– Большей чуши я не слышала, – отрезала Ася. – И как же, по-вашему, я ее убила? Вы сами сказали, что ее отравили на приеме, а меня там не было. Не стыкуется у вас версия, уважаемая.
– Я не говорила, что ее отравили на приеме. Я сказала: «Все должны были подумать, что ее отравили на приеме». Но вы нашли способ. Вам знаком некий Всеволод Пищук?
– Нет.
– Ой, бросьте, – поморщилась Агата. – Вы проходили по делу Пищука свидетельницей у себя на родине. У Пищука интересный бизнес, он занимается контрабандой редких экзотических животных. В последний раз ему удалось вывернуться, на суде не смогли доказать контрабанду тропических птиц, которые не выдержали перелета и сдохли в багаже. После суда Пищук улетел в Бразилию, ту самую, где в лесах много-много диких обезьян и других гадов. И именно в Бразилию летали вы, если верить визам в вашем паспорте и прекрасному загару. А несколько дней назад Пищука задержали при попытке ввезти в страну запрещенных животных. И чтобы скосить срок, он признался: кое-что передал своей подельнице, то есть вам. Вам что-то говорит такое название – «Бруно в шлеме»?
– Я только певца Бруно Марса знаю, – нагло заявила Ася. – И то не фанатею.
– Бруно Марс – певец, а «Бруно в шлеме» – название головастой лягушки, очень красивой, но невероятно ядовитой, обитающей в джунглях Бразилии. Эту лягушку отличает от других наличие шипов на голове. В минуты опасности она бьет головой своего врага. Яд лягушки по своей токсичности в разы превосходит яд змеи, а уколы тяжело обнаружить, раны очень мелкие. Но мы бы их сразу увидели, если бы Терехова не поранила руки о битое стекло. Подобным ядом индейцы смазывали свои дротики при охоте. И именно таких лягушек Пищук попытался ввезти на территорию России, отдав парочку вам. Вы дождались банкета, приехали домой к Тереховым, пробрались на их участок через дыру в заборе, вошли в дом при помощи дубликата ключей. Там положили Бруно в маленький аквариум в спальне Анны и прикрыли чем-то, чтобы лягушка не удрала. Терехова вернулась домой и увидела подарочек. Ярая любительница всякой живности, она не могла удержаться и взяла в руки, возможно, удивившись наличию нового питомца, а может, желая поцеловать, дабы лягушка превратилась в принца. Та ужалила ее. Терехова отшвырнула лягушку или же та сама прыгнула в террариум к питону, который сожрал ее на следующий день и сдох. Змею мы, кстати, распотрошили и нашли лягушку внутри. А вы подкинули нам прекрасную версию о Бушуевой, готовясь стать новой мадам Тереховой. Я ничего не упустила?
Ася недобро прищурилась, ее глаза потемнели еще больше.
– Вы же не рассчитываете, что я тут упаду вам в ноги и признаюсь? – спросила она.
– Да нужны мне ваши признания… – отмахнулась Агата. – Если б я от каждого ждала признаний, то ни одно дело бы не раскрыла. Есть показания Пищука, есть ДНК, что вы оставили в доме, есть мотив. Так что мы и без вашего признания обойдемся. Но чистосердечное, как вы наверняка знаете, смягчает судей.
– У меня есть кое-что получше признания, – нервно фыркнула Ася. – Я красива. У кого поднимется рука осудить такую красоту?
– О, поверьте, сажала я и покрасивее, – сказала Агата.
– Посмотрим, – улыбнулась Ася.
– Посмотрим.
Когда конвой увел Асю, я посмотрел на Агату. Та криво улыбалась и смотрела куда-то в пустоту.
– Надо отдать ей должное, весьма нетривиальный способ убийства выбрала. Это было рискованно. Зимой бы у нее ничего не вышло. Да и Терехова могла не взять лягушку. Как ты догадалась, что убийца – секретарша? – спросил я.
– Бушуева не блещет умом, простовата для такого извращенного замысла. Она бы устроила мордобой, на худой конец плеснула бы в морду кислотой. Но отравить ядом, который не могли с ходу определить наши эксперты… У меня в голове все время сидели приключения Холмса и Ватсона, я постоянно думала о змее, но повреждения были слишком незначительными для змеиных зубов. Тогда я стала прикидывать, какое животное могло укусить Терехову, поначалу погрешив на паука. Я знала, что есть ядовитые лягушки, но понятия не имела, что такие, как Бруно, сами наносят удары шипами. Потом вспомнила про загар нашей красотки, узнала, куда она летала, ну и навела справки. А Пищука мне сдали коллеги из соседнего города. Это даже символично, что нашу убийцу зовут Василиса. Видимо, ей не нравилось это имя и она сократила его до Аси.
– Думаешь, она сядет?
– Доказательства довольно крепкие. Да и Терехов вряд ли простит ей убийство жены, так что на хорошего адвоката не придется рассчитывать… Фомин, я что-то проголодалась. Может, сходим пообедаем?
– Давай. У нас тут неподалеку открылась неплохое вьетнамское кафе.
– Только без лягушачьих лапок, – взмолилась Агата. – Меня вполне устроит фо бо.
Анна и Сергей Литвиновы. Операция «Болгарский перец»
Самый новый рассказ из серии
Это случилось в те золотые времена – до ковида и прочих бед, – когда из Москвы в Европу можно было долететь проще, чем до Омска или Челябинска.
В ту далекую пору – был год двенадцатый, кажется, – один из моих клиентов, с которого я снял совершенно не заслуженные обвинения в убийстве, предложил мне в знак благодарности пожить в его квартире в Болгарии – на самом берегу Черного моря.
Квартира близ пляжа – это только в Белокаменной звучало сладко. Да, жилье, как рекламировал мне клиент, находилось и впрямь рядом с морем, с балкона открывался вид на воду. Но.
Море на то и звалось Черным: оказалось оно вельми неспокойным. Не зря его древние греки называли Понтом Аксинским, то есть «негостеприимным».
Затем, ради пиара и привлечения мигрантов на берега Колхиды и Тавриды, эллины переименовали его в Эвксинское – наоборот, «гостеприимное». Но первое слово, как известно, дороже второго. И начальное впечатление – самое верное.
Суровая судьба частного детектива меня по свету помотала. Всяких морей я видел изрядно: и Эгейское, и Карибское, и даже Индийский океан. Но Черное в том августе оказалось реально черным.
Ветер постоянно дул с севера, серые волны накатывались на берег одна за одной. На пляжах вечно висел красный флаг; чтобы искупаться, приходилось искать уединенные скалистые бухточки без надзора спасателей, то и дело рискуя быть расплющенным о камни.
Возможно, именно непогода явилась первопричиной нижеописанных событий: встреч, преступлений и последующего расследования. Или, точнее, ненастье послужило толчком к тому, что в эту историю затянуло меня.
Чем обычно заняты курортники, когда нельзя купаться-загорать? Те, кто предпочитает здоровый образ жизни, – слоняются по берегу туда-сюда. А остальные, и их большинство, – находят менее полезные для ЗОЖа развлечения.
Я оказался из числа последних.
На высокой скале с видом на огромный морской простор я облюбовал бар под названием «На Фара». «Фара», я погуглил – да и сам мог догадаться, – означало «маяк». «На Фара», соответственно, переводилось как «на маяке».
Он, маяк, виден был из-за столика во всей красе: гордый, белый, на скалистом островке в самой середине бухты – о него разбивались высоченные волны, осыпались клочьями воды и пены.
Пена скапливалась в каменистых заводях, образуя белый слой, до чрезвычайности похожий на побочный продукт плотской любви. Выглядела пена отчасти эротично, и легко можно было предположить, почему именно из нее родилась, по мнению греков, Афродита.
Из бара расстилался на три стороны прелестный вид на бушующий Понт Аксинский/Эвксинский. Даже странно, что посетителей здесь вечно было раз-два и обчелся. Может, народ отпугивал резкий ветер (мест под крышей и со стенами заведение не предусматривало). А может, люди не шли, потому что здесь не готовили, в лучшем случае подавали сухарики и чипсы и только наливали. Или виной тому были твердые, грубо сколоченные деревянные скамейки безо всяких подушечек – не знаю.
Факт оставался фактом: народу тут что днем, что вечером оказывалось негусто. Поэтому меня заведение вполне устраивало.
В ту пору мы как раз впервые расстались с моей Римкой. Расстались, прожив как пара в течение полутора лет. Расстались по моей вине. Она ушла, как мне казалось, навсегда, и думалось, что никогда я ее больше не увижу[1].
Поэтому во времена непогоды (да и в ясные деньки, чего греха таить) я занимал свое одинокое положение за столиком, первым от морского обрыва, заказывал бурбон и не спеша над ним медитировал, рассматривая широкую водную гладь.
Когда-то, сто лет назад, когда я вместе с Таней Садовниковой спасал журналиста Диму Полуянова, он меня хорошим стихам научил[2]. Я потом не одной девчонке их вкручивал: «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться»[3]. Поэт, и я вслед за ним, имел в виду в этих строках море, однако деффачки со свойственным им эгоцентризмом подразумевали себя, любимых.
И вот я сидел на грубо сколоченной скамье, за топорным столом, глазел на море и думал всякие поверхностные мысли: как корабли и сто, и тысячу, и десять тысяч лет назад везли туда-сюда по этим волнам свежевыловленную рыбу, овец, амфоры с вином и маслом, пополняя античный (или средневековый) экспорт-импорт.
Кстати, импорт по-болгарски назывался смешно – «внос», так и в меню значилось: «бърбън внос», «уиски внос», «коняк внос». И цены тоже прелестные: одна порция – один лев, то есть пятьдесят евроцентов, или, по тогдашнему курсу, пятнадцать рублей.
В общем, я сидел и накачивался этим «внос» – в один свой одинокий нос, простите за каламбур.
Но не буду лукавить: не только море привлекало мое скромное внимание. Уход Римки и одиночество меня измучили, честно говоря. В том числе и в физическом плане. А курортниц в городке оказалось множество, в том числе русских, и для определенного их сорта я представлял лакомую добычу: одинокий, молодой, не сильно стесненный в средствах.