Магазины были еще празднично украшены — везде хвоя, серебряная мишура, неоновые лампы. Только органной музыки, как перед сочельником, больше не было, ни колокольного звона, ни детских хоров… Вики ждал возвращения Барри, он получил от него две открытки. Первую — вид курортного городка с заснеженными вершинами на заднем плане — подписал один Барри. На второй, с горным пейзажем, снятым со смотровой площадки, стояло на обороте много подписей: Греты, супругов Пирэ и даже прославленного актера Гольбаха. На Вики дохнуло снегом, морозным воздухом и роскошью зимнего курорта.
А Вики все каникулы один, даже с одноклассниками не встречался. Ему, правда, звонил Рихтер, сосед по парте, Гофман тоже звонил, как договорились. Гофман спрашивал, когда пойдут по кабакам, и у Вики не хватило смелости признаться, что он отказался от поисков. Отговорился отъездом в деревню и обещал все рассказать после каникул. Рихтер спрашивал, пойдет ли Вики с ним на Новый год в варьете — "будет тот танцор и еще много чего потрясного, аншлаг обеспечен".
Вики никуда не хотелось, он сослался на то же самое — его неожиданно посылают в деревню, "заодно заеду в соседний город к брату, он меня приглашал".
Иногда Вики оставался в доме совершенно один, отлучались и камердинер, и Бетти — камердинер брал выходной, а Бетти прочесывала магазины. Вики бродил по комнатам, как смотритель по пустому замку.
"В общем-то я живу неплохо, — раздумывал он, — по крайней мере лучше, чем всякие там бедолаги, безработные или те, кто едва сводит концы с концами, но никакого сравнения с жизнью Пирэ. Отец — шеф криминальной полиции всей страны, а живет как человек средней руки".
Вики входил в кабинет, рассматривал гигантские книжные шкафы, библиотека принадлежала по большей части покойной матери… Рассматривал ящики, украшенные резьбой, которые почему-то назывались сейфами, он больше не открывал ящиков, не доставал папок, чтобы ознакомиться с новыми материалами дела. Он даже сам себе удивлялся, странное равнодушие овладело им. Он потихоньку принимал порошки и кое-как держался. Темный огромный кабинет больше не привлекал его, что тут делать? Эта комната больше ничего не значит для него, вычеркнута из его жизни раз и навсегда. Заходил он и в соседнюю комнату, останавливался перед витриной с пистолетами. Тоже неинтересно. Точно превозмогая скуку, рассматривал в музее давно вышедшую из употребления вещь. "Здесь я недавно стрелял, — думал он, поглядывая на картину охоты, — но он не узнал и никогда не узнает, даже не заметил, что картина висит ниже. Нет, больше не стану стрелять, никогда… — А выходя из оружейной, говорил себе: — Даже если узнает, мне все равно, — пусть хоть застрелит меня за это…"
Походил по столовой и гостиной с елкой. На ветках висели шоколадные фигурки, стеклянные шары, серебряный дождь, недогоревшие свечи и отгоревшие бенгальские огни. Бетти еще не убрала их, только собиралась. Здесь, у елки, ему снова вспоминался отцовский ультиматум и нынешнее его молчание, слова камердинера о том, что отец никак не может его наказать, разве что лишит наследства. "В конце концов он оставит вас в покое и отпустит в Турцию".
Вики вернулся к себе умиротворенный, полюбовался часами, подошел к умывальнику, пересчитал порошки. Они неуклонно убывают, но немного еще есть. Что-то подсказывало, что расходовать лекарство нужно экономно.
Каникулы подходили к концу. В последний день перед Новым годом разразилась метель… После полудня хлопья валили так густо, что на улицы вышли десятки снегоочистительных машин, прохожие раскрывали зонты. Когда стало немного тише, Вики принял очередной порошок и собрался пройтись по набережной.
Навстречу попадались оживленные прохожие, а то и целые компании, все готовились к вечеру. А что, если встретится Гофман или Рихтер, которого он, пожалуй, даже любит; может, все-таки стоило пойти с ним в варьете?
Вики на всякий случай придумал оправдание, отчего это он раньше срока вернулся от брата. Но никого из них он не встретил. Пошел в кинотеатр на Королевской площади, на шестичасовой сеанс, не зная, какой фильм показывают. Народу собралось немного, но билеты еще продавали. Рядом с ним в зале сидели пожилые люди, дама справа ела апельсин. Шла веселая комедия о зеленщице, выигравшей машину.
А в первый день Нового года, раньше, чем планировалось, возвратился Барри и сразу же позвонил.
Они встретились к вечеру в небольшом кафе на улице Келиха.
Барри пришел в короткой коричневой дубленке, в белом спортивном свитере и розовой рубашке без галстука, скрепленной у ворота зажимом. От него пахло морозом и еще каким-то слабым, приятным молочным запахом. В гардеробе Барри вытер влажные волосы платком и признался:
— Не вытерпел, наши завтра приедут.
За столиком с розовой лампой Барри стал докладывать:
— Я рассказал Гольбаху о сценах в вашем доме и о том, что ты принимаешь успокоительные порошки с буквой "Р", и вот что ответил мне наш прославленный артист. Он посоветовал тебе обратиться к врачу и ни в коем случае не ходить к маковому полю. Он считает, что все из-за конфликта с отцом и что на тебя плохо действует среда, где только и говорят об убийствах, расследованиях. Тебе лучше как-то отключиться от этого. Для твоего отца это профессия, как для Гольбаха актерство, а кто-то должен и вскрытия производить. Он еще сказал, что у каждого свои трудности, даже у чемпиона мира по боксу бывают неприятности. А ты со временем успокоишься — выберешь себе жизненную цель, и все встанет на свои места. Ему, взрослому, легко так рассуждать, — засмеялся Барри. — Но все, что он сказал до этого, правильно. Главное, Вики, сегодня Новый год, давай пить шампанское. — Он подозвал официанта и заказал шампанского и сигарет.
— Спасибо, Барри, за открытки. На той, второй, сам Гольбах подписался?
Барри кивнул.
— Ну да. Он заочно очень хорошо к тебе относится. Полгода он будет сниматься сразу в двух фильмах, один фильм уже запустили, называется "Проводник в раю", комедия. А в театре выступит после каникул в двух главных ролях. В "Гамлете" и "Вишневом саде". Пригласил нас на премьеры. Он очень много играет. На лыжах ходил только по часу в день, а так просто прогуливался, играл в бильярд, учил роли. Вообще он очень общительный. Если хочешь, Вики, я отведу тебя к доктору Талброку, он друг нашей семьи, к нему ходят и здешние турки, приятели отца, даже господин Маглайлия однажды обращался, когда заболел воспалением тройничного нерва. Доктора Талброка приглашает и турецкий посол. Никто ничего не узнает, доктор умеет хранить тайны, и визит будет отнесен на наш семейный счет.
Официант принес сигареты, спички, бокалы и шампанское. Осторожно вытащил пробку, налил и… Вики вспомнил Рождество.
— У нас все спокойно с Рождества, он молчит, ни слова о тебе, о подарках, похоже, отступил по всей линии фронта. Будь здоров, Барри! — Вики с улыбкой поднял свой бокал.
— С Новым годом! Пусть все будет хорошо! — кивнул Барри.
— Желаю во здравии дожить до следующего, как сказала госпожа Мейербах, — засмеялся Вики.
Они выпили, закурили.
— Пойми, Вики, я не собираюсь давить на тебя, но это в самом деле замечательный врач и наш общий друг. Ты там никого не встретишь, мы договоримся заранее. Он вообще-то редко кого принимает. Знаешь, что он мог бы сделать? Позвонить твоему отцу и сказать, что наше с тобой путешествие полезно для твоего здоровья, и попросить не запрещать его. Я уверен, даже на твоего отца это подействует. Доктор Талброк уважаемый ученый, доцент в неврологической клинике профессора Гранца…
Вики попыхивал сигаретой, отпивал шампанское, ему было покойно с Барри, лицо посветлело, серые глаза прояснились в улыбке. Он глядел на Барри, который весь светился розовым светом от настольной лампы, который так хорошо его, Вики, понимал.
— Слава Богу, я вернулся, — отвечал ему тоже улыбкой Барри, — больше не мог выдержать. Всю дорогу гнал "ягуар", и вот мы вместе.
— Все в порядке, Барри, — с признательностью отозвался Вики. — Остается только подождать, когда он отменит запрет на путешествие. А порошки я уже почти не принимаю.
Барри засунул руки в карманы, откинулся на спинку стула.
— Зачем ты вообще берешь эту гадость? Брось совсем! Ведь сам говоришь, что все налаживается.
В зал заглянули двое. Пожилой человек, похожий на машиниста, и женщина в намокшей старомодной шляпе — видно, на улице снова шел снег. Все места оказались заняты, и эти двое ушли.
— Не беспокойся, я почти не принимаю, но когда порошки кончатся и если мне снова станет плохо, я, пожалуй, схожу с тобой к врачу, а пока не надо.
Барри хотел было возразить, но Вики поднял бокал и чокнулся с ним. Заговорили о Турции.
Пока все шло хорошо, но Вики предвидел, что послезавтра, когда начнутся занятия, ему придется, как и на Рождество, снова перейти на порошки. Потому что первый день занятий — день особенный, многое может случиться. Такие мысли не оставляли его и когда они с Барри вышли на улицу. Голова приятно кружилась. На ближайшем углу они простились. Все с теми же мыслями Вики пришел домой, вполне, впрочем, спокойный, и сел писать письмо Марту. Изложил все, что случилось дома, описал рождественский вечер. Написал об отце, о его молчании, о том, как он неожиданно уступил — по крайней мере, так ему кажется.
Вот и конец каникулам, Вики чувствовал себя, несмотря ни на что, отдохнувшим, но, ясное дело, в первый день учебы без порошков ему не обойтись.
Он приготовил два пакетика на послезавтра.
Третьего января Вики проглотил у своего лимонножелтого умывальника отложенные порошки, взял сумку и пошел в гимназию. Разгоралось прекрасное зимнее утро. Солнечное, бесснежное. Слегка морозило, и все было пропитано голубой свежестью — и улицы, и небо. Потоки машин неслись по улицам почти в полной тишине, пешеходы тоже торопились. Государственная гимназия, носящая имя величайшего педагога, сверкала всеми своими до блеска отмытыми стеклами.