– В серьгах моей бабки, – буркнула Вера, тоже явно не симпатизируя той беглой зазнобе.
– Еще не все потеряно. – Любовь Антоновна похлопала подругу по руке и посмотрела на Пашку. – А живет Ванька на другом конце городка, почти у молкомбината…
Она выжидательно замолчала, и Пашка, не дожидаясь прямого вопроса, сам сказал:
– Конечно, мы вас подвезем.
Ванька жил в щелястом деревянном домишке под крышей из замшелой дранки. Слева от крыльца – покосившаяся лавка, справа – поленница, прямо – протоптанная в клочковатой зелени тропинка, а на ней – колода для рубки дров.
– Ну, предположим, – в ответ на разноголосое «Здрасьте, здрасьте, добрый день!» молвил хозяин и перебросил из одной руки в другую блестящий топор.
– А вы же Иван, да? Сын Кроко… Анны Петровны? – дерзнула уточнить Вера.
Остальные на всякий случай отошли на пару шагов. Забор у дома был символический, не ограда, а только намек на нее: неровная линия из набитых на столбики жердей.
– А вы от Крокоанны Петровны, что ли? – нехорошо ухмыльнулся хозяин и двинулся к калитке.
Топор свой, правда, перед этим с утробным кряком воткнул в колоду.
– Вообще-то да, мы только что были у вашей матушки, но она, к сожалению, не захотела нам помочь, – заторопилась Вера.
– Узнаю свою матушку. – Мужик ухватился за верхнюю жердь ограды так, словно приготовился через нее перемахнуть, и Любовь Антоновна с Людмилой еще попятились.
А Пашка, наоборот, вперед шагнул и еще руку протянул:
– Я Павел, очень приятно познакомиться.
– Иван. – Мужик поколебался, но руку пожал.
– Иван, мы извиняемся за беспокойство, но нам бы очень нужно знать, где сейчас та ваша подруга, которой Анна Петровна когда-то подарила серебряные серьги с гранатами, – деловито сказал Пашка.
– Какие серьги? – озадачился мужик.
Но какая подруга, не спросил. Это обнадеживало.
– Мои! Мои серьги! – снова выступила вперед Вера, затарахтела с ускорением: – Вернее, бабки моей. Которые я Анне Петровне в залог оставила, а она их подарила вашей подруге, с которой вы вскоре расстались, а теперь я хотела бы их выкупить, а где искать ту женщину – не знаю, и мама ваша не говорит…
– Ну, за мамочку свою я не ответчик, – перебил ее Иван. Достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, прикурил, затянулся, глядя на Веру вроде как задумчиво, с прищуром. – Предположим, знаю я, где Татьяна. Предположим, скажу вам.
– Скажите! – Вера снова молитвенно сложила ладони, но уже без стодолларовых бумажек.
Почувствовала, что сын не той же породы, что мама.
– И что? Вы к ней поедете – на хутор, за сто верст?
Вера осеклась и оглянулась на Пашку. И все на него посмотрели. Молча, но с вопросом.
Людмила застонала, но исключительно мысленно.
– Хотите с нами? – Пашка беззаботно улыбнулся Ивану. – Садитесь, мы подвезем.
Ехали долго, почти два часа по разбитым проселкам. Иван разговорился, объяснил:
– Я с матерью с тех пор не общаюсь. За шесть или семь лет два раза виделись – на похоронах деда и бабки, но и тогда разве что парой слов перебросились. Ну, в третий раз, наверное, на ее собственные похороны приду.
– Нехорошо так говорить, Иван, это же ваша мама, – не удержалась Людмила.
Она своим первоклашкам усиленно внушала: семья – это великая ценность. Фамильное древо с ними рисовала, портреты родственников к веткам приклеивала. Сама заранее готовилась к появлению у них с Пашкой детей, вот, даже семейную летопись составлять начала. «Вскоре после свадьбы мы с вашим папой отправились туда, где он вырос» – хорошее же начало?
– Да какая она мама! Она змея подколодная, – выругался Иван. Добавил еще пару непечатных слов, потом извинился: – Уж простите, что сор из избы выношу. Нормальная мать разве оставила бы единственного сына бобылем? Я долго выбирал, привел Татьяну. Хорошая женщина, добрая, заботливая – чего тебе еще, мамочка, надо? А она ее запилила, заклевала, довела до того, что Таня дочку в охапку схватила – и деру! Без объяснений, без извинений, просто сбежала от меня, пока я на вахте был, а потом встала в дверях своего нового дома и объявила: «Вон отсюда, Иван, и чтобы я больше никогда тебя не видела и не слышала».
– И вы ушли? – Людмила огорчилась.
Не первоклашки вроде, взрослые люди, а и им нужно объяснять, что свою любовь надо ценить, беречь и отстаивать.
– И я ушел. – Иван отвернулся к окну, за которым мелькали деревья лесополосы.
– Да-а-а… Драма! – изрек Пашка и подмигнул Людмиле, сидящей сзади с Верой и Любовью Антоновной, в зеркало.
Татьяна жила в доме из белого кирпича под серой шиферной крышей. Слева от двери – диван-качели, справа – цветочная клумба, прямо – широкая полоса тротуарной плитки, а на ней россыпью разноцветные формочки для песка, совочки, грабельки, ведерко. Ближе к калитке – пластмассовый грузовичок, определенно потерпевший аварию: с поднятым кузовом и на боку. Похоже, ДТП случилось совсем недавно – колеса транспорта еще вращались.
Иван, увидев детские игрушки, помрачнел пуще прежнего. Сказал:
– Идите сами, я тут посижу, – и отодвинулся от окна, чтобы его было не видно.
Вера, наоборот, игрушкам обрадовалась, засюсюкала ласково:
– Привет-привет, кто дома? Дилинь-дилинь! – Звонок на калитке не работал, она озвучила его сама.
– Мама, гости! Гости, ула! Подалки! – Из-за угла дома, путаясь в траве, выбежал мальчик лет двух – мордочка перемазанная, коленки в зеленке.
За ним, пригибаясь и вытягивая руки, спешила смеющаяся девушка, приговаривала на ходу:
– Санька, стой! У тебя моська в варенье, куда к гостям? Чумазым детям подарков не положено!
Ребенок, не слушая ее, вцепился в прутья кованой калитки, задрал голову, уставился с надеждой:
– Гости?
– Гости, милый, гости! – Вера присела, просунула руку сквозь решетку, погладила ребенка по вихрастой голове.
– Подалки?
– Эмн… – Вера растерялась. – Не знаю, прилично ли дарить ребенку доллары…
– Подарок! – Людмила подвинула ее и показала малышу пушистый хвостик, болтавшийся на ее сумке на манер брелока.
Вот и пригодился!
– Фост! – обрадовался ребенок. – Кофкин?
– Да не кошкин. Бери выше: мишкин! – очень серьзно заверила его Людмила.
– Мифка! – Ребенок ухватил брелок, тут же попробовал мех на вкус.
– Фу, Санька, кто же ест медведей? Медведи несъедобные! – подоспела смеющаяся девушка. Отняла у Саньки мифку, вытерла замурзанную мордашку краем фартука, между делом осведомилась: – Вы к кому, люди добрые? Вроде мы незнакомы.
– А давайте познакомимся, я Вера, а вы Татьяна, да?
– Мам! Тут к тебе! – Девушка подхватила ребенка, понесла его за дом.
– Кто? – Дверь открылась, выпуская на крыльцо худенькую женщину в очках и самовязаной шали поверх домашнего платья.
– Здравствуйте, Татьяна, меня зовут Вера, я хочу выкупить у вас серьги моей бабушки, вам их когда-то Анна Петровна дала, вот, я готова заплатить! – Вера уже трясла над забором купюрами.
– Серьги? – Татьяна подошла ближе.
– Да, серебряные с гранатами. Они же у вас? Вы же их сохранили? – Вера заволновалась.
– Конечно, сохранила и не хотела бы с ними расставаться, – Татьяна поправила очки. – Они мне, знаете ли, памятны…
– Да отдай ты эти чертовы серьги, Таня! – донеслось из машины: Иван не выдержал.
– Что? Кто… Ваня?! – Женщина сунулась к окошку, ахнула, отшатнулась. – Ваня… Ты как же…
– Как, как… А так! – Иван полез из машины, как медведь из берлоги. – Случай представился, дай, думаю, разберусь наконец, что же такое случилось. Кто тебя так обидел, Таня? Мать моя? Так ее в моей жизни больше нету. Или я? Так я готов повиниться, исправиться. Хочешь, на колени встану? – Он действительно начал поддергивать брюки, собираясь опуститься в дорожную пыль.
– Нет, Ваня! Ванечка, это только я одна виновата! – Татьяна подхватила его под локти, удержала.
– Ну не ты одна, – донесся со двора голос девушки, уже не смеющейся. – Но вообще-то давно уже можно было все исправить.
– Я ни-че-го не понимаю, – нашептала Людмиле Любовь Антоновна. – А ты? Что здесь сейчас происходит?
– И где мои серьги? – хмурясь, добавила Вера.
– Идем, идем! – Татьяна увлекла Ивана во двор.
Остальные остались стоять за забором, недоуменно переглядываясь.
Прошло минут пятнадцать.
– Вы нас простите, пожалуйста! – Дверь дома распахнулась настежь, стукнувшись ручкой о стену. – Мы тут заговорились и забылись… Вот ваши серьги!
Татьяна прошагала по дорожке: в одной руке высоко на весу – серебряные серьги с камнями, в другой, опущенной, крепко зажата ладонь Ивана.
– И денег не надо! – Сережки перешли к Вере.
Та растерялась:
– Но как же…
– Так, все прекрасно, теперь мы можем возвращаться, – засуетилась обрадованная Любовь Антоновна. – Вера, Люда, садитесь в машину…
– Простите, – перебил ее Иван и оглянулся на двор, где появилась девушка с ребенком, снова смеющаяся. – А вы не могли бы…
– Подвезти вас? – Догадался Пашка и показал радостно смеющейся девушке большой палец. – Конечно, только придется потесниться.
И снова ехали битых два часа, и опять Иван объяснял, держа за руку Татьяну:
– Маманя-то, оказывается, не виновата. Ну, то есть, она, конечно, пилила Таню, маманя по-другому не может…
– Но ушла я не поэтому! – Татьяна подалась вперед, чтобы быть поближе к Пашке и Людмиле, сидящим впереди. Оглянулась: – Вань, я сама объясню, хорошо? – Вздохнула. – Это Лариска натворила, дочка, вы ее видели с Санечкой, внучком моим… Когда мы с Ваней сошлись, Лариске было тринадцать. Такой противный возраст! Все не так, все поперек. А у Анны Петровны, мамы Вани, если вы знаете, очень непростой характер… Короче, Лариске ужасно не понравилось с ней жить. И она, дуреха, придумала, как нам с ней от Вани с его мамой уехать.
– Да уж, придумала, – пробурчал Иван.
– Ну не сама же, в каком-то кино подсмотрела, – виновато глянула на него Татьяна. – Такая дичь, а ведь сработало…