— Да, конечно. Только мне нужно предупредить начальство, я же полицейский, так что…
— Никаких проблем, месье Ноблар, ваше начальство уже в курсе.
— Хорошо, еду.
Что за чертовщина? Теперь со мной желает побеседовать уголовка… Может, Дельма и впрямь привел в исполнение свою угрозу? Нет, не похоже. Тогда бы меня стали тягать в ГИП[15]. Или, в крайнем случае, в полицейское управление. Но никак не в уголовку. Нет, тут дела посерьезнее. Может, им понадобились дополнительные показания в связи с гибелью Маршана? Ну да, конечно, размышлял я, натягивая брюки.
Перед тем как выйти, я осмотрел волосы в трехстворчатом зеркале. Черт возьми, стоило мочить голову, как утопленнику: все равно след от кепи впечатался навечно. Тем хуже, пусть принимают меня за пожарного. Или за велогонщика.
Смешно сказать: я, полицейский, впервые переступал порог здания уголовной полиции. У дежурного я справился, где находится кабинет комиссара Шарона. Потом долго топал по коридорам — не таким уж унылым, какими их показывают в кино или по телеку. И не таким грязным.
Шарон ждал меня; по крайней мере, его крайняя нервозность ясно подтверждала это. Ему было на вид лет сорок пять. Маленький, толстенький и лысый как колено. Зато одет отменно. На английский манер.
— Здравствуйте, месье Ноблар. Спасибо, что так быстро приехали. Не будем терять времени. Пошли.
В сопровождении какого-то инспектора мы спустились к стоянке машин. Шарон открыл дверцу "Универсала-505" и подал мне знак садиться. Автомобиль вихрем сорвался с места. Я не осмелился спросить, куда меня везут.
— Заранее благодарю вас за сохранение тайны, — негромко сказал Шарон.
Мне пришлось пробормотать что-то вроде "конечно, конечно"; я и в самом деле ни черта не понимал. Машина с трудом протиснулась на мост через Сену. Был самый час пик — девять утра. Инспектор со вздохом достал из "бардачка" мигалку с магнитом. Опустив оконное стекло, он высунулся и прилепил ее на крышу. В тот же момент Шарон включил сирену и ворвался на бульвар Сен-Мишель по спецполосе. На полной скорости. Я даже съежился на заднем сиденье — незаметно для них, конечно.
У Пор д'Орлеан мы свернули в сторону Ванв. Несколько минут спустя машина затормозила, въехав на тротуар. Тут же стоял автобус полиции БР и две патрульные машины.
Комиссар пожал несколько рук и показал мне, куда идти. Перед нами было небольшое строение — типичный домик предместья. С виду он был заброшен, повсюду на полу валялись коробки, рваные мусорные мешки и пустые бутылки. В комнате, когда-то, видимо, служившей гостиной, несколько полицейских, сидя на корточках, прилежно собирали пыль в пластиковые пакеты.
Обои со стен были частично содраны. На стенах красовались какие-то непонятные надписи. И рисунки. Неумелые грубые карикатуры. Под ними буква А — знак анархистов и кельтский крест… Странное сочетание.
Люди сновали туда-сюда, никто не обращал на меня внимания. Шарон с кем-то беседовал в углу. Я не слышал, что он говорил юнцу в штатском, который буквально пожирал его глазами. Один из полицейских в форме мимоходом толкнул меня и даже не извинился. Наконец комиссар обернулся ко мне.
— Идите сюда.
В глубине комнаты была дверь, ведущая на расшатанную лестницу, и он стал подниматься по ней, едва касаясь перил, держащихся на честном слове.
На втором этаже народу было еще больше: полицейские, судебные медики. Я начал понимать, что меня ожидает малоприятное зрелище. Это я заподозрил еще у входа в дом. Профессиональный нюх.
— Вот здесь, — сообщил мне Шарон.
И он отодвинулся, пропуская меня во что-то вроде спальни. Я так говорю, потому что увидел загаженные матрацы посреди мусора. На них лежали три тела в странных неестественных позах. Трое голых мертвых молодых парней. Молодых — судя по тому, что можно было разглядеть из-под кровавой корки, покрывшей их лица и грудь. Видно, здесь произошла настоящая резня. Даже стены были забрызганы кровью. И пахло тут кровью и калом. Я было дернулся, чтобы выйти.
— Погодите, — удержал меня Шарон. — Я хочу, чтобы вы внимательно рассмотрели их. Они вам знакомы?
Я с отвращением нагнулся над трупами, один из которых, казалось, пристально и зло глядел на меня полуоткрытым глазом.
— С чего вы взяли, что я их знаю?
Человек, стоявший ко мне спиной, повернулся на мой голос. Я признал молодого инспектора, который допрашивал меня в связи со смертью Маршана.
— А, вот и вы, Ноблар. Можете что-нибудь сказать про этих субчиков?
Дурак-то я дурак, но тут сразу понятно, куда они клонят.
— Убийцы Маршана? — спросил я почти уверенно.
Инспектор перешагнул через труп и подошел ко мне вплотную.
— Вот видите, значит, вы их узнали?
— Послушайте, ведь об этом не так уж трудно догадаться.
— Верно.
И он прервался, чтобы еще раз взглянуть на кровавый кошмар.
— Знаете, что с ним сделали, вот с тем? — спросил он, указав на одного из мертвецов. — Ему всадили нож в брюхо, а потом — пока он был еще в сознании — отрезали половые органы. Хотите взглянуть, что они натворили, эти мерзавцы?
— Вы очень любезны, но лучше не надо, — сказал я, пятясь к двери.
Он удержал меня за руку.
— Нет, вы взгляните!
Он откинул простыню, прикрывавшую ноги и живот парня, и я увидел. Только большим усилием воли мне удалось сохранить нормальное выражение лица.
— Ну ладно, я видел, дальше что?
Он продолжал сверлить меня взглядом.
— А это вам незнакомо? — спросил он, протягивая мне сложенный лист бумаги.
Я с опаской взглянул на машинописный текст. Сперва мне бросились в глаза несколько слов, жирно обведенных красным фломастером.
"Мы подвергнем смертной казни всякого, кто убьет полицейского".
И ниже, большими буквами, подпись: МЕСТЬ ЗА ПОЛИЦИЮ.
Я не сразу пришел в себя. Шарон и оба его инспектора не мигая уставились на меня. Они подстерегали малейшую мою реакцию. И готовились истолковать ее мне во вред, как я понимал. Нужно было хоть что-то сказать. По поводу прочитанного. Неважно что, лишь бы не молчать.
— Значит, есть типы, которые хотят мстить за нас?
Инспектор удостоил меня очаровательнейшей улыбкой. Кислой, как лимон.
— А я и не знал, какие у нас хитрецы носят форму! Мне-то всегда говорили, что все полицейские — дурни!
У меня не было никакого желания пускаться в его скользкие словесные игры. Я повернулся к Шарону, который, судя по его реакции, не больше моего восхищался остроумием своего подчиненного.
— А что вы хотели услышать от меня, господин комис-cap? Что весь этот кошмар — моих рук дело? Или что я знаю, кто его совершил?
Шарон задумался, прежде чем ответить.
— Видите ли, Ноблар, чтобы сразу все стало ясно, мне хочется уточнить ход моих мыслей: я не подозреваю вас в этом мерзком преступлении. Но зато у меня есть основания полагать, что вы можете знать, близко или не очень, виновника или виновников этого побоища. Журналисты пока еще ничего не пронюхали. Но это вопрос нескольких часов, особенно если убийцы разослали такие же письма в редакции. Мы узнали о случившемся из телефонного звонка прямо ко мне в кабинет, сегодня утром. Из чего я заключаю, что убийцам было прекрасно известно, где и когда можно найти меня лично. А не через посредников. Отсюда напрашивается вывод — и я высказываю вам его без всяких колебаний — "Месть за полицию" состоит из самих полицейских. Пока это лишь гипотеза, поскольку у нас нет никаких доказательств, что эти трое замешаны в деле о смерти полицейского Маршана. Но должен вам сказать, что вероятность моих предположений весьма велика.
Вошедшие санитары попросили нас посторониться, чтобы завернуть тела в брезент. Шарон предложил нам спуститься. Я чувствовал, как у меня дрожат ноги. А руки стали холодными и влажными. Ну вот, опять меня разобрало…
Я постоял с минуту внизу, ожидая, пока мне скажут, что делать дальше. Народу здесь еще прибавилось, — полицейские и штатские, врачи и санитары суетились, как растревоженный муравейник. На стоянке возле первых машин пристраивались вновь прибывшие автомобили и автобусы — теперь шансы на сохранение тайны, по-моему, равнялись нулю. Да, точно: вон уже какие-то проныры пытаются подобраться к дому. Полицейские тут же остановили их, приняв самый угрожающий вид.
Шарон ходил мимо меня, не обращая никакого внимания, и я решил незаметно ретироваться. Но в тот миг, как я взялся за ручку двери, справа от меня началась большая суматоха. Санитары никак не могли развернуться на лестнице с первыми носилками, — те застряли намертво. Я съежился и прижался к грязной стене. И тут я услыхал голос Шарона, перекрывший общий гомон, но не сразу понял, что он обращается ко мне.
— Вы еще здесь? — спросил он жестко. — Мало тут без вас народу толчется?! Освободите проход, живо! И не беспокойтесь, — когда понадобится, вас вызовут.
Я отдавил несколько ног, прокладывая себе путь в этом бедламе; наконец я выбрался на улицу.
Впервые за долгое время было пасмурно. Какая-то предгрозовая погода. Тяжелая, гнетущая. Я сказал себе что-то остроумное типа "ну что ж, воспользуемся последними погожими денечками" и решил пройти пешком до Пор-де-Ванв. Когда я поравнялся с Домом молодежи и культуры, первые капли дождя уже начали расстреливать пыль на асфальте. Я едва успел прочесть на изъеденной плесенью стене фразочку "трахал я Рашида", как ливень уже набрал крейсерскую скорость. Прибавив шагу, я пересек внешний бульвар и заскочил в кафе на углу улицы Раймона Лоссерана.
В тот миг, когда прогремел гром, я уже стоял в сортире, согнувшись пополам. Выблевав всю мерзость, что мне пришлось сегодня проглотить, и кое-как утершись, я поднялся в бар. Гарсон глянул на меня волком. Я притворился, будто ничего не заметил, и заказал кофе и ром.
Было полдесятого. Кофе оказался крепкий, а ром аж слезу у меня вышиб.
Через час я вышел из кафе, сильно пошатываясь. Дождь уже кончился, и я сделал глубокий вдох. Пахло грязью с тротуара — влажного и теплого. Загаженного собаками. Ах, красавец Париж… сдохнуть можно со смеху! Бармен вышел на порог и глядел мне вслед крайне неодобрительно. Вот подонок! Не ему бы жаловаться: до десяти часов я успел выпить пять добрых порций рома.