Я шел зыбкими осторожными шажками, точно старик, но все же продвигался вперед. Прохожие не обращали на меня внимания, поскольку походка моя была вполне объяснима: ну мало ли, вышел человек после болезни.
А мне необходимо было подышать воздухом, проветрить мозги и многое обдумать.
Смерть Сильвии потрясла меня гораздо меньше, чем должна бы. Просто после первого налетевшего вихря мыслей во мне образовалась какая-то пустота, словно большая часть меня самого бесследно канула куда-то. И осталась лишь легкая грусть.
И потом, слишком много всего обрушилось на меня за такое короткое время. Нужно было распутать этот гордиев узел, расположить факты по степени их важности. Я даже не успел осмыслить события последних двух суток. Самое время начать.
Важнее всего была проблема Патрика и косвенно Сильвии. Ибо, хоть я и не осмеливался признаться в этом даже самому себе, приходилось согласиться с очевидным: они обманули, предали меня. Выстрелы, прикончившие Бертье, могли исходить только от Патрика. Именно он выстрелил первым, заранее решив навесить на меня это убийство.
Зачем?
И каким образом предупредили Шарона?
Вариантов тут не было.
Шарона известил Патрик, — позвонив ему из того кафе "Нави", то ли от своего имени, то ли выдав себя за Бертье.
Это называется типичной провокацией. Стреляя в Бертье, Патрик все построил так, будто бы это стреляю я. А поскольку туда набежала целая куча инспекторов из уголовки, то, естественно, они должны были ухлопать и меня.
Что, впрочем, и пытались сделать.
Мне фантастически повезло: я отделался лишь легкой царапиной. Ведь задумано было явно другое: за смертью Бертье сразу же моя смерть.
Но вот тут-то и начиналась пробуксовка. Зачем им понадобились еще два трупа?
Так, перебирая в голове все эти кошмары, я помаленьку добрел до площади Контрэскарп. Уже стемнело, по улицам потоком шли прохожие. Я был в безопасности. Инкогнито.
Я уселся на скамейку. Похолодало, и мне пришлось поднять воротник плаща, который я благоразумно прихватил с собой.
Теперь я сказал себе, что хватит рассматривать объективные обстоятельства, пора разобраться в своих собственных, притом как можно тщательнее.
Все считали меня виновным.
А истинный виновник — и, стало быть, единственный, кто мог бы оправдать меня, — был мертв.
Он уже заплатил за свои преступления.
Но это меня ничуть не утешало.
Патрик и Сильвия верили в мою невиновность.
Теперь и они были мертвы и, кроме того, сделали все, чтобы я тоже погиб. Невиновность моя ничего не значила для них. Им было важно только одно: их миссия.
Произвести "уборку"…
Да уж, хороша уборочка: убрать всех до одного.
Они говорили мне, что подчиняются приказам "очень высокого лица".
Кого?
Не мог же я, в самом деле, заявиться в полицейскую префектуру или в министерство внутренних дел и попросить их разыскать "одного симпатягу", о котором не знал ровно ничего!
И это притом, что оба "левака" уже мертвы.
Убиты.
Кем?
А может, сам "симпатяга" их и прикончил?
Что ж, вполне логично. Стоило Патрику выполнить — или, вернее, запороть — свою миссию, как его "шефы" наверняка сочли наилучшим выходом устранение нежелательных свидетелей. Свидетелей грязных махинаций и сомнительных знакомств некоторых из них.
Моя бедная голова гудела от мыслей. Я вошел в "Ла-Шоп" и заказал чаю. На спиртное я и смотреть не мог. По крайней мере, сейчас.
Отхлебывая обжигающий напиток (а ведь неплохая штука чай!), я продолжал свои логические построения.
Необходимо было дойти до конца. Слишком далеко я забрался, чтобы остановиться на полдороге. Вот тут-то и была собака зарыта.
Если Патрик и Сильвия стали неудобными свидетелями, значит, и я был таким! И эти высокие сообщники не могли ограничиться "уборкой" наполовину. Они ведь тоже зашли слишком далеко.
Сделав еще глоток, я поморщился. Бр-р-р! И подозвал гарсона.
— Рому, пожалуйста!
Ром тотчас был принесен, и я вылил его в чай. Вкус напитка значительно улучшился. Допив чашку, я попросил второй "Сен-Джеймс" и залпом осушил стакан. Кажется, я вновь обретал вкус к жизни, и это был добрый знак. Особенно притом, что я еще не подвел окончательные итоги.
Слова, вертевшиеся у меня на языке, теперь сами собой оформились в четкий вывод. Слишком много подозрительных событий произошло в это короткое время, и только последний сбой был теперь моим единственным шансом на спасение.
Ибо факты стояли передо мной во всей своей грозной очевидности: если я стал настолько опасен, то у "высокого лица", нанявшего себе "леваков", есть один-единственный выход: убрать и меня тоже…
Спустя несколько минут я очутился на улице в самом отвратном настроении: у меня все кишки скрутило при мысли о том, что я загнан в угол. И не брезжило никакого выхода из этой ловушки.
Ледяной ветер гулял в темноте по улице Муфтар. Я поднял воротник плаща и засунул руки в карманы брюк. Револьвер был при мне и теперь ерзал по бедру. Правая рука слегка онемела, но боль от раны утихла. Только стесняла слишком тугая повязка. Но и это было вполне переносимо.
Я вышел на площадь Монж и, не раздумывая, зашел в первую же телефонную будку.
Набирая телефон матери в Коломб, я думал о том, что уже, наверное, недели три не давал ей знать о себе. Бедная мама, представляю себе, в каком она была состоянии, увидев мою фотографию на первых полосах газет!
Еще до того как она сняла трубку, я успел различить надпись на портале дома напротив: "Парижская республиканская гвардия". Это была тускло освещенная казарма. Ну ладно, здесь не опасно.
Я услышал слабый голос матери.
— Алло?
Она, наверное, удивлена, — ведь ей никто никогда не звонит.
— Мама, это я, Люсьен…
— Люсьен, сыночек, что с тобой стряслось, я прямо сон потеряла, всюду только о тебе и говорят…
— Послушай, мама, я не могу говорить долго, запомни только одно: я не виноват, я ничего такого не сделал.
— Ко мне два дня назад приходил какой-то комиссар из полиции, мучил меня тут вопросами; где ты находишься?
Она кричала уже почти истерически.
— Успокойся, я ничего плохого не сделал, все уладится, обещаю тебе. Целую тебя крепко. До свидания.
— Погоди!..
Я тихонько положил трубку. Телефон матери вполне мог прослушиваться. И засечь место, откуда звонят, ничего не стоит, это делается в два счета. Выйдя из кабины, я быстро огляделся по сторонам. Все было спокойно, и я пошел к Клариному дому. Надо было посоветоваться с ней насчет дальнейшего.
Я ведь уже говорил вам: мне необходимо слушаться чьих-то приказов.
Будь то мать, капрал или любовница, — мне нужен начальник, который командовал бы мною.
А я бы исполнял приказания, и только.
Не размышляя.
Главное, не размышляя!
Клара ждала меня в передней, где были потушены все лампы.
Она так крепко вцепилась в мою руку, что я чуть не взвыл от боли. Мне словно кинжал в бок всадили.
Клара зашептала так быстро и сбивчиво, что я едва усек самое главное:
— Сейчас приедет Шарон… сюда… Кристина дала ему адрес… она не виновата… ее спросили о твоих знакомых, и она рассказала про тот вечер… она же не знала, что нельзя… Не бойся, она ничего не знает…
Потом она сунула мне в руки сумку и клочок бумаги.
И почти вытолкала меня за порог.
— В сумке вещи. На бумажке адрес отеля, там безопасно. Запишись на имя Мартен, я позвоню. Я никому ничего не скажу. Уходи.
Она захлопнула за мной дверь, и я почувствовал себя таким сирым и неприкаянным…
Я торопливо зашагал прочь от ее дома. Теперь я был совсем одинок и всеми брошен; мне вдруг захотелось сесть прямо на мостовую и дождаться, чтобы меня подобрали. Или пристрелили на месте. Мне было уже на все наплевать. Хватит. Окончен бал, погасли свечи…
Вот какие мысли вертелись у меня в голове, и, тем не менее, я продолжал двигаться вперед. Помимо воли.
Лишь сев в такси, я немного успокоился. Мне понадобилось некоторое время, чтобы обратить внимание на тишину, царящую в машине. Тут только до меня дошло, что я ничего не сказал шоферу, и он ждет указаний, куда ехать.
— Ох, извините, — спохватился я и вытащил Кларин листочек. — На Аустерлиц[30].
Парень глянул на меня, многозначительно покачал головой и плавно вырулил на шоссе.
Я устало откинулся на спинку сиденья.
Заведение называлось "Лок-отель" — современная гостиница, недавно открывшаяся в двух шагах от вокзала.
Я снял номер — 350 монет в сутки! — на имя Мартена. Войдя в комнату, я рухнул на кровать и пролежал так, в каком-то сонном полузабытьи, не менее получаса. Потом расстегнул сумку, которую сунула мне Клара, и обследовал ее содержимое. Там лежала мужская одежда — интересно, откуда она взялась? — флакон с 90-градусным спиртом, перекись и бинты.
Я попробовал раздеться. Движения мои были замедленны и неловки. Марля прилипла к ране, и мне пришлось сильно дернуть, чтобы оторвать ее. Я как следует обработал пулевое отверстие, которое, слава богу, начало рубцеваться. Так что уже можно было смотреть, не падая в обморок. Затем я осторожно забинтовал бок и с невероятным трудом затянул повязку должным образом.
Выбросив грязные комки ваты в унитаз, я спустил воду. Потом наполнил ванну горячей водой и ухитрился, проделав несколько акробатических трюков, вымыться так, чтобы не замочить повязку. Это заняло довольно много времени.
Закончив омовение, я опять растянулся на кровати. Мне надо было отдышаться. Я пока еще быстро утомлялся.
Рядом с ночным столиком стоял мини-бар, — достаточно было протянуть руку, чтобы открыть дверцу холодильника. Я вынул банку пива и чуть не загнулся, пока мне удалось ее открыть, для чего пришлось лупить ею изо всех сил о край стола. И только потом я заметил консервный нож, мирно висящий на цепочке рядом с холодильником.