Так и хочется задать старый риторический вопрос консула Кассия Лонгина Равиллы:
"CUI PRODEST?"
И второй, вытекающий из первого:
"А может, прав тот, кто написал в туалете "Мафия бессмертна"?
Автор повести и немецкое отделение международной организации "Гринпис" будут благодарны всем, кто располагает информацией о затопленном немецким командованием в конце второй мировой войны в Балтийском море, в районе городов Клайпеда (Мемель) — Паланга, судне с ипритными снарядами и готов поделиться ею.
ЭКСПЕРТИЗА
ПУТЧ: ДО, ВО ВРЕМЯ. ПОСЛЕДаниил ГранинЧЕМ ЖИВ ПИСАТЕЛЬ?
Магнитофонная запись беседы с писателем нашего корреспондента Евгении Стояновской.
— Как вспоминаются вам в сентябре "минуты путча роковые"?
— Я был в Комарове, на даче. И вдруг звонит рано утром дочь, говорит: "Папа, переворот". Затем один за другим начались звонки. Включаю радио и слушаю сообщение этого ГКЧП. Тут же появляется мой сосед — Евгений Лебедев — замечательный артист БДТ, еще прибегают люди. "Что делать?" Прилипаем к телевизору, к приемникам… С первых же слов, с первого же шока — все же явственно возникает ощущение, что это временно, вопрос лишь — на сколько? Приходят еще физики — ребята, тоже соседи, одни называют — месяц, другие говорят — два, а жена — нет, несколько дней; я говорю — ну как же, откуда несколько дней, когда включены все основные силы — армия, МВД, КГБ?
Конечно, сюрприза не было… переворота ждали — уже полтора года ждали этого переворота, и так как у нас все главные реакционно-гнусные события приурочиваются к отпуску Президента, то, естественно, что и это произошло во время его отпуска…
— Как развивались события в Ленинграде?
— Первым пробрался На телевидение, на радио Собчак. Да… перед этим все-таки, кажется, было обращение Ельцина, мы его поймали то ли по "Свободе", то ли по Би-би-си. А потом прорвался Собчак на телевидение — и это было поразительное выступление. Это было выступление, полное такой ярости и такого гнева, при котором вырвались у него слова о том, что это все сделал БЫВШИЙ председатель Кабинета министров Павлов, БЫВШИЙ председатель КГБ Крючков, то есть он с самого начала квалифицировал их как людей, которые БУДУТ АРЕСТОВАНЫ. Это была, конечно, — я потом говорил с Собчаком — это была правовая убежденность юриста.
Он — законник, он — правовед, и то, что произошло, возмутило прежде всего его юридическое мышление. Не знаю, не могу сказать, наверное, он храбрый человек к тому же, но в данном случае это был ГНЕВ ЮРИСТА. И то, что он назвал их БЫВШИМИ перед всеми ленинградцами, то, что он сказал, что они БУДУТ ВСЕ АРЕСТОВАНЫ, — это как-то сразу поставило все на свои места…
Потом позвонил Басилашвили, мы написали обращение от деятелей культуры Ленинграда, возмущались беззаконием, с каким был отстранен от власти Президент СССР, — если Президент болен, зачем вводить в город танки, войска, объявлять комендантский час…
— Интересно, как вы восприняли пресловутую пресс — конференцию?
— Да, вижу этот стол, за которым они все возникли передо мной. Почти со всеми из них я был знаком — кроме, кажется, Тизякова. Ну, Павлов — человек, который прочно обратил на себя всесоюзное отвращение. Янаев… Прежде всего, когда мы его выбирали — с таким трудом и нежеланием — вице-президентом, общая характеристика, которая как-то сразу сложилась у меня, да и у других, — пошляк, пошляк, который на вопрос о состоянии здоровья решил оповестить о своей сексуальной мощи (смеется) — такая самодовольная пошлость вдруг полилась с трибуны, что, конечно, было ужасно стыдно, просто стыдно за Горбачева, который настаивал на этой кандидатуре вплоть до момента, когда мы переголосовывали… Кстати, о частном моем столкновении с Янаевым… Мы стояли в перерыве с Лихачевым Дмитрием Сергеевичем — перед этим заявил о своей отставке Шеварднадзе — и говорили о том, что надо что то сделать — нельзя так просто принять отставку Шеварднадзе — надо выступить, надо сказать… В это время подходит к нам Янаев, в руках у него книжка о народных депутатах СССР с фотографиями, и бесцеремонно, как и положено бывшим комсомольским работникам, прерывая наш разговор, объявляет: "А вот вы оба как раз мне нужны — автографы хочу попросить". Ну я человек вообще достаточно терпеливый, но тут что-то на меня нахлынуло вдруг, я говорю — как вам не стыдно, с чем вы сейчас возитесь — идите отсюда… Это было, возможно, и грубо, но так у меня непроизвольно вырвалось — он осекся, посмотрел на меня и отошел, ничего не сказав…
Со Стародубцевым вспоминаю жесткий разговор, назвал его как-то типичным представителем класса помещиков, не хотевших давать землю крестьянам… В общем, так или иначе о каждом из них существовало однозначное мнение, каждого видел, слышал, встречал.
— Каким запомнился вам Ленинград в дни путча?..
— Еду в Мариинский дворец, где находится Ленсовет, вокруг — толпа: милиционер молоденький стоит на площади перед зданием Ленсовета по стойке "смирно" с плакатом "Хунте — нет!"… Ленсовет кипит, приходят депутаты, выпускают листовки, листовки на подоконниках… Ленинградцы, короче, делали все возможное, чтобы поддержать протестующих. Кстати, Собчак договорился с командующим округом предпринять все, чтобы не возникало нужды в героизме. Как никогда, в эти дни я понял великую фразу Брехта: "Несчастна та страна, которая должна иметь своих героев".
Вокруг здания Ленсовета, внутри Ленсовета — прежде всего — ленинградская интеллигенция — так же, впрочем, как и у вас в Москве, — молодежь и интеллигенция…
— Все ли депутаты подписывали ваше письмо с протестом, считали переворот противозаконным?
— Не все, я знаю нескольких людей, которые отказались подписать. Это были депутаты-рабочие, хотя были и рабочие, которые подписали.
— Что вы могли бы сказать по этому поводу?
— Давно я вынашивал одну мысль — еще до сих пор она, правда, звучит кощунственно в нашей стране, несмотря на все наши преобразования, революции, сдвиги и так далее. Думаю, что в парламенте депутатами не должны быть ни рабочие, ни крестьяне, ну, кстати, и ни писатели и ни артисты, — это должны быть политики, это должны быть юристы, должны быть экономисты.
Когда я спросил в Америке — мы, наша делегация Верховного Совета была в гостях в конгрессе, — умышленно спросил спикера палаты: а сколько у вас в Штатах рабочих в конгрессе, он ответил: "Не знаю, наверное, шут его знает, наверное, двести или триста, может быть, а что такое?" Ну вот интересно, говорю, сколько у вас рабочих среди конгрессменов? "Конгрессменов, — изумился он, — конгрессменов — ни одного, рабочие в конгрессе — ну, это электрики, например, а конгрессменов — ни одного…"
— Зато у нас, как известно, кухарке завещано управлять государством.
— Да, наше государство — рабочих и крестьян — все так, пожалуйста, ради Бога, все верно, но это не значит, что рабочие и крестьяне должны быть в парламенте, где они ничего — как правило, ничего толкового и интересного не могут дать ни законодательству, ни работе над законами. А как они действуют — мы видим, допустим, на примере товарища Сухова, — это же кошмар, сколько он времени и сил отнял своими глупостями и своим чванством от имени "рабочего класса".
Согласен, есть среди рабочих и политики настоящие, прирожденные, вроде Травкина, так? Но это редкий талант, он бы пробился к политике независимо от своего депутатства.
— Каков был, по-вашему, "идеологический механизм" этого путча?
— Я эти дни думал об этом — почему это могло произойти, как они могли решиться на это? И понял для себя одну важную вещь — может быть, решающую, хотя и, наверное, не единственную причину.
Какова природа этого просчета? Почему они просчитались? Так грубо, ведь все-таки на их стороне была сила, были наши решающие структуры, властные и государственные, — всё. На их стороне был Бакланов, представитель и ЦК и ВПК — главной деятельной силы нашей страны. Знаем ли мы, что такое ВПК? Мы не знаем, что такое ВПК. Чуть ли не 80 % всей нашей промышленности — оборонка. Представляем ли мы, что это? Это же в нынешних условиях петля, затянутая на шее, скажем, моего города. Мы ведь ничего не можем — нечем обмениваться, мы ничего не можем давать стране, кроме пушек, танков, ракет, оборудования для ракет, атомных всех этих приспособлений — кому это надо? Это ж — ни прокормить город, ни одеть при такой оборонке. И таких городов, как Ленинград, много в стране — тот же Свердловск, Новосибирск и так далее. ВПК, МВД, КГБ и военные — вся наша армия неслыханная…
— Что было подо всем этим? Каково было "психологическое обеспечение" переворота?
— На протяжении последних полутора-двух лет, когда Горбачев стал все дальше уходить вправо, он явно переоценивал силы реакции. Путчисты были его ближайшим окружением — то есть теми людьми, с которыми он ежедневно встречался, ежедневно общался, ежедневно советовался. Это — самое близкое его окружение, поскольку были убраны уже Яковлев, Шеварднадзе, Бакатин и прочие деятели. Кольцо вокруг него замкнулось, или, может, даже правильнее сказать, что он сам замкнул это кольцо, через которое уже демократы не могли прорываться. Он считал, что силы реакции в стране слишком велики, и боялся их. И ставил на вот эти должности, на этих вот представителей реакционных сил. Они, в свою очередь, питались от Президента этими настроениями — плюс свое собственное "информативное самомнение", мы ведь знаем, что информация всегда подается у нас такая, какую хочет руководитель, — они тоже переоценивали силы реакции в стране. Переоценивали потому, что было тяжелое экономическое положение, потому что демократы, считали они, обанкротились, не могли хорошо управлять, потому что народ был разочарован и так далее…
Питалось это и на деревне усилиями основного нашего сектора — представителей колхозов и директоров совхозов — так? В армии — это генералитет, то есть основное, что определяет обстановку: военно-промышленный комплекс, директора предприятий, которые не желали никакой конверсии, это и КГБ, это и МВД, и ОМОНы, и все прочее, это — недовольство распадом страны. И происходило таким образом взаимное подогревание.