— А тем временем вы послали помощника звонить в полицию, чтобы установить номер моего телефона. Спасибо, дураков нет. Я сам могу назвать наш номер: 177-4230. Удовлетворены?
— Мне ваш номер не нужен, — ответил редактор, и по его голосу было ясно, что он торопливо пишет.
— Я даже назову свое имя, если вы назовете свое.
— Я — Стэнли Бэйлз.
— А я — полковник Эль Муайяд.
И Хилари повесил трубку.
Два часа спустя некто неизвестный позвонил в Скотленд-Ярд и заявил, что ответственность за убийство берет на себя "Братство Полумесяца". Неизвестному объяснили, что он опоздал, ибо на убийство уже предъявили претензию "Герои Завета". Неизвестному это явно не понравилось, и он намекнул, что возможны неприятности. Какие именно, на коммутаторе Скотленд-Ярда не поняли, но немедленно сообщили о звонке Маджону, который, как водится, пил чай с Ховэдэем.
— 177-4230, — сказал он. — Что ж, наконец хоть что-то вырисовывается.
— Нашли этот телефон?
— Да. Автомат в Сохо.
— Далековато и от Логборо, и от Девиза.
— Да. Звонивший назвал себя полковником Муайя-дом.
— Боюсь, мне это ничего не говорит. По мне — все их имена на один лад.
— Согласно письму из Логборо, полковник Муайяд — это псевдоним Мустафы Тамила, что, в свою очередь, является псевдонимом…
— Абдула Фархаза?
— Вот именно. Из чего следует, что "Герои Завета" есть не что иное, как "Мученики Семнадцатого Сентября"?
— Совершенно верно.
— А знаете, весьма вероятно, что весь теракт — дело рук одного или двух человек. Ну вроде как ударник и третья флейта объявляют себя попеременно то оркестром Лондонской Филармонии, то какого-нибудь завода Фодена.
— Хорошее сравнение.
— Что будем делать теперь?
— Я приказал опросить все агентства по найму недвижимости и установить недавние сделки по краткосрочной аренде помещений в районе Оулд Комптон-Стрит. — Он перебрал пачку карточек с названиями агентств. "Джейкс и Джейкс", "Братья Бланкатуана", "Дэмиэн Раскин", "Поул и Ватни", "Хэрри Голдхилл" и прочие. Список арендаторов скоро будет готов. Это нам поможет.
Зазвонил телефон. Телефонистка сообщила, что звонят из Бейрута. Маджон торопливо снял трубку.
— Алло, — раздался осторожный голос, — это главный начальник детективов Миджин?
— Маджон.
— Отдел по борьбе с терроризмом?
— Кто говорит?
— Мое имя вам не известно.
— Хотите пари?
— В любом случае, я намерен заявить самый пылкий протест.
— Как, и вы тоже?
— А что, кто-нибудь еще заявляет пылкий протест?
— Им дай только волю. Кто-то ведь протестовал сегодня утром против того, чтобы отнести убийство на счет "Героев Завета"?
— Ну и правильно.
— А, так вы, значит, Хамзауи?
Наступила пауза.
— Давайте сохранять благоразумие, — взмолился голос в трубке. — Нет, я не Хамзауи. Я — Кресс. Ахмед Кресс. Я занимаюсь связью с общественностью.
— Чем-чем? — Маджон не верил собственным ушам.
— Я представляю тех, кого вы ошибочно именуете нежелательными элементами, — продолжал Кресс. — Борцов за свободу, похитителей людей, вообще — революционеров. Я стремлюсь улучшить их имидж.
— Господи боже! И каким же путем?
— Периодически доказываю, что взятые ими заложники еще живы. Мы рассылаем видеозаписи — увы, очень скверного качества, — где заложники говорят, что с ними хорошо обращаются. Но я первый готов признать, что наши записи дают обратный результат, до того плохо они исполнены. Они оставляют впечатление сломленных людей, произносящих свои заявления под принуждением, а это совсем не так.
— Позвольте мне в этом усомниться.
— Клянусь, положа руку на сердце!
— Стиснув другой рукой горло пленнику?
— Вы меня обижаете.
— Я думал, вы рассердитесь.
— Сержусь не я, я лишь негодую.
— А сердится Хамзауи?
— Вам сообщили?
— Догадался. Хамзауи разъярился, потому что Фархаз приписал себе его подвиги?
— Фархаз мертв.
— Меня информируют иначе.
— Да? — Казалось, Кресс был искренне ошеломлен.
— Чем вы так удивлены?
— Я был на его похоронах.
— Ошибки быть не могло?
— И нам пришлось содержать вдову.
— Вдова опознала труп?
— Там и опознавать было нечего. Хамзауи об этом позаботился.
— У него могли быть причины желать, чтобы Фархаз считался покойником.
— Причины?
— Самообман.
— И вы полагаете…
— Я полагаю, что недавние преступления в Лондоне совершил Фархаз. Его мы и ищем. Его и найдем.
— Клянусь всем, что свято! Какое оскорбление "Братству Полумесяца", гордо провозглашающему свою ответственность за эти дела! Неужели вам неясны чувства Хамзауи? Это же все равно что пощечина.
— Уж кому-кому, а ему бы я ее с удовольствием влепил. Сумей я и дать ему по физиономии, и арестовать Фархаза, буду беспредельно рад.
И Маджон повесил трубку. Так же, как и ранее Хилари, он был доволен, что сумел внести свою лепту в хаос, царящий в среде окопавшихся в Бейруте безумцев.
Вскоре Маджону доложили, что Голдхилл недавно сдал бывшее ателье Агностопулоса какой-то фирме "Сидарекс", зарегистрированной в Тунисе и занимавшейся импортно-экспортными операциями. Подписал контракт некий господин Лайонелл Гуинн, проживавший по Олд Фордж, 34, Балаклава Крещент, Йовил.
Хватило звонка в полицейский участок Йовила, чтобы установить: никакого района Балаклава Крещент там и в помине нет. Следующий звонок — в полицейское управ-ление Туниса — принес информацию не менее ценную: никакому "Сидарексу" лицензии на торговые операции в Тунисе не выдавались.
— Весьма неосторожно, — буркнул Маджон. — При такой-то злопамятности — ни на грош дальновидности.
Позвонил Ховэдэй из полицейской машины в Сохо.
— Итак?
— Хорошие новости, если их можно таковыми считать. Эксклюзивным представителем "Сидарекса" является Мустафа Тамил. Его имя указано на двери по-английски и по-арабски.
— Есть какие-либо признаки жизни?
— Абсолютно никаких. Дверь заперта и висит записка, что он ушел обедать. Что-то долговато обедает. Какие будут указания? Может, взломать дверь?
— Рано еще. Продолжайте наблюдение. Кстати говоря, "Сидарекс" — компания липовая, а господин Гуинн, подписавший контракт на аренду, всего лишь плод чьего-то воображения.
— Может, Тамила?
— Может, и Тамила.
Из своего окна Хилари заметил полицейскую машину, ставшую поодаль на улице, а также суету у дома 88. Удивительным даром обладала полиция — демонстрировать свое присутствие именно попытками оставаться незаметной. Было в поведении полицейских нечто, нормальным людям несвойственное: в походке, в привычке озираться по сторонам и даже бросать взгляд вверх, прежде чем войти в дверь; в манере поджидать, пока не подойдут остальные; в том, как они пытались уловить движения объектов наблюдения по отражению в стеклах витрин — все выдавало их присутствие.
Момент созрел. Полиция наживку заглотнула. Хилари позвонил в Бейрут. На звонок ответил крайне возбужденный Ахмед Кресс.
— Почему ты не позвонил вчера? Позавчера? А теперь — кто знает? Может быть, уже поздно!
— Да в чем дело?
— Хамзауи совсем озверел! Клянусь, положа руку на сердце! Пусть я рассыплюсь в прах, если преувеличиваю!
— Что произошло?
— Поскольку твоего номера у нас нет, он пал до того, что был вынужден звонить этому заклятому колониалисту Миджину, а тот разговаривает с патерналистской снисходительностью, унизительной для человека столь гордого, как Фарук Хамзауи. Он утверждал, что Фархаз жив и что Скотленд-Ярд считает его куда более опасным, нежели самого Фарука. Ну ты же понимаешь — как такое стерпеть Фаруку Хамзауи, считавшему самым опасным самого себя, да еще со стороны Скотленд-Ярда, который мы все воспитаны уважать благодаря Агате Кристи, Дороти Сейерс и мадам Тюссо?
— Чем я могу помочь?
— Фарук Хамзауи клянется, что лично отправится в Лондон и докопается до правды!
— Где он сейчас?
— Добывает себе сирийский паспорт.
— Могу облегчить ему задачу. Я установил адрес Фархаза.
— Это прекрасно.
Хилари назвал Крессу адрес и псевдоним Мустафы Тамила, но предупредил, что эти сведения — исключительно для Хамзауи. Их следует держать в тайне, особенно — от полиции.
— Он в таком состоянии, что я ничего не могу гарантировать. Он вполне сейчас способен убить меня или покончить с собой — просто от отчаяния. Он обезумел. Но, может, твои сведения его успокоят. Я живу надеждой. Поверь мне.
— Но он твердо намерен ехать в Лондон?
— Раз он решил, какой паспорт использовать, значит — твердо. У него всегда так. Я лишь надеюсь, что он позвонит до отъезда в аэропорт, иначе…
— Но ему же надо собраться…
— Еще чего! Он любит повторять, что готов сняться с места в любую минуту — в иную страну или в мир иной. Такова судьба борца.
Хилари понял, что настала пора действовать энергично. Психологический момент созрел, и, хотя тонкий расчет был по-прежнему нужен, возникла необходимость и в темпе. Он быстро написал третье — и последнее — письмо Маджону:
"Брат мой,
Поскольку опасность стала также угрожать мне и в Девизе, я опять перебрался в новое место, где легче затеряться в толпе. Хамзауи, человек несомненной отваги, но и опасно непредсказуемый, преисполнен решимости свести счеты с Фархазом, укравшим у него, как он считает, два крупных теракта. Мой источник из долины Бекаа сообщил мне, что группа боевиков уже на пути в Лондон. Хамзауи лично возглавляет ее. По всей вероятности, он въедет в страну по сирийскому паспорту. Прошу, как брата: повремените с захватом убежища Фархаза. Проявив немного терпения, вы сумеете захватить добычу куда более важную, чем проклятый Абдул, а именно — Фарука Хамзауи и самых отборных его головорезов, под каким бы флагом они ни замышляли это коварство. Как гласит пословица; скорость — доблесть сокола, терпение — доблесть сокольничего. Да направит Вас Всевышний.