– Я вам тут не Людк, а Людмила Ивановна! – Она встала, отряхнула джинсы.
– Милк, а Милк!
– Тьфу на тебя, Пашка! Милк – это еще хуже, чем Людк: ты будто зовешь потерявшуюся на альпийских лугах сиреневую корову! – Людмила снова захохотала.
– Так, жена, я не понял, что за несвоевременный ржач? – Пашка сделал строгое лицо, даже пальцем погрозил. – Я тебя на дело взял, а ты тут балаган устраиваешь. Шагай давай, недалеко идти осталось. Тут картошка, ее еще рано копать, а вот там, впереди, – морковочка. Ум-м-м! Молоденькая, сладкая, хрустящая – пальчики оближешь!
– Мы ж не будем ее прямо здесь есть, немытую? Грязные пальчики облизывая? – Людмила заволновалась, но послушно пошла за мужем в кромешную темень.
Набеги на поля со вкусной морковкой, капустой и прочими дарами природы детдомовская банда Пашки всегда совершала под покровом ночи. Они не нарушили традицию.
– Людк, ты что-то капризная очень. У тебя, наверное, недостаток родного чернозема в организме… – начал было Пашка – и осекся.
Присел, потянул вниз Людмилу.
В кромешной тьме со скрипом образовался светящийся прямоугольник, на его фоне нарисовалась фигура с палкой, если не с берданкой.
– Кто тут шляется? А ну, геть отсюда, бисовы души! Стрельну солью – неделю сидеть не сможете! – пригрозил прокуренный хриплый голос.
– Стрельнет? Он может? – испугалась Людмила.
– Не знаю, прежде тут такого грозного сторожа не было, – шепотом ответил Пашка. – Сиди здесь, я сейчас… – и ловко уполз в темноту.
С минуту Людмила сидела на корточках в родном черноземе, обмирая со страху и слушая ругань и кашель хрипатого. Потом проскрипели петли, светящийся прямоугольник сузился в ниточку, стукнул дверной засов – и снова стало темно и тихо.
– На, держи! – В руки ей ткнулся пышный ворох остро пахнущей зелени.
– Паш, это что, цветы? – Людмила растрогалась.
– Ты что, Людк? Стал бы я дарить любимой жене какие-то цветы. Это морковка! – Добычливый муж потряс зеленый ворох, и под ним закачались оранжевые сосульки. – Ты полюбуйся, какая – высший сорт! В магазине такую не купишь.
– Я полюбуюсь! Потом! Когда мы подальше от мужика с ружьем уберемся, – пообещала Людмила.
И не обманула, демонстративно повосхищалась мужниной добычей под первым же фонарем.
Тогда-то и выяснилось, что удачливому Пашке опять неимоверно повезло.
На одной из прекрасных морковок тугим пояском сидело кольцо с красным камнем!
Уже в мотеле, в снятом на ночь номере, кольцо отмыли от грязи, почистили зубной пастой и отполировали губной помадой. Внутри обнаружилась надпись: «Love is Любовь», и там же заводской значок – проба золота.
– Ну ничего себе, Паша! – Людмила только теперь осознала, как им повезло.
– Считай, подарок тебе, Людк! – Пашка радостно хрустнул морковкой.
– Нет, что ты, это же чужое! – Людмила замотала головой. – Представь: какая-то несчастная девушка потеряла помолвочное кольцо, а это же для нее бесценная вещь – подарок любимого! Да я бы… Я бы…
– Ты бы ревела – слезы рекой, – понятливо покивал Пашка. Швырнул в ведро обгрызенную до зелени метелку ботвы, взял следующую морковку – розовую и гладкую, как детский пальчик.
– Паш, а давай его ей вернем? Представляешь, как она рада будет? – обнадежилась Людмила.
– Кто?
– Та девушка, которая потеряла кольцо!
– А эта? Эта девушка будет рада? – Пашка ткнул в нее морковкой.
– Эта девушка будет просто счастлива, – заверила она его. – Давай, Паш? Если это возможно, конечно.
– Для нас нет ничего невозможного! – заверил ее неунывающий муж, расправив плечи. – Только сначала я морковку доем, ладно? Уж очень вкусная.
– Чисто теоретически золотое кольцо могло лежать в земле хоть тысячу лет, – рассуждал Пашка, открывая ноутбук, с которым и в отпуске не расставался. – Можно, конечно, попробовать подсчитать статистическую вероятность того, что какая-то морковка прорастет точно сквозь него, зная площадь участка и интенсивность его использования…
– Стоп, Паша, стоп! – Людмила закрыла мужу рот ладошкой. Пашке дай волю – он все на свои математические модели переведет, а зачем так усложнять? – Кольцо лежало в земле никак не тысячу лет, смотри на пробу – пятьсот восемьдесят пятая. Не помню, когда она появилась, но, кажется, уже после развала СССР.
– В тысяча девятьсот девяносто четвертом году. – Пашка привычно быстро нашел информацию в интернете. – Отлично, диапазон существенно сузился и составляет теперь всего тридцать лет. Кстати, жвачка «Love is…» с вкладышами про любовь была популярна в России и СНГ в девяностых, то есть, опять же, тридцать лет назад!
Он торжествующе посмотрел на Людмилу, но тут же скривился:
– И за эти тридцать лет кто только в поле не копался! Наш бывший директор Никодимов его еще при Брежневе для детдома отвоевал и весь персонал построил, у него никто от сельхозработ не отлынивал, и взрослые и дети – все тут пахали…
Людмила сначала покивала – про Никодимова она уже слышала. Отличный был мужик, ребенком пережил блокаду Ленинграда, после всю жизнь заботился, чтобы дети не голодали. Потом помотала головой:
– Поле детдомовское, но воспитанников мы исключаем – кольцо кто-то из взрослых потерял. И мужчин тоже вычеркиваем – это ведь женское украшение.
– Исключение мужчин не сильно поможет, их среди сотрудников всегда мало было, – с сожалением сказал Пашка. – Я лично помню только директора, дворника и преподавателя ОБЖ, у нас даже физруками тетки были… Получается, в нашем списке маш-растеряш – вся женская часть коллектива, так? Все тетки, работавшие в детдоме за последние тридцать лет!
Он присвистнул.
– Может, и не все. – Людмила поднесла кольцо к глазам – сначала к своим, потом к Пашкиным. – Что ты думаешь об этой надписи?
– Что это как-то банально.
– А может, наоборот, оригинально, – не согласилась Людмила. – Смотри, мне же не кажется? Любовь с заглавной буквы?
– С нее. И что?
– А то, Лавров, – Людмила заговорила учительским голосом, – что с заглавной буквы пишется либо первое слово в предложении, либо имя собственное!
– Значит, можно предположить, что нашу растеряшу звали не Машей, а Любой! – сам сообразил Пашка. И снова обрадовался: – Так это же совсем другое дело, Людк! Где мой телефон? – Он заозирался. – Вон, на тумбочке, тащи его сюда.
– Эх, Лавров, Лавров! – вздохнула в трубке Вика Пригорская, некогда воспитанница детдома и бессменная староста класса, а теперь любящая мать уже двух дочек. – Если бы у вас, мальчишек, не было дурной привычки награждать взрослых прозвищами, ты бы тоже помнил, что женщин с таким именем в наше время было три. Любовь Ивановна – повариха, Любовь Егоровна – воспитательница у малышей и Любовь Антоновна – наш преподаватель природоведения, биологии и анатомии. Вы, паршивцы, называли ее Мухомориной.
– Точно, Мухоморина! – растрогался Пашка. Прикрыл трубку ладонью, объяснил Людмиле: – У нее такая шляпа смешная была – белая в красный горох.
– Не шляпа, а панама, – тут же поправила его чуткая Вика.
– А скажи мне, Пригорская, если ты такая умная, были у этих теток женихи? Может, кто-то из них замуж вышел примерно в две тысячи шестом году или позже?
– Лавров, ты нормальный? Я что тебе, отдел кадров?
– Понял, Пригорская. И на том спасибо…
– Стой! Если тебе нужны подробности трудовых биографий, то Ромка Кузин недавно сделал нашему дорогому детдому сайт, и там в разделе «Коллектив» есть информация о сотрудниках. Все, Лавров, некогда мне с тобой болтать, давно пора девчонок спать укладывать, – это Вика уже в ухо Людмиле договаривала, потому что Пашка, сунув жене телефон, опять полез в Сеть.
Ромка Кузин расстарался, хоть по абзацу текста, но про всех сотрудников написал. Да задушевно так, лирично – сразу видно корреспондента известного женского журнала. Правда, информации о том, в каком году сотрудницы с красивым именем Любовь играли свадьбы, в Ромкиных опусах не нашлось. Зато он снабдил тексты множеством фотографий, и на одной из них Любовь Антоновна Козлова (она же Мухоморина) стояла в группе участников биологического кружка, приобнимая за плечи двух девчонок. И на руке ее, отчетливо белеющей на фоне темной кофты ученицы, Людмила с Пашкой разглядели то самое кольцо!
– Считай, решили задачку, – довольно сказал Пашка, закрывая ноутбук. – Людк, а Людк? Ты спать ложиться собираешься? Завтра надо встать пораньше, чтобы заехать в детдом.
На следующий день они собирались выдвигаться дальше – к морю, но детдом был как раз по пути.
К морю не уехали, пришлось задержаться в городке, хотя поначалу казалось, что процесс возвращения хозяйке чудесным образом найденного кольца не затянется.
– Воскресенье же, дома ее ищите, – буркнул охранник на входе в учебный корпус детдома.
Но хотя бы адрес преподавателя Козловой сообщил, признав Лаврова Павла как старого знакомого.
– Помнят меня! – радовался Пашка, руля по улочкам городка в соответствии с полученными от охранника указаниями. – Не забывают!
– Тебя забудешь, как же, – иронично поддакивала Людмила, успевшая заметить, как охранник перекрестился им вслед.
Любовь Антоновна Козлова – Мухоморина жила в небольшом уютном домике с белыми стенами и красной крышей. Справа от крыльца – сирень, слева – жасмин, прямо – дорожка, посыпанная кирпичной крошкой.
– Кто-о там? – выйдя на крыльцо, покричала Любовь Антоновна, привстав на цыпочки и глядя поверх забора.
– Здрасьте, Любовь Антонна, это я, Павел Лавров! – Пашка покивал и даже ножкой шаркнул, хотя уж этого Козлова точно не могла увидеть.
– Свят, свят, свят!
Людмила хихикнула. Верно, помнят Пашеньку, еще как помнят!
– А ты, девочка? – Учительница перевела строгий взгляд на нее.
– Лаврова Людмила.
– Сестра? – удивилась Любовь Антоновна.
– Жена! – важно ответил Пашка.
– Ну молодец, – непонятно, кого из них похвалила учительница и, легко прошагав по дорожке, открыла калитку. – Заходите.