Страшно.
Зубной болью ноет во мне "национальный вопрос": мы с ним еще нахлебаемся. Ну ладно, хоть здесь, на Пресне, на месте прежних кровавых междоусобий, русские наконец отказались убивать русских. Господи, хоть этому вразумились наконец. Штурмовая группа профессиональных суперменов, готовая за 20 минут пройти "Белый дом" насквозь, — отказалась от штурма. "Мы бы вошли, мы бы прошли, но как бы мы вышли? — ведь там было бы море крови…"
Почувствовали, стало быть, цену крови.
Море людей на пути понадобилось, чтобы почувствовали. Да и как "вошли" бы, если б и решились, — ведь негде было развернуться: полк, имевший задачей расчистить штурмовой группе плацдарм перед зданием, — не расчистил место именно потому, что народу было слишком много. Как ни кинь, а решилось дело именно этим обстоятельством: что люди (не в пример мне) не остались дома.
Море людей на улицах. Результат перестройки.
Теперь подумаем дальше: что делать новой, демократической власти с этим морем? Ни одна экономическая проблема не решена, ни одна социальная не решена. Все то, перед чем попятилась "чрезвычайщина", остается в наследство "демократии". И прежде всего — "море народа" на улицах.
Шесть лет люди стоят толпами, исходят криком, лупят кулаками воздух, требуют, требуют, требуют. Шесть лет наша жизнь — это митинги, шествия, противостояния, голодовки, резолюции, платформы, контрплатформы, сессии, сходки, демонстрации. Кто, как, когда, чем накормит эти массы? Земля пустая. Понимают ли люди, что означает "рыночная экономика", которую они защитили, встав живым кольцом вокруг "Белого дома"? А что такое биржа труда, им в детстве рассказывали? Какая власть найдет средства накормить такую массу людей, когда, по природе вещей, работать на нынешнем уровне цивилизации надо не "всем миром наваливаясь", и не кулаками суча, а рассредоточиваясь! Не толпой, не массой, не "народом", а разойдясь по рабочим местам, рассеясь, распылясь. Кто разведет эту массу людей по рабочим местам, кто заставит людей взять наконец в собственность эти треклятые "средства производства", то есть ОТВЕЧАТЬ за них, взять наконец в личное владение эту кровью и слезами политую землю, то есть ПОЛИВАТЬ ЕЕ ПОТОМ. Да разве ж эти сотни тысяч, охваченные единым порывом: лечь под танки! — разойдутся по своим местам так просто? Разве ж они остановятся? Ну, для начала на статуях отыграются, на "железного Феликса" удавку накинут и с постамента сволокут, а потом что? Железо не съешь, статуями сыт не будешь, цены статуями не регулируются. А цены рано или поздно к горлу подступят; что тогда? Если новоиспеченные бизнесмены, 21 августа кормившие на площади людей в "живом кольце", в октябре выйдут на ту же площадь с требованием ОТПУСТИТЬ цены, а малоимущие, 21 августа стоявшие в том "живом кольце", выйдут с требованием цены НЕ ОТПУСКАТЬ, — какие "чрезвычайные меры" должна будет принять демократическая власть при столкновении тех с этими и что тогда станут делать генералы? По телефону договариваться? Или людей кормить из походных кухонь, как уже кормил Макашов в Поволжье? А кто это все произведет, чем людей накормят, если люди тысячами стоят на площадях и сучат кулаками?
Сегодня церковь молится на демократию; все помнят монаха, который в ТУ НОЧЬ явился к "Белому дому" и благословил его защитников (предварительно осведомившись: "Все крещеные?" "Все!!" — отозвалась площадь, но во мне другое отозвалось: а если бы НЕ ВСЕ?).
Это — сегодня. А если завтра церковь, ссылаясь на волю христианнейших масс, потребует вернуть ей кремлевские заповедные соборы, а то и выведет народ на площадь, и это будет только начало? Как будет решать такие чрезвычайно тонкие вопросы демократическая власть?
Сегодня в Киеве, в Кишиневе, в Вильнюсе люди пляшут на площадях, радуясь провозглашению независимости. Как они запляшут завтра, когда карликовые государства передерутся из-за спорных территорий и из-за прав микроменьшинств?
"Мне страшно. Мне не пляшется", как сказал Евтушенко в пору, когда не был еще ни депутатом, ни руководителем Союза писателей.
Нет, ничто не изменилось, ничто не сдвинулось в глубинном слое, ни одна проблема не решилась ни "путчем", ни "антипутчем". Все там же, где было.
Впрочем, нет. Сдвинулось. Решилось. То самое, что саднит болью в моей душе: "национальный вопрос". В одни сутки все рванули прочь: латыши, эстонцы, грузины, молдаване, украинцы…
Да, да, я знаю: дробление неотвратимо и даже прогрессивно. К тому шло. Так не то гнетет, что "врозь" будем, а то, КАК расходимся: синхрон бегства, этот массовый "шухер" на месте "законной процедуры". Как по свисту: атас! Беги, пока у них заварушка, пока там не очухались!
И мы же, русские, сами от себя — рванули "в ночь", по-воровски. Ленинград в Санкт-Петербург переименовали: скорей, скорей! По той же логике, которая и семьдесят лет назад работала: сегодня рано, послезавтра поздно, завтра — даешь!
Экология названий — святое дело; имен вообще лучше не трогать. Нельзя было трогать Петроград в 1924 году. И лучше было не трогать Санкт-Петербург в 1914-м. Имен нельзя касаться: в них застывает история. Но именно потому, что в них застывает история, опасно дергать их туда-сюда до бесконечности. Ленинград — это уже не Ленин, это уже Блокада, это пять поколений, отстрадавших свое. Я не могу видеть плачущих старух, похоронивших в те девятьсот дней ВСЕ и теперь хоронящих последнее: имя их города. Я не могу видеть, как молодые "радикалы демократии" на Дворцовой площади дают пинки старикам, протестующим против нового переименования, и никакие телекомментарии про "плюрализм", сопровождающие эти репортажи, меня не избавляют от боли, никакие улыбки дикторов, победоносно выговаривающих словечко "Санкт".
Если уж так свербит все на старый лад перелицевать, — ну, восстановите Александра Третьего у Московского вокзала! Покажите пример дикой Москве: мы железного Чекиста с пьедестала на свалку тащим, а вы чугунного Миротворца со свалки на пьедестал возвратите, слава богу: скульптура гениальная, Паоло Трубецкой все-таки!
Нет, легче слово перетащить. Санкт. Кстати, о референдумах: многие ли люди из тех миллионов, на мнение которых мы любим ссылаться, знают значение слова "Санкт"? И почему оно в названии города?
Да, еще кстати: кто знает значение слова "Асмарал", поднимите руку. Футбольная команда? Правильно! А раньше как называлась? А почему переименована? Спонсор захотел… Спонсор большие деньги заплатил.
Мне, в общем, все равно, под каким словом будут проставлять очки в футбольной таблице. Любая группа людей вообще имеет право называть себя, как ей нравится. Я о другом. "Что с нами происходит?" Если можно идти безоружными против танков ради того, чтобы над "Белым домом" висело не одноцветное, а трехцветное полотнище, чтобы на месте серпа с молотом водрузился снова святой Георгий (между прочим, ливанец, служивший у Диоклетиана) или чтобы осенил нас заново орел о двух головах (между прочим, греко-римского происхождения), — то как тогда можно, отрабатывая "инвестиции" приезжего миллионера, перекрещивать себя "Асмаралом" и продолжать во славу отечественного спорта гонять мяч? Я хочу понять: что происходит с моим народом?
Спросите: с каким "моим"? С русским? Советским?
Советского уже как бы и "нет". А русский — есть? Он же как бы растратил себя на "коммунистические утопии"? И что ему после всего этого остается в качестве русского? Латинская приставка "Санкт" перед немецким названием старой столицы? Или американские инвестиции в обмен на верность джефферсоновским принципам? А может, языческие пляски вокруг Перуна, — так, простите, господа, во времена Перуна еще и русских не было; они еще тогда не сложились.
А теперь — из чего заново сложатся? И главное: во что? Что у нас есть из прошлого, кроме "Санкт" и орла, раздавленного семьдесят лет назад массами? Электрификация минус Советская власть? Советская власть минус коммунизм?
Насчет коммунизма. Я не боюсь этого слова, потому что знаю ему истинную цену. Все попытки его "построить", хоть во всемирном масштабе, хоть в отдельно взятой стране, — все это следы вил на воде. Его никогда нигде никто не видел построенным. Разве что в киббуце израильском, а еще лучше — в масштабе отдельно взятой семьи, где способности-потребности регулируются любовью. А чуть шире — уже блеф. И у нас дальше 1921 года это не длилось и дальше военной попытки не пошло.
Так в том-то и дело, что только ВОЕННЫМ он и мог быть. Это и есть реальность коммунизма в России, прикрытая мечтами о царстве справедливости при жизни "нынешнего же поколения", о "подлинной истории" и о чаемом совпадении ее с гуманизмом. Опоньское царство все это, сказки, эйфорические сказки, а победили они в сознании народа, нужны они ему оказались для того, чтобы прикрыть от самих себя железную военную деспотию: стерпеть ее, вынести, выдержать. Анестезия народа, вводящего стержень в свою мягкую, добрую душу.
И социализм — из той же аптеки наркотиков, сколько бы ни клялись мы, что "выбираем" его идеальные формы и конкретные социальные достижения. В Швеции социализм и в Кампучии социализм — какой мы выбираем? Ах, свой, отечественный? Так он у нас всегда один: казарма. Все тот же рок над нами: воевать без продыху; вся история — сплошная война, не вовне — так внутри; и строй всегда соответствующий: воинский, военный, лагерный, походный, казарменный, солдатский. Две мировые войны сдюжить с "доброй душой" — можно? Вот и вывернулась страна в реальный социализм с идеальным коммунизмом в башке, вот и подвела под себя "партийную власть" в параллель государственной. Абсурд? С точки зрения формальной логики — полнейший. Но с точки зрения реальной, военной логики — выход единственный: нанизать организм народа на стальной стержень. Чтоб не разваливался в драке.
Скажете: какой же это выход, когда Советская власть вдесятеро подданных угробила сравнительно с царской!
Да, так. Но ведь XX век вообще не знает себе равных по жестокости: везде вдесятеро покрошили. А уж зачем две мировые войны на наш век пришлись — это спросите у Господа Бога. Или у немцев, которые нас убивать приходили. Или у императоров Вильгельма и Николая: зачем не договорились?