:
— Уборку, говорю тебе, большую уборку!
Уборку…
Теперь, когда мы познакомились поближе, мне хотелось бы напомнить вам кое-какие события, которые мне пришлось пережить, да и вам, без сомнения, тоже. Так сказать, слегка освежить их в памяти.
В 1979 году в Париже прошли крупные манифестации. Например, знаменитый "Парижский марш" в марте месяце. В то время нас заставляли внедряться в ряды демонстрантов, — естественно, в гражданской одежде, без всяких знаков различия. РП полагалось прятать в рукаве куртки, револьвер под мышкой, полицейское удостоверение на самом дне бумажника. Полное инкогнито. Нас дразнили "голышами". Это занятие было не вполне законно, но и незаконным его не назовешь. В чем состояли наши обязанности? Фиксировать наиболее активных крикунов и смутьянов, по мере возможности прибирая их к рукам. Но главное, следить за вожаками, сообщать о них начальству, с тем чтобы оно принимало нужные меры. Изложенные вот так спокойненько, на бумаге факты выглядят вполне логичными и нормальными для демократической страны, которая и желает таковой остаться. Но вот в чем загвоздка: все проходило далеко не так, как было задумано. Ил